Мы пережили вместе много печалей и радостей. Но из-за своего эгоизма я доставила тебе много проблем. Ты даже пришел за мной, когда я решила уйти. И попросил вернуться. Ты настолько добр, что я почти ненавижу тебя. Настолько добр, что не оставил меня до самого конца. Не сдался.
Я решила, что теперь каждый день, пока не умру, буду говорить тебе: “Спасибо”. И все же думаю, этого недостаточно за все то, что ты сделал для меня. Но надеюсь, что смогу передать тебе всю свою благодарность.
Да уж, предложения становятся все более бессвязными. Я правильно выбрала иероглиф для слова “бессвязный”? Если нет, то не ворчи.
Хочу, чтобы ты вспоминал обо мне не с грустью, а с радостью, как о тебе вспоминаю я. Если ты продолжаешь жить с той же скорбью на лице, каким я видела тебя в больнице, то знай, что я этого не хочу. Хочу, чтобы ты улыбался. Я люблю, когда ты улыбаешься.
Ты окружен теми, кто тебя поддерживает. Помни об этом и будь к ним добр. Из всех них я попрошу об одолжении одного человека, которому доверяю больше всего и которого люблю больше всех.
И последнее.
Пожалуйста, продолжай заботиться о лавке. Это доказательство нашей любви. Я знаю, как сильно ты любишь магазин, но и я тоже. Я бы хотела подольше наблюдать за тем, как ты работаешь. Ты же буквально светишься, когда находишься там. Да, это мой каприз. По крайней мере, хотелось бы верить, что ты продолжишь заниматься делами магазина.
Надеюсь, ты будешь и дальше охранять этот магазин, где собрано столько наших воспоминаний и воспоминаний других людей.
Морисаки Момоко».
Как нечестно. Почему меня не научила таким трюкам? Она предвидела, что дядя закроет магазин? Или сказала это на всякий случай? Не знаю почему, но мне показалось, эта записка полна любви к дяде и лавке. Все переполнявшие ее чувства были заключены в этих строках. И еще она сказала, что я тот человек, «которого она любит больше всех»…
— Сколько же из-за нее было проблем! — горько улыбнулся дядя, приняв из моих рук гроссбух. — Такако, о чем она тебя попросила? Ничего серьезного?
— Дядя, перестаньте, — сказала я, и дядя, удивленно выпучив глаза, улыбнулся:
— Так о чем?
— Тетя сказала. «Пусть и полные печали, но двигайтесь вперед, продолжайте жить».
— Нет, Такако, я…
Не обращая внимания на попытки дяди возразить, я продолжала:
— Я ничего не могу сделать. Но могу плакать вместе с вами. Поэтому не оставайтесь больше один в своей печали.
Дядя терпеливо посмотрел на гроссбух, который продолжал сжимать в руках. Долго смотрел. А потом его губы задрожали, и он издал крик, подобный реву раненого зверя. Словно поглощая весь воздух, он кричал так, что не выразить словами. Я подошла к нему и похлопала по похудевшей от недоедания спине. Видя дядю в таком состоянии, я невольно сама захотела плакать.
— Она каждый раз, когда я приходил в больницу, говорила: «Спасибо». Я просил ее прекратить, потому что это ненормально, но она не слушала меня… Даже в последние минуты…
Мы плакали без зазрения совести. Вместе. Громко. Навзрыд. Дядя согнулся, закрыв лицо руками, а я продолжала обнимать его, не обращая внимания на то, что у самой слезы катятся градом.
Наши рыдания эхом разносились по всему магазину. Этот звук сотрясал воздух.
Было ощущение, что весь магазин скорбит из-за смерти тети. Он тосковал вместе с нами.
Мы плакали долго.
И не могли остановиться.
Еще долго наши голоса заполняли пространство.
Ночь заботливо заключила нас и лавку Морисаки в свои объятия.
Следующим вечером, как бы это странно ни звучало, но об открытии магазина Морисаки сообщил мне Вада.
— У меня хорошие новости, — взволнованно сказал Вада по телефону. — Я сегодня пораньше закончил дела и на обратном пути решил заглянуть в квартал книжных лавок. И в магазине Морисаки горел свет.
— Правда?
Я была еще на работе, поэтому облегченно вздохнула, стоя в коридоре.
— Ты как будто не рада. Тебе уже господин Морисаки или господин Сабу сообщили?
— Нет. Просто думаю, что все наконец в порядке. Спасибо, Акира.
Это очень похоже на дядю Сатору: открыть магазин сразу после вчерашнего просветления. А я не смущалась прийти на работу с опухшим лицом.
— Понятно. Ну, хорошо. Я искренне рад. И еще, когда я зашел, господин Морисаки налил мне чай и поблагодарил за то, что я был на похоронах.
— Неужели?
— И я сообщил ему, что собираюсь писать роман, где основным местом действия будет книжная лавка, а он попросил потом дать почитать. Сказал, если будет скучно, он сообщит.
— Что? Как жестоко, — изумленно отозвалась я.
— Нет, я очень рад. Очень. Правда все хорошо, Такако.
— Ладно.
События вчерашнего вечера казались мне сном. Я внезапно нашла гроссбух, и тут появился дядя…
Наверное, тетя это запланировала. Она переживала, что дядя погрузится в печаль… Эта мысль возникла у меня в голове, но я сразу отмахнулась от нее. Даже когда размышляешь об этом, все равно сложно понять. Важно то, что мы продолжаем жить. И все.
— Акира, зайдем туда после работы?
— Да, но господин Морисаки, наверное, уже ушел?
— Наверное.
— Тогда в «Субоуру»?
— Да.
— Хорошо.
За окном была непроглядная темнота, и только огромная неполная луна ярко освещала землю.
Глава 16
В выходной я шла по уже знакомому маршруту. Стоял солнечный, но холодный февральский день. По бледно-голубому небу плыли такие же бледные облака, словно их нарисовали акварелью. Перчатки, которые связала тетя, грели мне руки.
Сегодня район букинистических лавок, как всегда, наполнен умиротворяющей атмосферой. Неспешно идут прохожие. Я прошла по проспекту с невысокими зданиями и свернула в переулок. А потом, как и ожидала, меня громко окликнули.
— Такако!
Смутившись, я стремительно направилась к обладателю голоса и возмутилась:
— Разве можно звать человека во весь голос на улице!
— А что такого?
— Мне неловко.
Сколько бы я ни просила, дядя все равно продолжал так делать. Но мне становилось спокойно, когда я слышала этот голос. Мне есть куда прийти. Меня здесь ждут.
— Как дела? — довольно улыбаясь, спросил дядя.
— Все хорошо.
— Отлично. Холодно, налью чай.
— Ага.
Магазин Морисаки вернулся к работе. Как и раньше: открыт с утра до вечера.
Когда дядя снова открыл лавку, он слезно пожаловался: «Что делать? Меня не было больше месяца, дохода никакого», и спустя время после возобновления работы магазин потихоньку начал оживать. Прослышав о том, что лавка снова работает, постоянные покупатели под предводительством господина Сабу начали приходить каждый день. Поэтому первым делом дядя низко поклонился им. Хотя все были очень рады, и не было никого, кто сердился бы на него.
Дядя искренне радовался, что его так тепло встретили. Мне достаточно было взглянуть на его лицо, чтобы понять, что переживать больше не о чем. Конечно, ему никогда не оправиться после смерти тети. Не думаю, что его горе можно излечить. Но он все же решил идти вперед. Оставить печаль позади и двигаться дальше.
У меня тоже произошли небольшие перемены: мы с Вадой решили пожениться. Знакомство с родителями уже состоялось, и теперь мы искали дом, где будем жить. Сегодня я пришла сообщить об этом дяде. Пока он был враждебно настроен к Ваде, поэтому, стоило при дяде упомянуть его имя, он хмурился и говорил, вгоняя меня в смятение: «Что же станет с миром старой книги со всем этим взлетом электронных книг и увяданием издательского дела?»
— Ох, какой же он душный.
Я уверена, что тетя так бы и сказала, будь она здесь. Мне даже показалось, что она сидит рядом и мы вместе пьем чай.
— Ну, таков мой дядя.
Когда я горько улыбалась тете, дядя растерянно спрашивал:
— Что? О чем ты?
— Ни о чем, — усмехалась я. — Помните, как мы с вами ходили на летний фестиваль?
— Летний фестиваль?
— Да, когда я была маленькая, вдвоем ходили с вами.
— А, было такое. Ты просила меня пойти, потому что услышала музыку.
— Точно. А потом мы купили мороженое и ели его на обратном пути.
— Так и есть. Было немного грустно, — вспомнив об этом, дядя улыбнулся. — А почему ты вдруг вспомнила?
— Тогда в больнице тетя попросила рассказать ей что-нибудь, и я рассказала об этом.
— Понятно.
— Она сказала, что тоже хотела бы побывать там.
— Ясно.
— До сих пор хорошо это помню.
— Вот как.
— Да.
Мы одновременно сделали по глотку чая. Помню, какое лицо было тогда у тети. Дядя тоже в свою очередь как будто что-то вспомнил, от чего у него поднялись уголки рта.
Расслабившись, мы попивали чай, как вдруг тихо открылась дверь, и я обернулась, чтобы посмотреть, кто пришел. В проеме стоял тот загадочный постоянный покупатель — Дедуля с пакетами. Давно мы его не видели.
Мужчина зашел с пакетами, полными книг, и выглядел как обычно, но я не могла оторвать от него взгляд. Потому что на нем больше не было того потрепанного свитера! Этот тоже был серым, но на нем была вышита морда оленя. И еще он был абсолютно новым…
Что еще удивительнее, когда он порылся на полках и принес пару книг на кассу, то повернулся к дяде и спросил:
— Ну, как поживаешь?
До этого он ни разу не начинал разговор.
Дядя тоже был немного удивлен, но поклонился и извиняющимся тоном сказал:
— Да, прошу прощения. Мне пришлось взять небольшой отпуск.
— Я думал, что ты прогорел, — тихо пробубнил дедуля, забрал книги, не дожидаясь ответа дяди, положил их в шуршащий пакет и быстро ушел.
Мы с дядей, словно зачарованные, вышли за ним следом и провожали его взглядом.
— А он молодец, — сказала я дяде, потому что была очень рада увидеть этого внезапного гостя. Дедуля все отдалялся и отдалялся, пока и вовсе не пропал из виду. Было холодно, дул ветер, но солнце освещало переулок.
— Да. Я рад.