И позвольте мне от имени, так сказать, и по поручению, - человек даже сложил какое- то подобие улыбки на лице, - вручить вам, уважаемый Владимир Павлович, орден Мужества.
Он почти строевым шагом подошел к кровати Платонова и нацепил почему-то на пододеяльник небольшой серебряный крест на голубой ленте. Вся компания заулыбалась еще шире, хотя, казалось, шире уже невозможно.
Владимир Павлович потрогал крест рукой, опять потянулся к ручке и бумаге.
«Объясните мне все-таки, что я такого сделал?»
Он беспомощно улыбнулся и попробовал понять, на чем собственно кончился его мир, но вспомнил только, как вез Плюща в больницу. Может быть, вся эта чехарда связана с ним?
«Виктор жив?» - написал он.
Какой Виктор? - недоуменно и даже с некоторой долей брезгливости спросил полковник. - Кого вы имеете в виду?
«Виктор Плющ, - нацарапал Платонов, - он попал в аварию возле моего дома. Больше я не помню ничего.»
Загода вслух прочитал это послание и посмотрел на человека в гражданском. Тот упорно смотрел в окно, и полковник кивнул одной из медсестер. Та немедленно вышла.
Полковник опять посмотрел на человека в гражданском, но тот, видимо, без писаного не мог вымолвить ни слова, поэтому отдуваться пришлось Загоде.
Ваш подвиг, Владимир Павлович, - торжественно сказал он, - не связан ни с каким Виктором Плющом, хотя и в этом, в этой трогательной заботе о своем знакомом, проявляется величие вашей души.
Платонов чуть не плакал, только совсем не от умиления (про величие своей души он знал лучше любого полковника), а с досады. Кто-нибудь скажет ему, в конце концов, что происходит?
Вы спасли для нашего государства то, что сегодня ему было необходимо, - словно услышав наконец его мысли, радостно сообщил полковник.
При этом он с ненавистью смотрел на человека в гражданском, перестав обращать внимание на Платонова.
«Спас? - подумал Владимир Павлович. - Я что, открыл шкатулку?»
Вернулась медсестра и что-то прошептала на ухо полковнику. Он опять заулыбался и сообщил:
Ваш приятель по фамилии Козорезов, а не Плющ, дорогой Владимир Павлович, находится в полной безопасности. Мы даже взяли над ним шефство.
Медсестра хотела что-то возразить, но Загода жестом прервал ее.
А теперь мы уходим, чтобы больше вас сегодня не беспокоить, потому что вам надо отдохнуть. Мы вас поздравляем с прошедшим Новым годом и надеемся, что Рождество будем праздновать гораздо веселее. Леонид, - он показал на человека в ботинках с рифленой подошвой, - останется здесь в палате и будет следить, чтобы вас никто не беспокоил.
Владимир Павлович начал быстро царапать на листе бумаги, но все, что должно произойти, видимо, уже произошло и дальнейшее никого не интересовало. Процессия удалилась в дверь, Леонид занял свое место, а его ботинки - свое.
Платонов посмотрел вслед процессии, потом на своего цербера. Тот, как оказалось, был аккуратистом, на табуретке, чтобы не запачкать ее, была постелена газетка. Владимир Павлович постучал рукой по спинке кровати, привлекая внимание Леонида.
Он поднял голову, и Платонов протянул ему только что нацарапанную записку. Цербер прочел ее и задумался. Видимо, никаких инструкций у него на эту тему не было и ничего в самой просьбе не показалось ему незаконным. Он встал, снял с табуретки газету и протянул Владимиру Павловичу.
На первой же странице Платонов увидел свое лицо и прочел огромный заголовок: «Последняя сенсация года. Тигр вступился за страну. Скромный цирковой гардеробщик находит документы, подтверждающие добровольное присоединение Чечни к России. Ночная перестрелка в цирке.»
И Владимир Павлович вспомнил все, до момента смерти тигра.
Глава 43
Три последующих дня были, возможно, одними из лучших в жизни Платонова. И не потому, что к нему постоянно шли посетители и говорили красивые слова. И не потому, что приходилось отбиваться от корреспондентов газет и тележурналистов. И даже не потому, что дважды приходила Анастасия и сидела у него по часу.
Счастье было в том, что он мог молчать официально и никого не обижая. Когда-то лет тридцать назад Платонов, до этого почти всю сознательную жизнь носивший бороду, по просьбе Наташи сбрил ее. Каково же было изумление Владимира Павловича, когда все перестали узнавать его на улице.
Он просто оказался в ситуации свободного выбора круга своего общения. Вот тот старый знакомый смертельно надоел своей болтовней, поэтому можно пройти мимо, с ним не здороваясь. А этот - просто отвратительный тип, от которого, правда, в торговле Платонова довольно много зависит, и поэтому Владимир Павлович вынужден с ним раскланиваться. А сейчас можно пройти с независимым видом.
Лафа продолжалась недолго - примерно через неделю все привыкли к такому Платонову, и надо было опять общаться уже не по выбору, а по обязанности.
Примерно то же самое происходило с ним и сейчас, с той только разницей, что он теперь был еще и больным человеком, покой которого был призван охранять не только огромный Леонид, но и такой же Шурик. Кроме того, Владимир Павлович ныне занимал не очень ясное ему место в совсем непонятной иерархии, и ему полагались различные льготы: по его письменной просьбе Шурик вышвырнул из палаты особо настырного корреспондента.
Когда пришли телевизионщики, Платонов сделал вид, что спит, Леонид стойко стоял на страже, и те, сняв издалека картинку - «Герой ест кашу», - удалились, кляня этого «Героя» на чем свет стоит.
Из старых знакомых заходил еще Болтун, но как только Владимир Павлович написал ему вопрос: «Кому ты рассказывал о моей шкатулке?», сделал вид, что не смог разобраться в почерке, и быстренько убрался восвояси.
Платонов ждал визита Николая Николаевича, даже написал записку, чтобы тому позвонили, но «депутат и председатель, заместитель и директор, главный эксперт и прочая.» никаких признаков жизни не подавал.
Вместо него появился неожиданный посетитель - «сын». Он пришел с опущенными плечами, как побитая собака, но прощения не просил, рассказывал, что за это время сгонял домой, поделился со своими домашними радостью, какой у них замечательный «отец, свекор и дед». Машенька слушала новость напряженно, потом устроила отцу допрос с пристрастием: какой он - «дед»? Как выглядит? Понимает ли что-нибудь в финансах и юриспруденции?
Сергей, по его словам, даже начал расстраиваться из-за такого прагматичного подхода, но когда последним вопросом дочери оказался: «А ты точно уверен, что я не буду в тягость старому человеку со своими глупостями?» - успокоился и обмяк.
- Она очень хорошая девочка, - гордо сказал он, - ты не смотри, что лицом и фигурой не очень вышла.
Платонов «сына» гнать не стал, раздражение и обида у него прошли, к тому же пока он лежал в одиночестве - молчаливые Церберы в расчет не шли, - в голове у него сформулировался целый ряд вопросов, которые надо было бы задать, и Сергей оказался одним из тех, кому часть этих вопросов была адресована. Надо было только встать и заговорить по- человечески, но это пока приходилось отложить «на потом».
Полковник Загода, который врачом был никаким, потому что ни разу Владимира Павловича не осматривал (осматривал его по утрам маленький якут или казах в круглых очках), но с рассказом о его улучшающемся здоровье всегда являлся сам, просил еще несколько дней помолчать. А Платонов этой просьбе как раз обрадовался и возражать не стал.
Никто о событиях той ночи в цирке ему не рассказывал, на все расспросы окружающие делали вид, что не «слышат» вопроса или вообще не понимают, о чем спрашивает «герой». А то, что он смог прочесть в газетах, было настолько противоречиво и нереально, что никаких других ощущений, кроме восторга от фантазии, сочинявших эту белиберду, не вызывало.
Например, один журналист написал, что Владимир Павлович давно дружил с этим тигром, приносил ему еду, и именно за этим занятием их и застукали чеченские боевики. Второй намарал, что тигра никакого не было, речь может идти только о человеке по фамилии Титров, бойце ОМОНа, который был тяжело ранен во время перестрелки в цирке.
«Ага, - подумал Платонов, - значит, была перестрелка между милицией и, наверное, моими „друзьями" во главе с Махмудом. Интересно только откуда там взялся ОМОН?»
Третий журналист вообще договорился до того, что Владимир Павлович верхом на тигре выбрался из здания цирка, когда его атаковали сто пятьдесят боевиков из отряда полевого командира Марилова. Не дожидаясь подлета авиации и прибытия танков, Платонов отбросил газеты.
Была в этой истории еще одна загадка, которую Владимир Павлович никак не мог разгадать. Почему все с ним так носятся? Мало ли сегодня реально мужественных и сильных людей, сделавших что-то важное для страны? Но о них никто или почти никто не слышал. Почему же с ним ведут себя так?
Его недоумение легко разрешила Анастасия, когда появилась в палате в первый раз:
Просто вашим делом интересуются на самом верху. - Она говорила вполголоса и на последней фразе подняла глаза к потолку. - По-моему, из вас хотят сделать символ нации или что-то в этом роде.
Она энергично расставляла на тумбочке у постели принесенные гостинцы - пирожки с капустой, салат со сметаной и тот сыр, который они пробовали вместе несколько дней назад, и рассказывала последние новости.
А мне роль дали, большую в многосерийном фильме. Разговор шел давно, но вот только три дня назад утвердили.
«Хорошая?» - написал Платонов.
Очень, - она даже отвлеклась от продуктов и мечтательно посмотрела на Владимира Павловича, - большая, много событий, песню дивную ребята написали для меня.
«Поздравляю. А откуда вы узнали, что я здесь?»
Сергей сказал, - она закончила сервировку: даже небольшой елочке с крохотным Дедом Морозом нашлось место, - он же объяснил еще, как с вами общаться - читать, что вы написали, а потом отвечать. Выпьем? Я у врачей спрашивала, вам шампанского нельзя, поэтому вот тут немного вина сухого очень хорошего, французского. Вы любите французские вина?