Люстры в кабинете Аркадия Самойлова, окончательно перебравшегося за кремлевские стены, вспыхнули так же неожиданно, как и погасли, снова залив ярким светом просторный кабинет. Резервные источники энергии были наготове, хотя едва ли кто-то мог предположить, что их придется использовать, однако это ничуть не помешало запустить генераторы, вновь наполняя сеть живительным током. Но мир за те секунды, что пребывал во мраке, изменился невозвратно.
Свет вернулся, а вместе с ним пришли и первые вести. Страшные вести, которых лучше бы и не было. Главе русского правительства редко снились кошмары, но сейчас все ужасы, являвшиеся к нему в ночных грезах, словно разом ожили, ворвавшись в привычную жизнь, ломая ее, сминая его самого, стирая в пыль казавшийся привычным порядок.
– Господин премьер-министр, потеряна связь со штабами большинства военных округов, частями стратегических ракетных войск, – докладывал подполковник, пытавшийся скрыть растерянность и зарождавшийся страх под маской бесстрастного служаки. – Это агрессия, господин премьер-министр. Американцы начали войну и нанесли первый удар по нашей территории.
Аркадий Самойлов, услышав неестественно спокойный доклад офицера связи, в первые же мгновения почувствовал, как сердец нервно дернулось в груди, словно птица, рвущаяся на волю. В глазах министра вдруг потемнело, и Самойлов, действуя на ощупь, тяжело оперся о крышку массивного стола, пытаясь выровнять дыхание. Он прежде никогда не знал, что такое больное сердце, и только теперь смог понять это.
– Американские войска перешли границу Российской Федерации, нарушили неприкосновенность воздушного пространства, нанесли массированные ракетно-авиационные удары по базам флота и штабам военных округов, армий и дивизий, – словно автомат, бесстрастно и четко, чеканя каждое слово, произнес подтянутый подполковник, стоя навытяжку перед новым главой государства. – Американские боевые корабли уже могут находиться в российских территориальных водах. Потеряна связь со многими гарнизонами, министр обороны Строгов покончил жизнь самоубийством в своем кабинете.
Офицер смотрел не на Самойова, а куда-то сквозь его, поверх головы министра, словно так пытался отстраниться от происходящего, всячески подчеркивая, что он – не более чем одушевленный механизм, от сих до сих исполняющий заложенные в него функции. На все это побледневший и тяжело дышавший премьер просто не обращал внимания, пытаясь понять, не почудились ли ему страшные слова.
Этого не могло быть, не могло происходить наяву, и сейчас Самойлову больше всего хотелось проснуться. Проснуться, пусть в холодном поту, но в привычном мире, где все баталии ведутся лишь за столом переговоров, где не сыплются с неба бомбы на русские города. Он привык к этому миру, миру, когда каждый прожитый день похож на очередной ход в нескончаемой шахматной партии. Ему самому случалось порой проигрывать, а иногда Аркадий уступал сопернику осознанно, для того, чтобы, воспользовавшись чужой беспечностью, самоуверенностью, следующим ходом сбросить его с занятых рубежей. Это было понятно, пусть и отнюдь не просто. Но это была его жизнь, и теперь она рассыпалась на осколки, и не у кого было просить совета, не от кого вдруг стало ждать помощи. И когти отчаяния, животного страха все глубже вонзались в истекающее кровью сердце, стальной хваткой пережимая глотку.
– Управление войсками полностью нарушено, командование, скорее всего, почти полностью уничтожено, – ввинчивался в сознание Аркадия Самойлова лишенный эмоций голос офицера. Один Бог ведает, чего стоило подполковнику из войск связи это нечеловеческое спокойствие, но эффект от этого получался колоссальный. – Господин премьер-министр, как временный глава государства, вы должны принять командование вооруженными силами страны. Россия подверглась агрессии, и нужно защищать нашу страну.
Словно впервые обнаружив присутствие постороннего, Самойлов выпучил глаза, с удивлением и страхом взглянув на него:
– Защищать, – переспросил министр внезапно севшим голосом. – Командовать? – И вдруг закричал так громко, что хрусталь роскошной люстры жалобно зазвенел: – Кем, мать твою, мне командовать?! Все уже кончено! Что, не видишь? Дайте мне связь с американцами, как угодно, но дайте! Нужно немедленно начать переговоры о капитуляции, о прекращении огня. Нужно выслушать их условия, принять любые требования, чтобы, черт побери, прекратить этот кошмар!
Это было предательство, которого Аркадий не ждал. Американцы обещали, гарантировали, и но, выполнив их условия, вполне оправданно наделся, что янки сдержат слово. Что ж, быть честным с тем, кто готов предать собственного вождя, видимо, оказалось ниже их достоинства.
– Ублюдки, – вскричал вдруг Аркадий, от избытка чувств схватив со стола хрустальный графин и швырнув его в стену. Офицер, не тронувшийся с места, лишь вздрогнул, передернув лицом, а в кабинет заглянули обеспокоенные крепыши из бывшей президентской охраны, по наследству доставшиеся теперь главе Правительства. – Вероломные твари! Они же обещали, обещали, черт возьми! Ничего, мы еще ответим, так ответим, что весь мир услышит. Я приказываю нанести по территории США ракетно-ядерный удар. По городам, военным базам, по любым целям!
Наверное, он все же вполне отдавал себе отчет в собственных словах, вдруг увидев спасение. Но бесстрастный, похожий на сошедшего с подставки манекена, подполковник развеял все надежды несколькими словами:
– Это невозможно. Обычные линии связи выведены из строя на девяносто процентов, а пульта дистанционного управления ядерным арсеналом "Казбек" у вас нет, господин премьер-министр. Мы не получили подтверждения, что самолет из Ростова прибыл в Москву.
Самойлов уже не ощущал отчаяния, и страх тоже куда-то подевался, наверное, его стало слишком много, чтобы ощущать так же ярко, как и поначалу. Сердце просто вдруг провалилось куда-то, и в груди возникла сосущая пустота. Тело затрясло мелкой дрожью, а спустя секунду зазвенели двойные стекла в узком стрельчатом окне, и Аркадий понял, что дрожит он вовсе не от волнения. Это было похоже на гром, но министр понял, что рокот, проникший в его кабинет даже сквозь толстые стены президентской резиденции, был порождением не стихии, но расчетливой и изощренной человеческой воли.
– Боже, – прошептал трясущимися от ужаса губами Аркадий, увидев, как над крышами высоток медленно вспух клуб черного, будто смоль, дыма, медленно поднимаясь в зенит. – Господи, этого не должно, не может быть!
– Господин Самойлов, – ворвавшийся в кабинет начальник охраны, выпучив глаза, не иначе, как от служебного рвения, подскочил к главе правительства. – Господин Самойлов, нужно срочно проследовать в бункер. Противник нанес бомбовый удар по аэропорту!
И, словно для того, чтобы придать большую весомость его словам, сквозь стены проник, заставляя сердце в страхе сжиматься, протяжный вой сирен. Впервые за почти семь десятилетий над тысячелетней столицей России вновь раздался страшный сигнал воздушной тревоги, но и эта попытка спасти хоть что-то безнадежно опоздала. Противник появился внезапно, будто вынырнув из какого-то подпространства, и нанес кинжальный удар по нервным центрам, по тем самым кирпичикам, на которых держалась вся оборона города. Никто не собирался бомбить жилые кварталы, погребая тысячи людей под руинами их собственных домов. Нет, целью этой атаки был боевой дух, сама готовность сражаться, таявшая с каждым мгновением.
Это был шок, оправиться от которого сумел бы далеко не каждый. Враг бомбил Москву, безнаказанно, нагло. Боль вдруг пронзила грудь Самойлова, дыхание перехватило, и глава правительства почувствовал, что стремительно падает в черную бездну. Аркадий покачнулся, неловко шагнув к массивному столу, но в следующий миг ноги отказались слушаться его.
– О, дьявол, – начальник охраны, оттолкнув застывшего соляным столбом офицера связи, выскочил в коридор. – Врача, срочно! Живее сюда, вашу мать!!!
Появившийся спустя полминуты доктор, точнее, целая бригада медиков, готовых ко всему, и постоянно находившихся возле первого лица государства, кто бы таковым ни был, застали жуткую картину. Самойлов, опиравшийся обеими руками о край стола, медленно сползал на пол, опускаясь на колени. В тот самый миг, когда врачи ворвались в кабинет, Аркадий упал, заваливаясь на бок, вскрикнул и затрясся частой дрожью. Глаза его закатились, и кровь отхлынула от лица.
– Черт, да у него судороги, – растерянно произнес начальник охраны. – Помогите же мне!
Подскочив к трясущемуся в корчах Самойлову, телохранитель рванул на его груди рубашку, всем весом наваливаясь на бесчувственного главу правительства. Нажатие, еще одно – лишь бы заставить замершее сердце вновь сократиться, разгоняя по жилам кровь, несущую живительный кислород к мозгу.
– Сердечный приступ, – констатировал доктор, склонившись над тяжело дышавшим министром, побледневшим, точно полотно. И добавил, криво усмехнувшись: – Переволновался. Работаем!
Жизнь главы государства, пусть и трижды временного, ценилась намного больше, чем жизнь любого другого гражданина. Самойлов попал в руки настоящих профессионалов, не растерявших хватку несмотря на то, что прежде Алексей Швецов никогда не прибегал к их услугам. Треснул шелк рубашки, манжета тонометра обхватила предплечье, а в вену вонзилась тонкая игла.
– Что происходит, – едва слышно прошептал Аркадий, открыв глаза и вперив расфокусированный взгляд в потолок, откуда роняла яркие лучи громадная хрустальная люстра. – Что это было? Где я?
– Аркадий Ефимович, у вас был сердечный приступ… – начал, было, доктор, но его тотчас оттеснил начальник охраны:
– Господин министр, ситуация критическая. Американцы нанесли авиационный удар по Москве. Это война. В Кремле оставаться опасно. Вам срочно нужно в укрытие. Нельзя медлить!
Нынешний глава охраны первого лица государства еще несколько дней назад был едва ли не рядовым телохранителем, одним из многих бойцов Федеральной службы охраны. Наверное, этот человек и сам не вполне уверенно ощущал себя, взлетев на такую высоту, на самую вершину карьерной лестницы. Но менее всего Самойлов мог сейчас доверять тем, кто был прежде близок к самому Швецову, таким, например, как пропавший без вести Крутин, и потому оставалось полагаться лишь на этих служак, веря, что они не забудут того, кому обязаны своим возвышением.