В конечном итоге, оба, и президент, и министр, понимали, что не может быть войны без потерь, но все же Мердока беспокоили вопросы престижа в большей степени, чем вопросы военной стратегии. Гражданский человек до мозга костей, президент мыслил иными категориями, нежели Роберт Джермейн, который, хотя тоже был штатским, проникся сутью своего ведомства, приобретя и определенный образ мышления.
– Что ж, вы почти убедили меня, – криво усмехнулся Мердок. – Так что там с Грозным? Почему вы вообще уделяете такое внимание Чечне, Роберт?
– Этот регион стратегически важен в политическом, идеологическом, если угодно, смысле, господин президент. Если мы выбросим русских с Кавказа, разгромим их, горцы, давно ведущие партизанскую войну, присоединятся к нам, и тогда у наших парней появится оправдание своих действий – агрессия изначально хуже, чем освободительная война, сэр. Во всяком случае, наши аналитики уверены в правильности таких действий, – поспешил откреститься от авторов уже запущенного плана министр обороны.
– На юге русские развернули несколько своих дивизий, – заметил президент. – Отборных дивизий, вооруженных и подготовленных лучше, чем другие. Вот об этом и нужно думать вашим аналитикам, Роберт. Десантники и легкая пехота не выстоят против танков, и все наши успехи могут растаять за считанные часы, стоит только этой массе перейти в решительное наступление.
– Да, сэр, разведка сообщает о перемещениях тяжелых соединений русских в нескольких сотнях миль от предгорий Кавказа. Не исключено, что противник готовит контрудар, как-то сумев скоординировать свои действия. Но мы сможем достойно ответить на эту угрозу, господин президент, – невозмутимо ответил Джермейн. – В Грузии и Турции находятся сотни вертолетов и самолетов, и нам даже не понадобится сражаться с русскими танками на земле, ставя себя в равные условия. В любом случае, мы знаем о противнике несравненно больше. Враг лишен командования, связи, разведки, а мы можем следить за ним хоть с воздуха, хоть из космоса, господин президент. Если русские рискнут, то лишь приблизят свой конец, понеся лишние потери, без которых можно еще обойтись. Мы раздавим их, сэр! Эта война не для того была начата нами, чтобы завершиться победой врага!
Эти слова хотел слышать Джозеф Мердок, и министр обороны произнес их. Президенту предстояла сейчас схватка, не менее яростная, чем тем солдатам, что сражались сейчас с русскими на грозненском аэродроме, окруженные врагом, изнуренные, почти уже отчаявшиеся. И американский лидер, чувствуя, как затрепетало в груди, точно запертая в клетке птица, сердце, и застучало вдруг в висках, шагнул в зал переговоров, туда, где его уже ждали верные помощники и гость из далекой восточной страны, той, которой Господь отчего-то даровал колоссальные, попросту невообразимые запасы черного золота, этой черной маслянистой жидкости, которая вдруг стала самым важным для победы, оттеснив в сторону и ракеты, и авианосцы.
Роберт Джермейн, будучи весьма честным человеком, порой просто играл, следуя необходимости, чувствуя ситуацию и ни на миг не забывая о политике. Он говорил то, что сам хотел видеть, что желал слышать его президент, но мнение министра было не единственным, и многие не решились бы назвать его верным. Большинство этих людей вдруг оказались собраны на авиабазе Рамштайн, откуда картина была видна с лучшими подробностями.
Эндрю Стивенс устало потер глаза, на миг отвернувшись от монитора. Генералу казалось, что под веки насыпали целую лопату песка, так что уже больно стало просто смотреть на свет. И те, кто находился рядом, выглядели немного лучше – воспаленные глаза с налившимися кровью прожилками сосудов, нервная бледность на лицах, слишком громкие голоса, выдававшие неестественное возбуждение. Ни крепкий кофе, ни сигареты уже почти не спасали, и только стимуляторы на манер тех, которыми в дальних рейдах пользуются рейнджеры, еще как-то могли исправить положение.
– Чертовы русские сметут моих парней, Эндрю, – устало произнес за тысячи миль генерал Камински, и его изображение на экране нервно шевельнуло губами в тот миг, когда динами выплюнул эти слова. – Если что-то немедленно не предпринять, это будет катастрофа! Дьявол, да там же полтысячи танков! Эта армада раскатает в тонкий блин, от Волги до Кавказа, и десантников, и всю мою Десятую дивизию. Силы неравны!
– На вашей стороне – превосходство в средствах разведки, к тому же мы окончательно завоевали господство в воздухе. У вас сейчас есть, что противопоставить русским со всеми их танками, Мэтью.
Эндрю Стивенс, хотя и понимал беспокойство командующего Десятой пехотной дивизией, все же не разделял излишнего волнения. Более полутора сотен ударных вертолетов "Апач", развернутых в Тбилиси и на ближайших аэродромах, иногда возведенных прямо на горных склонах, на небольших площадках, кое-как оборудованных для базирования винтокрылых машин, были страшной силой.
Бригады армейской авиации Десятой пехотной и Сто первой воздушно-штурмовой дивизий, усиленные Двести двадцать девятой бригадой армейской авиации – все вооруженные новейшими AH-64D "Апач Лонгбоу" – сами по себе могли решить исход любого сражения, но спины им подпирали штурмовики A-10A "Тандерболт", ждавшие своего часа на авиабазах в Турции, а также тактические истребители F-16C "Файтинг Фалкон". Шквал ракет мог отбросить назад самого упертого противника, но те, кто слышал лязг гусениц приближавшихся с севера танков, видели все иначе, с трудом сохраняя хладнокровие.
– Да, мы знаем, где противник, можем наблюдать за ним почти непрерывно, но что с того? – совсем не весело рассмеялся Камински. – Воспользоваться этими знаниями мы едва ли можем. Я выдвинул против русских Третий бронекавалерийский полк, это остановит их ненадолго, задержит, но отнюдь не заставит отступить или прекратить борьбу. Через считанные часы, еще до полуночи – у нас здесь, на Кавказе, только наступил полдень – русские будут в Грозном, и парни из Сто первой воздушно-штурмовой станут покойниками. Их сметут, даже не заметив, а потом примутся за всех остальных.
Мэтью Камински был обеспокоен, более того, он пребывал уже на грани паники. Две тяжелые дивизии, надвигавшиеся из калмыцких степей, нависали над южной группировкой американской армии, казалось, только что успешно начавшей вторжение, как меч палача над шеей приговоренного, и клинок уже начал свое смертоносное падение. И это заставило бы выйти из себя любого, кто знает цену поражению в бою.
– Это серьезная проблема, – согласился генерал Стивенс, в голове которого крутились сейчас десятки донесений и развдесводок, ворох информации, из которой едва ли возможно было выбрать нечто, действительно нужное. – Мы решим ее. Третий бронекавалерийский встретит противника на заранее подготовленных позициях, при поддержке вертолетов и тактической авиации, и сможет нанести русским такой урон, что они не решатся продолжить наступление. Главное – ударить по их воле, по боевому духу, который и так уже надломлен.
Беспокойство и нервозность Камински уже вполне передались Эндрю Стивенсу. В Рамштайне видели во всех подробностях происходящее в предгорьях Кавказа. Русские дивизии, собираясь в стальной кулак на территории Калмыкии, нацеливались своими остриями на Чечню, на Грозный, где из последних сил десантные батальоны, впившись в бетон местного аэродрома, отражали одну контратаку русских за другой, расходуя последние патроны, давно уже использовав все медикаменты.
Бронированный каток снявшихся с места дивизий был готов смять горстку американцев, раздавить их оборону, промчавшись со все увеличивающейся скоростью до самой Грузии, и не казались плодом воображения страшные видения генерала Камински, почти наяву представлявшего, как механизированные колонны боевых машин с красными звездами на бортах с лязгом ползут по главным улицам Тбилиси.
– Русским удалось ускользнуть из-под нашего удара, – произнес командующий южной группировкой американских сил. – Нам просто не хватило самолетов, чтобы разом накрыть все цели. Выбрав приоритеты, мы ошиблись, и теперь пожинаем плоды собственного легкомыслия. Их танки за считанные часы долетят до границы, уничтожив наших парней. Если их не остановить, это будет катастрофа, Эндрю! Черт возьми, мне придется остановить наступление. Я не желаю посылать своих людей на смерть, обрекая их на окружение и гибель под гусеницами русских танков!
Мэтью Камински почти уже слышал рев двигателей вражеских танков, во всех красках представляя, как ползут, извиваясь среди холмов, стальные змеи перешедших в наступление дивизий, карающим мечом нависших над горсткой американских солдат, не рассчитавших своих сил.
– Генерал, сэр, – обернувшись, Стивенс увидел подошедшего к нему капитана, одного из тех офицеров, что анализировали и обрабатывали разведданные, стекавшиеся в Рамштайн со всех фронтов. – Сэр, прошу прощения…
– Мэтью, одну минуту, – произнес Эндрю Стивенс, уставившись в глазок объектива, и, взглянув вновь на своего подчиненного, потребовал: – Что у вас, капитан? Быстрее!
– Сэр, возможно, лучше обойтись без прямого столкновения. Полк против двух дивизий – слишком неравный расклад сил, чтобы рассчитывать на серьезный успех. Но мы можем победить, пролив немного крови, нашей крови, сэр.
– У вас что-то конкретное?
– Разумеется, генерал. Русским танкам нужно топливо, чтобы добраться до наших парней, приблизиться к ним на расстояние выстрела из своих пушек. Нужно лишить русские дивизии снабжения, уничтожить все запасы топлива на их пути и разрушить транспортные магистрали в тылу, по которым они могут получить снабжение. Прошу, сэр, взгляните, – капитан указал на карту, изображавшую территорию России между Каспием и Черным морем, резким движением очертив тупым концом карандаша треугольник, обеими своими сторонами, и на западе, и на востоке, упиравшийся в побережье. – Через Волгу и Дон наведено немного мостов, способных выдерживать тяжелую технику, хоть танки, хоть бензовозы. Следует разрушить их, используя авиацию, чтобы группировка противника оказалась лишена поддержки. Это малое число целей, а в условиях нашего господства в русском небе уничтожение мостов будет означать полную изоляцию театра боевых действий.