мощь газовых турбин, но ультразвуковая система наведения эффективно действовала и в этих условиях. Датчики, расположенные на законцовках крыльев каждого суббоеприпаса, улавливали звук, издаваемые боевыми машинами, с высокой точностью определяя их координаты, и танки, один за другим, вспыхивали от прямых попаданий. Две минуты – и двадцать танков из тридцати одного были выведены из строя, уничтожены, почти всегда вместе с экипажами.
Командирская бронемашина БМП-1КШ, лязгнув траками, остановилась возле закопченного танка, безвольно ткнувшегося длинным, увитым теплоизоляционным кожухом, стволом мощного орудия в разбитый асфальт некогда первоклассно автострады. После того, как здесь прошли сотни бронемашин весом от четырнадцати до сорока шести тонн, от превосходного покрытия мало что осталось.
Командир Тринадцатого гвардейского танкового полка выбрался из люка, спрыгнув с брони и в замешательстве остановившись возле сожженной боевой машины. Все закончилось, не успев толком начаться. Это было похоже на летний ливень, недолгий, мощный, неожиданный, от которого негде укрыться, который всегда застает врасплох.
– Все потеряно, – прошептал полковник Павловский. – Все кончено.
Мощная пушка и прочная броня, усиленная динамической защитой, вообще не имевшей в мире аналогов, не помогла экипажу Т-80У выжить, как не сделал этого и автоматическая противопожарная система. Танк, пораженный в крышу моторно-трансмиссионного отделения, чудом не разлетелся на куски, но сейчас представлял собой просто глыбу покрытого копотью металла, замершую на шоссе монументом было мощи дивизии, разгромленной, не успев добраться до противника.
– Товарищ командир, – высунувшийся едва не полностью из распахнутого люка радист в сбитом на затылок шлемофоне, окликнул оцепеневшего от горя полковника. – Товарищ командир, мы смогли связаться с зенитным дивизионом и вторым танковым батальоном. Они сообщили, что понесли потери, но продолжают движение. Ждут ваших указаний!
– А со штабом дивизии связь восстановили? Кто-то из старшего начальства остался?
– Штаба больше нет. Штабную колонну обнаружили в квадрате Три-девятнадцать несколько минут назад. Прямое попадание, никто не выбрался оттуда живым.
Павловский невидящим взглядом уставился на своего радиста, а тот выжидающе, словно преданный пес, смотрел на командира. Мимо, не обращая внимания на бродившего среди разбитых танков офицера, ползли боевые машины пехоты, фырча катились грузовики – то, что оставалось от дивизии, таявшей буквально на глазах, продолжало двигаться в единожды указанном направлении, скорее по инерции, чем осознанно. Неожиданно для себя командир танкового полка оказался высшим офицером в дивизионной иерархии, тем, кто был теперь вправе отдавать приказы сотням, тысячам людей, вполне законно ожидая их беспрекословного исполнения.
– Свяжись со всеми, кто слышит, на общей частоте, – приказал полковник, и радист замер, впитывая каждое его слово. – Передавай, как хочешь, хоть морзянкой, хоть открытым текстом, лишь бы слышали! Все, кто сохранил боеспособность, пусть движутся в квадрат Четыре-одиннадцать, это будет место сбора дивизии. Время прибытия – до восьми ноль-ноль. Мы понесли потери, и янки верят, что победили. Пусть и дальше верят в это, пока мы не раскатаем их по русской земле гусеницами наших, русских танков! Наш бой не закончен – он даже не начинался!
Тысячам людей, офицерам и солдатам, уцелевшим после бомбежки, после губительной ракетной атаки, сейчас нужно было одно – приказ, цель, которой следует достичь. Лишившиеся этой цели, переставшие чувствовать над собой волю высшего командования, люди впадали в отчаяние. Привыкнув выполнять приказы, они были сейчас предоставлены самим себе, и оттого погрузились в смятение. Но все изменилось. Мало кто, видя сотни сгоревших бронемашин, целые колонны, уничтоженные в мгновение ока, мог верить в успех операции, но раз в эфире прозвучал приказ, значит, что-то происходит, значит, есть какой-то план, могущий все же привести к победе. Посмертная воля маршала Грекова продолжала вести людей к собственной гибели и вечной славе, какую возможно обрести в бою. Как ни силен был страх, сколь ни было велико отчаяние, солдаты продолжали сражаться, выполняя единожды отданный приказ.
Гвардии старший сержант Азамат Бердыев едва успел выбраться из тесноты боевого отделения своего Т-80У. танк, наверное, единственный уцелевший из всей роты, если не из всего батальона, был укрыт под деревьями, хотя оставленная им просека в подлеске легко выдавала это ненадежное укрытие. Командир экипажа, будучи еще не в силах поверить, что все они, все трое, остались живы, не получив ни царапины там, где другие сгорели заживо, с наслаждением потянулся, расправив плечи и радуясь долгожданному простору. Грудь наполнил свежий лесной воздух, лишенный запаха выхлопных газов, солярки или мерзкой гари. Царила тишина, о какой старший сержант давно уже успел позабыть, не представляя даже, что где-то может быть настолько тихо. Не хотелось думать о бое, об оставшихся позади товарищах, которым теперь уже ничем, кроме бессильных горьких слез, невозможно было помочь.
Бой остался позади, и можно было даже заставить себя поверить, что все закончилось. Стали не слышны рев моторов, грохот взрывов, гул турбин проносившихся над головами вражеских самолетов и шелест взлетавших вслед им зенитных ракет. Только шелест листвы да перепуганный щебет какой-то птахи, укрывшейся в чаще, но так и не улетевшей отсюда, подобно прочей живности, давно убравшейся, куда подальше – наверное, охраняла свое гнездо.
Это была всего лишь передышка – и людям, почувствовавшим мертвенное дыхание смерти, и боевой машине, вынесшей их из пекла, требовался отдых, несколько минут, чтобы остыть, придти в себя, перевести дух. И командир экипажа хотел воспользоваться редким случаем, когда он оставался один, наедине сам с собой, с нетронутой природой, словно дело было где-то в таежных дебрях, а не в центре России. Крепко зажмурившись, старший сержант Бердыев замер, глубоко дыша, словно хотел напиться этой утренней свежести, разлившейся в лесном воздухе.
– Товарищ командир, радио всем, кто слышит, – наводчик, сержант Назаров, вылез из своего люка, зычно крикнув на весь лес. – Всем, кто может, приказано двигаться в квадрат Четыре-одиннадцать на соединение с главными силами дивизии!
Вся прелесть раннего утра в лесу была испорчена тотчас и необратимо. Хотелось ругаться, грязно, взахлеб, выталкивая из себя поток настоящей площадной брани, но старший сержант сдержался.
– Степан, – Азамат, неторопливым шагом двинувшийся обратно к танку, выглядевшему среди молодых березок и осин чем-то чужеродным, лишним, настоящим пришельцем из другого мира, мира жестокого и страшного, окликнул механика-водителя. – Степан, как машина?
– Нормально, командир! Горючки половина баков, мотор работает, как часы, подвеска еще три таких марша точно выдержит. Можем двигаться, хоть сейчас!
Вся красота пробуждавшегося леса, небо над которым из серого уже становилось нежно-розовым, словно румянец на щеках девушки, впервые почувствовавшей прелесть поцелуя, не могла отменить приказ. Они были солдатами, у них была цель, и было оружие, средство достижения этой цели. Азамат Бердыев легко взобрался на броню, привычно втискиваясь в проем люка командирской башенки и поудобнее устраиваясь на своем месте.
– Парни, за работу, – произнес командир, убедившись, что его экипаж уже на своих местах и готов действовать. – О нас не забывают! Что ж, нужно выполнить приказ. Степан, поехали! Движемся в квадрат Четыре-одиннадцать. Давай!
Турбина ГТД-1250 запустилась почти мгновенно, и боевое отделение наполнилось приглушенным воем мощного мотора, а старший сержант почувствовал едва заметную вибрацию под собой, точно танк, как живое существо, нервно подрагивал, готовый сорваться с места. Механик-водитель не мешкал – одно движение, рычаги управления отжаты, и сорокашеститонная громада танка Т-80У срывается с места, оставляя за собой сизый шлейф выхлопных газов и полосы взрытой гусеницами земли. Подминая под себя заросли густого кустарника, бронированным "лбом" проламывая дорогу через лес, боевая машина мчалась к указанной цели, чтобы там показать все, на что она способна, все, что некогда вложили в нее ее создатели. Для трех человек, скованных воедино словом "экипаж", бой продолжался.
Глава 7Отчаяние
Тверская область, Россия
21 мая
Оставив в стороне отличные шоссе, прорезавшие новгородские леса, колонны Четвертой гвардейской Кантемировской танковой дивизии продолжили движение по глухим проселкам, вступив в бой с родным бездорожьем, порой оказывавшимся серьезной проблемой даже для танков, для которых по определению не нужны никакие дороги. А на рвавшиеся к цели колонны, на роты и батальоны, уже "сжавшиеся" вдвое, а то и втрое, продолжали сыпаться бомбы.
Гул турбин над головами русских танкистов и мотострелков не смолкал ни на минуту. Американские самолеты, сменяя друг друга, непрерывно сопровождали вражеские танки, выбивая их, один за другим, едва ли не устраивая охоту на каждую отдельную машину. Натиск с каждой секундой не ослабевал, напротив, усиливаясь все больше. Покинув казармы под Москвой, Четвертая гвардейская танковая насчитывала свыше восьмисот бронецелей – не только танки и боевые машины пехоты, но также самоходные гаубицы "Гвоздика" и "Акация", зенитные установки "Тунгуска" – настоящей раздолье для американской авиации, громившей противника с недосягаемой для зенитного огня высоты. Спустя полчаса после начала воздушного удара количество целей сократилось на треть, продолжая таять, но все еще было далеко от завершения. Поэтому воздушное наступление продолжалось. Не успел стихнуть рокот двигателей "Лансеров", не успели растаять белые росчерки следов тактических ракет ATACMS, а с севера уже приближались новые "гости".
С первой секунды боевых действий переда авиацией – стратегической и тактической – в операции "Доблестный удар" ставилась простая и четкая задача. Сбросить как можно больше бомб в как можно меньший срок и поразить при этом как можно больше целей – вот чего ждали от пилотов генерал Стивенс и прочие офицеры, руководившие вторжением непосредственно на театрах военных действия. И эта задача была выполнена, вот только на случай непредвиденных изменений ситуации у командующего операцией не осталось никакого резерва – все, что могло летать, почти постоянно