Визжали тормоза, покрышки скрежетали по асфальту, ревели моторы, и их голоса вплетались в симфонию разрушения, растворяясь в ней без следа. Тела отлетали в сторону, искалеченные, изломанные, а водители, не видя ничего перед собой, мчались дальше. Они спасали свои жизни, оставляя позади шлейф из мертвецов, но милиции было не до пустяков – стражи порядка, так же, как и все прочие, растерянные, перепуганные до смерти, тоже думали только об одном, о том, как пережить этот день, как увидеть новый рассвет.
Грохот взрывов сливался в протяжный гул, бомбы сыпались с неба стальным дождем. Пилоты тяжеловесных F-15E "Страйк Игл" и легких, подвижных и стремительных F-16C "Файтинг Фалкон", словно стая стервятников, налетевших с Балтики, размеренно, без спешки, стирали в пыль те цели, которые оказались помечены на электронных картах, загруженных в бортовые компьютеры их самолетов. Бомбы JDAM, наводимые по сигналам навигационных спутников системы NAVSTAR, безразлично посылавших из космической пустоты сигналы и туристам, и убийцам, всем, кто нуждался в точных координатах, ложились с ничтожным отклонением. Казармы, штабы, склады, набитые топливом, снарядами или просто гусеничными траками, исчезали в огне, один за другим – исчезала военная мощь державы.
Тем, кто метался в ужасе по разом наполнившимся людом улицам, казалось, что каждая бомба летит именно в них, но жертвами полусотни крылатых машин, невольными, стали считанные десятки обывателей. Нет, никто не проявлял никчемный, слишком опасный на войне гуманизм. Просто ни к чему стало сметать с лица земли целый квартал, если вдруг появилось оружие, способное хирургическим, по ювелирному точным ударом уничтожить отдельное здание, так, что в соседних ударной волной разве что вышибет стекла да осыплется с потолка штукатурка, точно снегом, припорошив пылью головы в страхе вжавшихся в стены людей.
Заложив руки за спину, бригадный генерал Эндрю Стивенс неподвижно стоял перед огромной, в половину стены, плазменной панелью. Да, высокие технологии давно заменили собой, хотя и не изгнали полностью, старые карты, отпечатанные на обычной бумаге, но, по сути, ничего не изменилось для того, в чьих руках оказались жизни десяток тысяч солдат.
Электронная карта представляла европейскую часть России, от Калининграда до Уральского хребта. Схема переливалась разными цветами, и все больше и больше секторов, очерченных четкими линиями границ, меняли окраску с тревожного красного или оранжевого на нейтральный, успокаивающий зеленый, и это действительно внушало офицеру уверенность в том, что некогда принятое решение все же оказалось верным.
По поверхности виртуальной карты непрерывно перемещались десятки отметок, условных значков, и, видя их странный танец, генерал воочию представлял парящие над русскими городами эскадрильи, бороздящие воды у русских берегов России боевые корабли, громадные авианосцы, эти плавучие города, крейсеры и эсминцы, грозящие противнику батареями крылатых ракет. Вся эта армада методично перемалывала военную машину русских, застав противника врасплох и в полной мере воспользовавшись этим.
– Генерал, сэр, – словно прочитав мысли своего командира, перед Стивенсом материализовался его адъютант, как всегда, сжимавший в левой руке лист бумаги, содержавший очередную сводку. – Сэр, все наши подразделения докладывают о победе. Противник полностью деморализован, он практически не оказывает организованного сопротивления. Наши потери вдвое меньше запланированных при подготовке операции, в то время как авиация и флот поразили свыше девяноста процентов целей, намеченных к уничтожению в течение первых суток наступления.
Это Эндрю Стивенс видел и без упоминаний. Карта, ради создания которой напряженно, буквально не разгибая спины, трудились десятки младших офицеров, склонившихся сейчас над своими компьютерами, была интерактивной. Разведывательные спутники, самолеты радиотехнической разведки и донесения командиров ударных групп, действовавших в небе и на воде, непрерывно, в режиме, ограниченном только техническими возможностями средств связи, передавали информацию сюда, в командный центр, как ни странно, почти изолированный от огромной авиабазы, игравшей важнейшую роль в успехе. И благодаря их труду бригадный генерал сейчас мог мысленно сочинять победную реляцию, которой так ждали и в Пентагоне, и в Белом Доме.
Шел пятнадцатый час операции, и ее результаты не могли не радовать. На виртуальной карте, отображавшей основной театр боевых действий, почти исчез пугающий красный цвет. Ключевые объекты русской обороны – базы истребителей и позиции зенитных ракет – перестали существовать, равно как аэродромы ракетоносцев "Бэкфайр", единственной силы, которая могла в открытом бою сломить мощь американского флота, сейчас свободно действовавшего уже и в территориальных водах России, не говоря уже об арктических владениях еще несколько часов назад второй по могуществу державы в мире. Все это превратилось в руины и пепел всего лишь за один час после налетов крылатых ракет, и теперь авиация, не только стратегические бомбардировщики, но и истребители, способный вести бой лишь накоротке, безнаказанно хозяйничали в чудом небе. Вернее, почти безнаказанно – вновь и вновь командиры эскадрилий и крыльев докладывали о воздушных боях.
Сражались лишь те русские пилоты, которым повезло оказаться в небе в тот миг, когда на их аэродромы обрушились "Томагавки". Они видели, что произошло, знали, как погибли их товарищи, и дрались потому с невероятной отвагой, отчаянно, не ведая пощады и не дожидаясь ее для себя. И немало американских парней отправятся обратно за океан не в парадных мундирах, позвякивая боевыми наградами, а в пластиковых мешках. А медали и ордена вручат облаченным в траур вдовам и матерям.
Но вторжение развивалось в пространстве и времени, участь радаров и авиабаз разделили штабы, под руинами которых погибло немало генералов. И целые армии, военные округа лишились управления, десятки тысяч русских солдат, этих восемнадцатилетних мальчишек в потертом камуфляже, теперь только и могли, что искать укрытие, едва услышав вой турбин чужих самолетов, доносившийся из-за горизонта. Противник дрогнул, потеряв самое важное – волю к победе, готовность воевать и, если придется, умирать. Просто ему, противнику, вдруг стало не за что жертвовать собственными жизнями.
– Да, русские огрызаются, но это всего лишь жест отчаяния, – сухо кивнул Стивенс. – Они не понимают, что уже все кончено, как порой солдат с оторванной рукой или вспоротым брюхом, когда кровь его переполнена адреналином, после смертельного ранения все еще бежит в атаку вместе со своими товарищами, и при этом даже может стрелять. Нет, исход войны для русских очевиден. Мы обезглавили их военную машину, расчленили ее и теперь можем уничтожить по частям, создавая подавляющий перевес, не только качественный, но и количественный, в каждом отдельном сражении. Главное – не загонять противника в угол, оставить русским шанс на почтенную капитуляцию, иначе их сопротивление может усилиться, и тогда мы умоемся кровью. Но нельзя и затягивать с окончательным решением – враг может оправиться от потрясения, на смену погибшим в своих штабах генералам придут молодые, злые и полные нерастраченной энергии полковники, которые сплотят вокруг себя уцелевших бойцов, и тогда каждый шаг по русской земле мы будем оплачивать кровью наших парней, собственной кровью. Мы здесь для того, чтобы взять под контроль просторы России, а не для того, чтобы превращать их в пустыню.
– Вы прикажете начать наступление наземному эшелону? – непонимающе переспросил адъютант, кажется, удивленный странными словами своего командира. – Все наши войска уже заняли исходные позиции и ждут вашей команды, генерал, сэр.
Эндрю Стивен кивнул, тем выразив свое согласие. Да, несколько дивизий, вплотную подобравшись к границам России, уже давно изготовились для решающего броска, чтобы одним ударом свернуть шею израненному русскому медведю, поставив точку в этой войне. Уж такого противник точно не ждет – все привыкли, что американская авиация неделями наносит массированные удары, сокрушая экономическую и военную мощь врага, и лишь в самом крайнем случае, если противник проявляет вовсе запредельное упорство, в дело вступают солдаты, сходясь с ним, с противником, на дальность выстрела в упор. Единственная сверхдержава прежде предпочитала тратить сотни "умных" бомб, стоящих сотни тысяч долларов каждая, чем рискнуть жизнью хотя бы одного бойца. Это казалось всем догмой. Теперь противник поплатится за свою самоуверенность.
Войска ждали своего часа, десятки тысяч отлично вооруженных, превосходно обученных солдат под началом великолепных офицеров. Армия вторжения угрожала уже почти побежденному, но еще не осознавшему этого, и потому в неведении своем продолжавшему сражаться врагу не только с суши, но и с моря – конвои десантных кораблей уже вплотную подошли к русским берегам, и не далее, как несколько часов назад тяжелее ботинки морских пехотинцев оставили первые следы на песке калининградских пляжей.
Они были готовы хлынуть на чужую территорию, захлестываясь стальным кольцом удавки вокруг горстки уцелевших русских. Но все же Эндрю Стивен медлил, быть может, непростительно долго, с тревогой наблюдая, как электронная карта с каждым часом все больше окрашивается в спокойную зелень, и с болью в душе думая, как неспешно это происходит. Он один из немногих понимал, что ждет там, по другую сторону границы, всех этих солдат. Полководец, считающий противника никчемным, трусливым, неумелым, обречен на поражение, а бригадный генерал Стивенс все же полагал себя не худшим стратегом. И именно поэтому медлил, не желая потом видеть колонны грузовиков, тянущиеся с востока, грузовиков, набитых пластиковыми мешками с тем, что еще недавно было живыми, полными сил людьми. Но всему приходит конец.
– Да, полковник, пришла пора решающей атаки, – произнес Стивенс. – Я объявляю общее наступление. Всем соединениям тактической авиации с этой минуты выполнять вылеты только в целях непосредственной поддержки наземного эшелона. Уничтожение приоритетных целей пусть останется заботой моряков и плотов стратегических бомбардировщиков. Мы втопчем русских в землю, если эти безумцы еще попытаются сопротивляться нашей армии!