— Познакомься, Маечка, — выламываясь, сказал Гошка. — Мой закадычный кореш. Как тебя увидел, так покоя лишился. «Познакомь да познакомь». Ну, я что же… я человек добрый. Для кореша всё. Ты уж меня… это самое…
К своему удивлению, Виталий уловил какие-то заискивающие нотки в его голосе.
Девушка небрежно снизу вверх оглядела Виталия и пожала плечами.
— Ну, длинный. А ещё чего?
— Молодой и красивый, — со смешком добавил Гошка.
— Молодые сейчас на одну зарплату живут. Чего у них, может, и много, а вот тут ещё не хватает. — Она постучала согнутым пальчиком по лбу. — Тебя как зовут?
— Виталий. А тебя?
— Уже знаешь. И где ты трубишь?
— Далеко.
— Шустришь, вроде нашего Гошеньки?
— С первой встречи, Маечка, говорить о работе не принято, — усмехнулся Виталий. — Если подружимся, всё узнаешь.
— Ну и что? Попробуем подружиться. Запиши телефон. А здесь ко мне больше не подходи.
— Это почему?
— Глаз много. А я не люблю на людях. Так что звони. Утром лови, до девяти. Пока я в постельке. — Она коротко рассмеялась.
— Понятно, Маечка. Будь спокойна, поймаю.
— А я пока спокойна, не загорелась. Ты не думай.
— А как сегодня? — на всякий случай выразил нетерпение Виталий.
— Ты, мальчик, не торопи ночь. Сегодня я занята. Гоша, такси мне сейчас найдёшь, — повелительным тоном сказала Майя.
— Сей момент, — обрадованно и по-прежнему чуть заискивающе отозвался Гошка.
— Ну, так пошли, мальчики.
Втроём они направились к выходу из парка.
«Однако эта деловая Маечка быстро пошла на дружбу», — отметил про себя Виталий.
Гошка подогнал такси мгновенно, так что Виталий не успел сказать Майе и двух слов.
Когда девушка уехала, Гошка нетерпеливо спросил:
— А нам куда?
— А нам недалеко.
И они двинулись в сторону большой, залитой огнями площади.
У Виталия уже довольно давно появилось в городе два-три надёжных места, где он мог спокойно встретиться с кем угодно, где его знали и он мог быть уверен, что встречи его пройдут незаметно для окружающих и будут обставлены как надо. Одним из таких мест была скромная «Блинная» возле той самой площади.
Оглядев с презрением её скромный фасад, Гошка насмешливо присвистнул:
— Длинный, куда это ты меня приволок? Здесь одни мыши крупу жуют.
— Не суди, Гоша, по виду. За ним иной раз ой-ой чего прячется. Заходи.
Уже через полчаса, сидя в маленьком закутке возле общего зала и жадно уплетая тонкие, хрустящие блины с различной, вполне приемлемой закуской и проглотив уже третью рюмку водки, Гошка, отдуваясь, сказал:
— Ну, ты, Длинный, тоже даёшь. И место же выбрал, ёшь твою корень.
— А что?
— Знаем что, — хитро подмигнул Гошка. — Не пальцем учены.
— А тебе, Гоша, не приходила мысль поменять работу? — сочувственным тоном поинтересовался Виталий. — Не жарко тебе на ней стало, не припекает зад-то?
Вопрос этот Виталий задал, когда Гошка достиг того состояния, когда потребность излить душу становится уже невыносимой.
— Я тебе так, Длинный, скажу. Всё бы ничего, но братан в печёнку залез. Бросай да бросай. Ко мне на завод иди. А мне его завод во как нужен! — Гошка провёл ребром ладони по горлу. — Ну а вокруг, конечно, палёным запахло.
— Это как понять?
— А так. Первое, значит, это братан, ёшь твою корень, чего-то, видать, дознался. Тюрягой грозит. Второе, парень один пропал. Хрен его знает, где он.
— У Бороды спроси.
— Да пошёл он на хрен, Борода. Я его, жабу, ещё и не так подставлю. Вот он у меня где. — Гошка сжал кулак. — Захочу, так он знаешь куда запылит?
— А Борода-то знает, где он у тебя? — насмешливо осведомился Виталий.
— Раньше времени ему знать про то незачем. Что сделали у него, это так, начало только, — мстительно ухмыльнулся Гошка. — Я его всего закопаю. Погоди.
— Ты зря не свисти, — махнул рукой Виталий. — Про Бороду надо знать только одно, чтобы его закопать: как он «станок» крутит. А это тебе знать не положено.
— Кое-что знаем, — обещающе кивнул Гошка, уплетая блины.
— А сам ты, Гоша, что думаешь делать? Всю жизнь шестёркой не пробегаешь.
— А чего мне думать? За меня вон братан думает. У него думалка знаешь какая!
— Чужим умом жить — всё равно что чужими ногами ходить. Хуже нет.
— Плевать. Мне сейчас во как хорошо, понял?
— А братану за тебя плохо не будет?
— Иди ты на хрен! — обозлился наконец Гошка.
Виталий покачал головой.
— Эх, Гоша! Я тебе одно предложение хотел сделать. Но тут надо своей головой работать. А у тебя, видать, чурка вместо головы.
— Но, ты! Больно длинный. Я тебя покороче сделаю, — Гошка продолжал пьяно злиться. — Ишь! Один с одной стороны, другой с другой. А я не желаю, понял?!
— Значит, работкой доволен? — усмехнулся Виталий. — И дальше шестерить у Бороды будешь? Ну, валяй, валяй, Горшок. Каждому, конечно, своё.
— Да что ты ко мне прицепился?
— Я-то? Да показалось мне, что ты стоишь чего-то.
— Я, брат ты мой, ого сколько стою, не купишь.
— Это пусть тебя Борода покупает или Горох, а то и сам Вадим Саныч. Сколько они за тебя дадут, как думаешь?
— Сколько запрошу. Свобода им, так и так, дороже.
— Ох, куда занёсся! Здоров ты, Гошка, брехать, я смотрю. А, между прочим, с ними пойдёшь, если что. Разве только поменьше спрос будет. Но я тебе так скажу. И пятнадцать суток, допустим, под замком — и то хреново, сам знаешь. А тут суд светит. Тебе отломится двадцать пять по пятнадцать — зачешешься. Да нет. Ещё больше. Столько ты никогда не сидел. А ведь сам говоришь, дымится вокруг. Тогда чего ты ждёшь, скажи, а?
— Слышь, — помедлив, сказал Гошка, и голубые глаза его стали задумчивыми, он даже есть перестал: — Ты чего предлагаешь?
— Беги, Гоша. Без оглядки беги.
— А куда?
— Не ко мне, так к братану.
— А к тебе куда?
— Ко мне далеко, сам не добежишь.
— Эх, был бы Витька! — мечтательно произнёс Гошка.
— Это который пропал?
— Ага.
— Ну и что было бы?
— Вдвоём мы куда хошь закатились бы. Во парень!
— Сидит же твой Витька, сам знаешь.
Гошка насторожённо посмотрел на Виталия, и как будто даже меньше хмеля стало в его пустых глазах.
— А ты почём знаешь?
— Ха! Каждая собака в парке про то брешет. Что-то не к добру тебя к Витьке потянуло.
Закусив, Гошка вздохнул:
— Убегу. Ей-богу, убегу. Увидишь. И где-нибудь башку разобью.
— Это ещё зачем?
— А затем, что не пристану я уже ни к какой другой жизни.
— Не зарекайся. Не такие приставали. Битые-перебитые — и то… А ты ещё свеженький, молодой, необстрелянный, тебе просто.
— Не пристану, точно говорю. — Гошка печально покачал головой. — Ты, ёшь твою корень, парень, видать, стоящий. Вот я почему-то верю тебе, понял? И не потому, что выпил. Я ведро выпью, а никому не поверю. А тебе вот верю. Потому и говорю: убегу. Пусть они тут сами всё своё дерьмо расхлёбывают.
Злость опять переполнила его.
— Захлебнутся, — усмехнулся Виталий.
— Точно, ёшь их корень. Но у них, зараз, всё повыковыривать надо, голенькими чтоб побегали. У Бороды вот уже поковыряли, — злорадно сказал Гошка. — Но много чего ещё осталось. Не хошь ковырнуть? Я и тебе адресок дам. У него всё сверху выставлено, как в музее. А вот у Вадим Саныча нет, у него всё у матери, в Воронеже. А у Гороха — Нинка казначей. Во где ничего не найдёшь, у змеи этой.
— А Горох чем у них ведает?
— Горох людей ищет. Или убирает, если что.
— А как это он убирает?
— Так и убирает. Присылают нам иной раз кого, вкалывать. А не каждый подходит-то. Другой поглядит-поглядит кругом — и жить с нами отказывается. — Гошка пьяно ухмыльнулся. — Хорошо, если сам уйдёт. А то ведь иной нас норовить вытурить. Ну, тут уж извини-подвинься. Горох ему хлебало заткнёт.
— И крови не боится? — недоверчиво спросил Виталий.
— Как дело пойдёт, а то и на нож поставит.
— Ладно тебе брехать-то.
— Брешут псы. А я точно тебе говорю.
— И кого, к примеру, он хоть раз на нож поставил? — насмешливо спросил Виталий, делая вид, что не верит ни одному Гошкиному слову.
— Кого? — азартно переспросил оскорблённый Гошка. — Да хоть этого… Как его?.. Он, говорят, уже бумагу накатал. Но передать не успел. У Гороха нюх собачий. Учуял.
— Ну-ну, не заливай. Имя-то придумай сначала.
— Чего придумывать. Прислали его к нам билетёром… этого… Николай, вот!
— А дальше?
— Дальше у Гороха спроси.
— И что было?
— А то. Был Николай — и нет Николая. Такой фокус! — залился пьяным смехом Гошка.
Очень захотелось в этот момент Виталию как следует смазать по этой подлой херувимистой роже. Просто руки зачесались. Но сдержался. Он уже давно привык сдерживаться. Только чуть осипшим от волнения голосом спросил:
— Выходит, на мокрое дело Горох пошёл, не побоялся?
— Он одну Нинку боится, — осклабился Гошка.
— И давно дело это было?
Всё-таки в тоне Виталия что-то насторожило Гошку. Он подозрительно взглянул на него, потом сосредоточенно затянулся и, разминая в тарелке недокуренную сигарету, покачал головой.
— И кто ты, Длинный, есть, не пойму, — задумчиво произнёс он.
— А кто ты сам есть, ты понял?
— Я-то? Блатняга, и всё.
— Нет, не всё, Гоша. Совсем не всё. Ты, я вижу, себя ещё не знаешь. Ты много чего можешь. Ты и вышку схлопотать можешь, и орден. Смотря куда тебя понесёт. К Гороху, допустим, или, тоже допустим, к братану.
— А я говорю, убегу, — со злым упрямством произнёс Гошка, пристально глядя в маленькое окошко, выходившее в какой-то захламлённый угол двора. — Решено и подписано.
— Когда же это ты подписать успел? — насмешливо спросил Виталий.
— А вот как раз тогда, когда Горох… Нет моего согласия на такие дела, понял? Да я скорей себя порешу, чем другого кого, — с надрывом произнёс Гошка, стукнув кулаком в грудь. — А теперь убегу. Я его рожу сейчас видеть не могу, Гороха. Только ты, Длинный… — Гошка помедлил. — Ты гляди… Я тебе одному. Никто больше не знает. И знать не должен. Все думают, Гошка — трепло, Гошка — гад, Гошка — шестёрка. А у Гошки тоже душа есть, понял? Гошка тоже человек и дышать хочет.