— Это чувствуется по его стилю письма.
— Потому что у него много произведений, основанных на реальных событиях.
Довольный тем, что я поддерживаю разговор, дядя кивнул.
И так дядя с жаром начал рассказывать историю жизни Ода Сакуноскэ.
По его словам, жизнь писателя действительно представляла собой череду печальных событий. В студенчестве он заболел туберкулезом, в университете у него начались неприятности, поэтому ему пришлось уйти. Он женился на девушке по имени Кадзуэ, которая работала в кафе, и собирался построить карьеру писателя, но его талант не признали, поэтому он долго жил в глубочайшей нищете. После, в качестве награды за тяжелую жизнь, заметили его произведения «Вульгарность» и «Супружеский дзэндзай», и его писательская карьера стала развиваться, но через несколько лет любимая супруга тяжело заболела и умерла…
Его жизнь и правда была полна тревог, как у героя сериала.
— Когда Кадзуэ скончалась, Сакуноскэ рыдал прямо на глазах у других людей. Для него Кадзуэ была первой искренней и взаимной любовью.
Потеряв душевную опору, жизнь Сакуноскэ тоже начала разрушаться, а туберкулез только прогрессировал. Он чувствовал, что скоро умрет. Сквозь слезы он постоянно говорил, что и он через пару лет окажется на смертном одре, как и Кадзуэ. И оставшиеся дни он заглушал боль алкоголем, кофе, связями с женщинами и написанием романа под собственный кровавый кашель.
Дядя продолжал рассказывать без запинки, словно заучил все наизусть. Можно сказать, это был его особый талант. Я тоже погрузилась в историю и слышала слова дяди словно сквозь сон.
— Год спустя, изможденный и морально и физически, он начал принимать филопон, чтобы закончить роман. Он и так уже с трудом держал ручку из-за болезни, организм был истощен.
— Филопон — это?..
— Да. Сейчас такое сложно представить, но раньше его можно было легко купить в аптеке. Приняв его, он несколько дней писал роман без сна.
— Ужас…
Действительно сложно представить. Насколько отличается та эпоха и обстоятельства от нынешнего времени, но какая же грустная история.
— Но не только он употреблял филопон, многие другие писатели тоже это делали. Сакагути Анго[11] тоже был известен своим пристрастием к стимуляторам.
— Стимуляторам?
Само слово так приятно звучит, а на самом деле…
— Да, филопоновый наркоман.
Я еще раз ужаснулась:
— Жуткая история.
Дядя скорбно покачал головой.
— Но Кадзуэ продолжала жить в сердце Сакуноскэ. Один из его шедевров — новелла «Скачки» — повествует о герое, который, отчаявшись после смерти жены, как сумасшедший, с утра до ночи просаживает деньги компании на скачках, ставя на один и тот же номер — первый. Лишь по той простой причине, что жену звали Кадзуе[12]. Мы не знаем, в каком состоянии писал эту историю Сакуноскэ, но, вне всякого сомнения, он очень много думал о Кадзуэ.
— Да… Наверняка.
Меня очень трогали такие истории. Стоило мне только все это представить, как я сразу могла расчувствоваться.
— Он как одержимый продолжал писать рассказы, уже глубоко наркозависимый и страдающий от тяжелой формы туберкулеза. Когда у него случилось сильное легочное кровотечение, его увезли в больницу, но он сбежал оттуда, так как должен был дописать рассказ, и совсем ослаб. После этого он все время находился в гостинице и уже не мог прийти в себя. А в двадцать втором году эпохи Сёва[13], в возрасте тридцати трех лет он скончался.
— В тридцать три года?.. Если бы он был здоров, то еще столько бы всего мог написать, — с искренним сожалением сказала я. Какие бы еще он написал книги, если бы прожил дольше?
— Но ведь он и смог написать достаточно, хоть и жизнь его была коротка, хоть он и знал, что скоро умрет, и прожигал остаток жизни. И еще он был дьявольски одержим. Вообще, таких писателей было много, и за их короткую жизнь они смогли создать такие потрясающие книги. Таких, как Ода Сакуноскэ, мало, но он написал поистине чудесные новеллы. Теперь он только с небес слышит, как хороши они были, — с благоговением произнес дядя, поерзав на подушке в форме пончика.
— Да уж, — пробубнила я и бросила взгляд на корешки книг, что стояли на полке.
— Повторюсь: почти все авторы этих книг уже на том свете. И это немного удивительно. Мы и сейчас читаем эти книги и сопереживаем сюжету.
Большинство из тех имен, что здесь представлены, уже давно покинули этот мир. Подумав об этом, я снова была тронута.
— И правда, как же здорово, когда воспоминания о тебе остаются в такой форме. Я не только о писателях, но и о других деятелях искусств. Благодаря этому мы можем многое узнать о почивших людях.
Я несколько раз кивнула в знак согласия с дядей.
— Да, так и есть.
Незаметно день подошел к концу: за окном было темно. Пора было закрывать магазин. Пока дядя говорил о том о сем, я полностью погрузилась в историю.
«Но все не так уж и плохо», — решила я, размышляя о жизни Ода Сакуноскэ.
Кстати, думаю, что дядя в таких подробностях знает о жизни писателей, потому что хотел чему-то научиться у них, понять свою жизнь.
Он рассказывал, что в молодости постоянно думал о своем существовании и сильно страдал.
Поэтому дядя в двадцать лет зарабатывал чем придется, а однажды повесил на спину рюкзак и несколько месяцев колесил по миру. Когда деньги заканчивались, возвращался назад и снова повторял то же самое. То есть он находился в поисках себя. Мне неловко, когда я так говорю, но я, которая всегда боюсь что-либо предпринимать, восхищаюсь дядей, который бесстрашно действует.
Ранее я приходила к нему домой в Кунитати, и он показывал фотографии. На них он был двадцатилетним юношей, который только что отправился в путешествие. Я еще тогда не родилась, поэтому ни разу его таким не видела.
Еще была фотография сильно загорелого мужчины с темной бородой в Непале или Индии (дядя уже сам точно не помнил). Его темные глаза смотрели прямо в камеру.
— Ой, как будто другой человек! — разглядывая фотографию, невольно воскликнула я. Этот мужчина и правда сильно отличался от нынешнего дяди.
— Я тут еще молодой. Это было почти тридцать лет назад.
— Дело не только во внешности, вы тут такой забавный, — сказала я, глядя на фото. Дядя на ней смотрел прямо на меня. Не понимаю, как жизнь могла сделать из этого молодого человека вот такого дядю, который поднимает шум, если не может найти дзабутон.
— Ну, в то время я о многом переживал. Если не путешествовал, то читал книги, — почесывая косматую шевелюру, усмехнулся он как будто самому себе из прошлого.
— Всегда смеюсь, когда смотрю на это фото, — хихикала вместе с ним сидящая рядом тетя Момоко.
За все время своих долгих странствий он сделал только это фото.
— Это было мое первое путешествие, поэтому я снялся впопыхах, а в следующие разы уже не брал с собой фотоаппарат, — признался дядя.
— Что? Какая досада!
— Ну, ничего страшного, осталась же хотя бы одна фотография.
— Хм, вот оно как. Вы примерно в это время познакомились с тетей Момоко в Париже?
— Гораздо позже. Тогда он не был таким жутким. Глаза были добрее. Если бы Сатору был таким, я бы ни за что к нему не подошла.
— Так, значит, вот такой я — жуткий?
— Ощущение, что такой и убить мог.
Они оба рассмеялись. Тетя ухватила дядю за щеку, а он хохотал (у тети была привычка неосознанно щипать близкого человека за щеку). Очень странная парочка.
— Но мы тогда не сошлись характерами с отцом и постоянно спорили. А он на самом деле просто переживал за меня.
— Ты совсем не похож на отца.
— Да, абсолютно.
Дедушка был очень грозным. Он был молчалив, никогда не шутил, и между бровей у него была глубокая морщина из-за хмурого взгляда. Жить в строгости — это красиво. Было время, когда я так думала. По словам мамы, его первая жена заболела и скоропостижно скончалась, поэтому мою бабушку он взял в жены, когда ему было около пятидесяти лет. Обычно с возрастом начинаешь баловать маленьких детей, но дедушка был совсем не таким, он растил и маму, и дядю в строгости. Дедушка придерживался своих принципов и в отношении управления лавкой, не допуская ни малейших поблажек, иногда даже выгонял посетителей, которые над ним посмеивались.
— Но теперь это ваш магазин.
— Да, это удивительно. Он, наверное, сердится там, — пошутил дядя.
— Наверняка бы разозлился. Он вечно громко кричал: «Ты совсем не понимаешь сути букинистической лавки!», чем вгонял людей вокруг в замешательство, — припомнила тетя Момоко, и они снова рассмеялись.
Но беспокоиться было не о чем. Дядя и дедушка действительно были не похожи характерами, но у них была одна общая важная черта. Это совершенно точно.
Я снова взглянула на фотографию, что лежала на столе. Дядя на ней еще обо мне не знает. В его глазах читаются и ярость, и растерянность, и какая-то печаль.
Мысленно я обратилась к тому дяде на фотографии: «Все хорошо, ты еще встретишь много хороших людей, и эта печаль пропадет. Да, ты будешь страдать болями в пояснице и геморроем, но ты станешь хозяином магазина и будешь жить, окруженный любовью. Поэтому не волнуйся!»
Глава 4
«Субоуру» — это кофейня, расположенная в трех минутах ходьбы от книжной лавки Морисаки.
Она существует уже пятьдесят лет, поэтому все в округе о ней знают. Многие литераторы, некогда жившие в Дзимботё, тоже посещали ее.
Душа успокаивалась, когда ты находился внутри кирпичных стен с приглушенным светом, наслаждаясь глубоким ароматом кофе. Там постоянно слышались беседы посетителей, но при этом было совсем не шумно, скорее сочетание спокойной фортепианной музыки и людских голосов ласкало слух. С тех пор как дядя привел меня сюда в конце августа три года назад, я искренне полюбила и местную атмосферу, и кофе и до сих пор являюсь постоянным посетителем.