Было выпущено специальное обращение к населению:
«Мурманский Совет рабочих и солдатских депутатов осуждает… бессмысленное, никому не нужное убийство, а особенно убийство Кетлинского, который своей деятельностью на пользу народа и Мурманского края заслужил доверие всех демократических организаций.
…Советское правительство никогда не может оправдать самосудов, так как таковые наносят удар в спину революции и борьбе пролетариата за свое лучшее будущее… Помните, товарищи, что выступление отдельных личностей, скрывающих свое лицо, грозит провокацией…»
Вопреки мнению некоторых историков, Мурманский Совет вовсе не был в те дни соглашательским; о ясной и бескомпромиссной позиции Совдепа свидетельствует «Ответ Мурманского Совета контрреволюционерам», опубликованный в «Правде» 6 января 1918 года, где мурманцы подчеркивают, что единственной законной властью считают Советы, и просят Совнарком принять меры к полной ликвидации контрреволюционного «Комитета спасения».
Приведу еще одно свидетельство, интересное тем, что оно отразило тревогу части военных специалистов, лояльно сотрудничавших с Советами.
«Мурманске настроение нервное слухами угрожают работникам действительно работающим в контакте с организациями такой же расправой что вызывает у многих желание уехать с Мурманска…»
Это — из телеграммы начальника Кольской военно-морской базы инженер-механика Ф. М. Соколовского (которого не надо путать с есаулом А. Н. Соколовским, белогвардейцем. Напуганный этими слухами, сам инженер-механик на время удрал из Мурманска.
Хотя в сообщении говорится, что стреляли двое неизвестных, «одетых в морскую форму», никто в Мурманске не считал, что убийство — дело рук революционных матросов.
«Кетлинский пользовался популярностью во флотилии, и подозревать в его убийстве местных матросов невозможно… Центромур и Кетлинский действовали в полном контакте…»
Это — из показаний Павла Поппеля, машиниста 1-й статьи с «Аскольда», большевика и члена Центромура, брошенного англичанами и белогвардейцами в концлагерь на острове Мудьюг.
Другой матрос-большевик П. Коваленко, писал в своих воспоминаниях уже в январе 1935 года:
«По моему мнению, убийцами Кетлинского были не моряки с «Аскольда», а убийцей был его же флаг-капитан Метесевич и еще кто-то из офицеров. Чем это объяснить? Метесевич был против поворота Кетлинского в сторону большевиков… У нас в узком кругу Центр. комитета (я, Самохин и еще пара матросов) обсуждали этот вопрос, и сложилось впечатление, что убийцей был Метесевич».
Очевидно, их подозрение не оправдалось в ходе расследования, но оно показывает, в каком направлении шли поиски убийц — искали среди тех, кто был «против поворота Кетлинского в сторону большевиков». Могли ли быть такие недовольные среди матросов? Вряд ли, но какое-то количество людей разболтанных, идущих за эсерами и анархистами, помахивающих маузерами и не желающих никому подчиняться, — какое-то количество таких людей нашлось, вероятно, и в Мурманске. Могло ли быть, что кто-то из них был с п р о в о ц и р о в а н теми, кому было выгодно убрать Кетлинского с дороги? Возможно. Крупные убийцы не стреляют сами, они находят исполнителей.
Вспомним, что за неделю до мурманского убийства на всю страну разнеслась весть об убийстве неизвестными матросами двух арестованных министров Временного правительства — Шингарева и Кокошкина. В «Правде» от 22 января на первой странице жирным шрифтом было выделено сообщение:
«С о в е т с к и е в о й с к а с о к р у ш а ю т в р а г о в р а б о ч и х и к р е с т ь я н. В з я т ы П о л т а в а, А х т ы р к а и Т р о и ц к… П у с т ь н е о м р а ч а е т с я э т а п о б е д а д и к и м и с а м о с у д а м и, в ы г о д н ы м и т о л ь к о к о н т р р е в о л ю ц и о н н ы м п р о в о к а т о р а м!»
В том же номере опубликована телеграмма под заголовком «Срочная без малейшего промедления», адресованная всем Советам, ревкомам, штабам Красной гвардии и т. д. с предписанием «совершенно немедленно» расследовать убийство и арестовать виновных. Телеграмма подписана Председателем Совнаркома В. Ульяновым (Лениным). В том же номере напечатано и «Объявление по флоту» об осуждении и расследовании убийства, подписанное наркомом по морским делам Дыбенко.
Так отозвались партия большевиков и Советское правительство на террористический акт против явных врагов Советской власти. Телеграммы Ленина и Дыбенко читались во всех воинских частях. Как же можно подозревать, что неделю спустя р е в о л ю ц и о н н ы е матросы, сторонники Советской власти, могли пойти на убийство человека, признавшего Советскую власть и сотрудничавшего со всеми демократическими организациями?
А ведь именно такое объяснение дает М. Кедров:
«Причина убийства, думается, ясна: желание устранить препятствие, стоявшее на пути установления действительно Советской власти».
Вслед за ним и В. Тарасов и некоторые другие историки рассматривают убийство Кетлинского как акт революционный, направленный против «контрреволюционного Главнамура». Доказательства? А никаких доказательств!
Между тем стоит без предвзятости проанализировать события, развернувшиеся с р а з у после убийства Кетлинского, чтобы понять: с катастрофической быстротой дела пошли к сговору с «союзниками», к высадке английских войск и подготовке интервенции.
Генерал Звегинцев прибыл в Мурманск 10 января.
Веселаго вернулся в Мурманск 29 января, то есть на следующий день после убийства Кетлинского, и немедленно помчался к адмиралу Кемпу, чтобы сообщить ему о своих переговорах с английскими представителями в Петрограде и просить содействия и помощи. В тот же вечер на квартире английского консула состоялась секретная встреча, на которой присутствовали Кемп, Веселаго и Звегинцев. Кемп обещал свое содействие и одобрил (!) намечаемую Веселаго новую форму правления — создание Народной коллегии. Оттуда Веселаго помчался информировать начальника французской военной миссии капитана де Лягатинери, а «несколько позже» и американского представителя лейтенанта Мартина.
Как свидетельствует член Центромура П. Поппель, «после смерти Кетлинского Центромур взял на себя военную власть… в то же время просил Петроградский морской комиссариат прислать на место Кетлинского опытного морского офицера». В связи с этим Самохин выехал в Петроград, где он, видимо, был оставлен на какое-то время в Генштабе, так как на его телеграммах указан обратный адрес — Нагенмор. Вместо Самохина возглавил Центромур эсер Ляуданский.
Тогда же, видимо, уехал в очередную командировку и председатель Совдепа Архангельский, его заменил А. М. Юрьев (Алексеев), пробывший около девяти лет за границей, плававший кочегаром на русских и иностранных судах, сотрудничавший в Нью-Йорке с Троцким и считавший себя другом Троцкого.
2 февраля Совдеп утвердил Народную коллегию из трех лиц: самого Юрьева, Ляуданского и представителя железной дороги Лукьянова. Решение на первый взгляд вполне демократическое — вместо единоначальника-адмирала коллегия из представителей трех основных организаций! Могли ли знать депутаты Совета, голосуя за нее, что состав коллегии согласован с английским адмиралом Кемпом и что сама коллегия лишь ширма для Веселаго, занявшего должность «управделами» коллегии, и для генерала Звегинцева, ставшего командующим вооруженными силами!..
Да, со дня убийства Кетлинского все пошло по плану, намеченному Веселаго еще в Петрограде, в английском посольстве, военных миссиях и русских контрреволюционных кругах. Осуществлению этих планов помогла начавшаяся демобилизация — уезжали самые революционные матросы и солдаты, уезжали многие большевики…
В. Тарасов вопреки фактам старается убедить читателей, что после убийства «все шло по-прежнему», так как Кетлинский якобы был в курсе контрреволюционных замыслов Веселаго; чтобы как-то доказать недоказуемое, он извлек из «дневника» Веселаго строку, что Кетлинский телеграфировал «разрешение действовать, сообразуясь с обстановкой», хотя двумя строчками выше сам Веселаго пишет, что о сути его действий адмирал не мог «догадаться даже приблизительно»… При этом в угоду ложной концепции тщательно обходится единственное место в «дневнике» Веселаго, где тот прямо говорит о позиции Кетлинского и своей:
«Я здесь решительно отмечаю, что все происходившее на Мурмане начиная с февраля, как по идее, так и по форме не имело ничего общего с работой, начатой покойным адмиралом… То, что я делал затем, идя по совершенно иному, чем он, пути, — конечно, не было ни в какой мере продолжением его деятельности».
Вывод напрашивается сам собою: «и по идее и по форме» Кетлинский с его авторитетом и властью стоял на пути разворачивающегося заговора. Веселаго это понял, вероятно, в Петрограде, когда не мог уговорить главнамура взять в свой штаб генерала Звегинцева. Понял это, видимо, и адмирал Кемп, так как, по свидетельству члена Центромура П. Коваленко, Кетлинский «ни одного вопроса не разрешал без центрального комитета. Когда он совещался с адмиралом Кемпом у себя в кабинете, он приглашал либо комиссара, либо Самохина…»
Разбираясь по свежим следам, в начале двадцатых годов, в сложном переплетении мурманских событий, А. М. Ларионов уже тогда установил, к о м у было нужно устранение Кетлинского и к т о м о г спровоцировать так или иначе убийство. Это позволило ему впоследствии написать, что Веселаго «был единственным человеком, который мог бы сказать правду по поводу убийства 28 января в Мурманске адмирала Кетлинского К. Ф.». Как контрразведчик, Ларионов нюхом чувствовал следы, ведущие от исполнителей убийства, кто бы они ни были, к деятелям «контрреволюционных центров и союзных разведок».
Он не одинок в таком понимании событий. Еще в 1929 году в журнале «Карело-Мурманский край» в № 4—5 появилась статья «За Советский Мурман (К истории интервенции на Севере)», где ее автор, И. Хропов, писал: