— Доктор Гибсон говорит, что есть обнадеживающие симптомы. Очень обнадеживающие.
— Это меня весьма обнадеживает.
— А ты все такой же. — На мгновение гнев одержал в ней верх.
— Да, я верен себе. — Он боролся с ее жалостью, которую она, вероятно, считала своей любовью. Возможно, это и есть ее любовь.
— Доктор Гибсон говорит, что тебе придется долго отдыхать после того, как ты выйдешь отсюда. Кто-то должен присматривать за тобой. Хочешь вернуться домой?
Он представил себе просторный кирпичный дом на тихой зеленой улице Нью-Йорка, маленький садик, запыленную листву деревьев, письменный стол в своем кабинете, свои книги на полках. Они договорились поделить мебель, но еще не сделали этого. Некуда ему было взять свою часть. Не может же он таскать с собой письменный стол из одной гостиницы в другую. Она ждала его ответа, но он молчал.
— Хочешь отменить дело о разводе? Я хочу.
— Я подумаю. — У него не было сил спорить с ней сейчас.
— Что тебя заставило пойти на этот шаг? — спросила она. — Как гром среди ясного неба. Написал мне это ужасное письмо с требованием развода. В конце концов, уживались же мы друг с другом. Ты мог уходить и приходить когда угодно. Целыми месяцами я даже не знала, здесь ты или за границей. Никогда не спрашивала тебя о твоих… кто бы они ни были. Возможно, это не та пылкая любовь, о которой мечтают в юности, но мы все-таки уживались.
— Уживались, — усмехнулся он. — Да мы пять лет с тобой не спали.
— А по чьей вине? — Голос ее становился все резче.
— По твоей, — сказал он. У нее удобная память. Он ждал, что она будет доказывать обратное, причем с сознанием собственной правоты, и очень удивился, когда она заявила:
— А как ты думаешь? Сколько лет ты давал мне понять, что я тебе надоела. Готов был пригласить в дом кого угодно, лишь бы не обедать со мной одной.
— В том числе Берти Фолсома.
Она покраснела.
— В том числе Берти Фолсома. Надо полагать, что эта потаскушка, твоя дочь, доложила тебе о Женеве.
— Доложила.
— Но он по крайней мере уделял мне внимание.
— Ну и молодец. Да и ты не хуже.
— Можешь внести в свой реестр еще одну жертву, — сказала она. — Теперь ее уже не сдерживали ни больничная обстановка, ни вид пластикового пакета, источавшего в его вены бесполезную жидкость. Все было забыто. — Это ведь ты толкнул ее в объятия пьяницы.
— Он перестал пить. — Крейг тут же понял, что сказал глупость, но было уже поздно.
— Зато остальное не перестал. Был три раза женат, и все ему мало. С этой девчонкой я теперь и разговаривать не буду. А твоя вторая дочь? Бедная Марша. Прилетела из самой Аризоны порадовать отца, а что ты ей сказал? Первое, что пришло в голову: «Марша, до чего ты располнела». Она потом несколько дней плакала. Знаешь, что она говорит? Она говорит: «Он смеется надо мной, даже когда истекает кровью. Он меня ненавидит». Я уговаривала ее пойти сюда со мной, но она не захотела.
— Я помирюсь с ней, — сказал он усталым голосом. — Потом, не сейчас. Неправда, что я ее ненавижу.
— Но меня ненавидишь.
— Никого я не ненавижу.
— Даже сейчас тебе понадобилось унижать меня. — Он хладнокровно отметил, что, когда она принялась перечислять свои обиды, в ее голосе зазвучали хорошо знакомые ему фальшивые мелодраматические нотки. — Там внизу бесстыдно разгуливает эта женщина, собирается подняться сюда, как только ты вышвырнешь меня вон.
— Я не знаю, о какой «этой женщине» ты говоришь.
— О парижской шлюхе. Ты знаешь, о ком я говорю. Так же, как и я. — Пенелопа зашагала взад и вперед по палате, нарочно показывая, что старается успокоиться. Крейг лежал с закрытыми глазами, откинувшись на подушку. — Я пришла сюда не ссориться, Джесс, — продолжала она, перейдя на спокойный, рассудительный тон. — Я пришла сказать тебе, что буду рада, если ты вернешься домой. Более чем рада.
— Я же сказал, что подумаю.
— Сделай одолжение, объясни мне раз и навсегда, почему ты решил со мной развестись?
«Ну, что ж, — подумал он, — она сама на это напрашивается». Он открыл глаза, чтобы проследить за ее реакцией.
— Однажды в Нью-Йорке я встретил Элис Пейн, — сказал он.
— Причем тут Элис Пейн?
— Она рассказала мне любопытную историю. Каждый год, пятого октября, она получает дюжину роз. Без визитной карточки. Анонимно. — По тому, как застыло вдруг ее лицо, как напряглись плечи, он понял, что она знает, о чем идет речь. — Ни одна женщина, — продолжал он, — если она имеет какое-то отношение к дюжине роз, которые присылают из года в год пятого октября, не вернет меня к себе — ни живым, ни мертвым. — Он снова закрыл глаза. Вот и все. Она на это напрашивалась, и она это получила. Он почувствовал громадное облегчение от того, что разговор наконец состоялся.
— Прощай, Джесс, — прошептала она.
— Прощай.
Он слышал, как она тихо закрыла за собой дверь. И тут, впервые за все время, заплакал. Не от гнева или сознания утраты, а от того, что прожил с женщиной больше двадцати лет, завел с ней двух детей и не испытал при расставании никакого чувства, даже ярости.
Потом он вспомнил: Пенелопа говорила, что внизу ждет Констанс.
— Внизу ждет одна дама, она хочет повидать меня, — сказал он мисс Балиссано. — Не попросите ли вы ее подняться сюда? И дайте мне, пожалуйста, расческу, щетку и зеркало.
Он зачесал волосы назад. За три недели они сильно отросли. Жесткие, густые, они отвергали болезнь. Седины в них ничуть не прибавилось. Глаза на худом лице казались огромными и слишком блестящими. В больнице он сбавил вес и теперь выглядел помолодевшим. Только вряд ли Констанс оценит эту имитацию молодости.
Но когда дверь открылась, он увидел Белинду. Он постарался скрыть разочарование.
— Белинда, — сердечно сказал он. — Как я рад вас видеть.
Она поцеловала его в щеку. Ему показалось, что до прихода к нему она плакала, горе придало ее маленькому острому личику больше женственности. На ней было все то же платье цвета электрик — видимо, в таком наряде она считала самым уместным появляться у смертного одра.
— В этой больнице не люди, а чудовища, — сказала она. У нее и голос стал мягче.
«Моя болезнь повлияла на нее благотворно», — подумал он. — Всю эту неделю я прихожу сюда ежедневно, и все время они меня не пускают.
— Очень сожалею, — солгал он.
— Однако я не отставала от событий. И с мистером Мэрфи разговаривала. Вы не будете участвовать в работе над картиной.
— Боюсь, что так.
Она положила руки на колени. Маленькие, жесткие. Двадцать три года на пишущей машинкой. Ногти покрыты лаком кроваво-красного цвета. Она безошибочно выбирает неудачные цвета. Она подошла к окну, немного спустила штору.
— Джесс, — сказала она. — Я хочу уйти от вас.
— Не верю, — скачал он.
— Поверьте.
— Вы подыскали себе другое место?
— Конечно, нет. — Она повернулась спиной к окну, лицо ее казалось обиженным.
— Тогда зачем уходить?
— Когда вы отсюда выйдете, вы все равно не сможете работать.
— Какое-то время — да.
— Долгое время. Не будем обманывать себя, Джесс. Вам не нужны ни я, ни ваша контора. Вам еще пять лет назад надо было закрыть ее. Вы только из-за меня ее и держали.
— Какая чушь, — сказал он нарочито резким тоном. Она знала, что он говорит неправду, но ложь в данном случае была необходима.
— К тому же я и неприятностей натерпелась, — тихо сказала она. — С меня хватит. Уеду из Нью-Йорка. Больше здесь не могу. Сумасшедший дом какой-то. На днях ограбили двух моих знакомых. Средь бела дня. Племянника за пачку сигарет ударили в грудь ножом. Едва не умер. Вечером из квартиры боюсь выйти. Целый год не была ни в кино, ни даже в театре. В дверь четыре разных замка врезала. Всякий раз, когда на моем этаже открывается лифт, я вся дрожу. Джесс, если им так уж нужен этот город, пусть они возьмут его.
— Куда вы поедете? — мягко спросил он.
— У моей мамы в Ньютауне есть дом. Она нездорова, и я буду ей помогать. Это прелестный тихий городок, по его улицам можно спокойно ходить.
— Может, и я туда перееду, — сказал он полушутя-полусерьезно.
— Это было бы совсем неплохо.
— А чем вы будете зарабатывать себе на жизнь? — Вечная проблема, от нее никуда не уйдешь.
— Мне много не надо, — сказала она. — Да и скопить удалось порядочно. Благодаря вам, Джесс. Вы замечательно щедрый человек, и я хочу, чтобы вы знали мое мнение о вас.
— Вы же работали.
— Я работала у вас с удовольствием. Мне повезло. Это было лучше всякого брака. А я на них достаточно насмотрелась.
Крейг засмеялся.
— Это ни о чем не говорит.
— Для меня говорит, — сказала она. — Договор на аренду конторы истекает в этом месяце. Сказать им, что мы не будем его продлевать? — Она разглядывала свои кроваво-красные ногти и ждала ответа.
— Долгий и славный путь мы с вами прошли, а, Белинда? — ласково заметил Крейг.
— Да. Долгий и славный путь.
— Скажите им, что продлевать не будем.
— Они не удивятся.
— Белинда. Подойдите ближе и поцелуйте меня.
Она чинно поцеловала его в щеку. Обнять ее он не мог из-за трубки, подведенной к руке. Когда она выпрямилась снова, он спросил:
— Белинда, а кто же будет готовить мне на подпись чеки?
— Сами готовьте. Вы же большой, взрослый мужчина. Только не выписывайте слишком много.
— Постараюсь.
— Если я останусь здесь еще хотя бы на минуту, то разревусь, — сказала она и выбежала из комнаты.
Он откинулся на подушки и устремил взгляд в потолок. «Итак, двадцать три года долой, — подумал он. — Прибавь к ним двадцать один год, прожитый с женой. Отбыл сразу два срока. Поработал я сегодня на славу».
Когда Констанс вошла в палату, он спал. Ему приснилось, будто его целует женщина, которую он никак не может узнать. Открыв глаза, он увидел, что рядом стоит Констанс и без улыбки смотрит на него сверху.
— Здравствуй, — сказал он.
— Если ты хочешь спать, то спи. Я просто посижу здесь и посмотрю на тебя.