- Кое-что ты скоро увидишь, Миша, - негромко произнёс очкастый, забившись в угол просторного кресла и глядя куда-то в сторону, отчего узкое лицо его казалось ещё больше похожим на пилу; ну а глаз его за всё время разговора толстяк вообще не увидел, ибо, как ни было сумрачно в зале, приятель его очков так и не снял.
- Кое-что увижу… - произнёс он, жуя бутерброд и сухо осведомился: - А остальное? Для себя оставляешь?
- А как же! Непременно. По законам антикриминалистики.
- Интересно… - Толстяк перестал жевать и внимательно посмотрел на своего собеседника, потом задумчиво произнёс, не спуская с него глаз: - Напрасно ты мне, Вова, сказал об этом. Напрасно…
- Что, спать теперь не будешь? - усмехнулся тот и с наигранным спокойствием погасил в пепельнице наполовину выкуренную сигарету. Против воли он вдруг ощутил неприятный холодок, пробежавший по спине. Каким-то настораживающим тоном произнёс его собеседник эти последние слова, и в чёрных его глазах с припухшими веками мелькнуло что-то странное - очкастый не успел понять, что именно. Его лишь охватило на миг ощущение откуда-то возникшей угрозы, но разобраться он не успел. Это было как внезапный укол, как короткий сигнал об опасности. Возник и исчез. Мгновенно. Не понял он его. А ведь, кажется, давние знакомые сидели за столиком, они должны были знать друг о друге всё.
И от этой борьбы с самим собой очкастый даже порозовел и плотно стиснул зубы, словно боясь, как бы что-то некстати не сорвалось с языка, и тонкие губы его вовсе исчезли, так что вместо рта осталась лишь неровная прорезь.
А толстяк будто и не замечал в приятеле никаких перемен - безмятежно отпил коньяку из узкой рюмочки, пососал ломтик лимона и ворчливо заметил:
- Хватит тебе сигаретой дымить. Лучше выпей, закуси. Ты учти, такой рыбки в Москве не получишь. Вот этой, - он указал вилкой, - отведай-ка. - И, как бы между прочим, тем же безмятежным тоном заметил: - А ведь был ты, Вова, талантливым инженером. Высоко ты мог взлететь, если бы пожелал.
- Я, Миша, на судьбу не жалуюсь. И на фасад не смотри. Нынче фасад обманчив бывает. К примеру…
Но тут возник официант с дымящимся подносом на выставленной вперёд руке, и, пока он суетился возле стола, приятели умолкли. А когда наконец остались одни, разговор перекинулся на другое. Толстяк, хмурясь, деловито осведомился:
- Ты когда в Москву возвращаешься?
- Через два дня. Пятого. Самолётом. А что?
- Шестого приедет к тебе мой человек. И извини меня, Вова, но в последний раз.
- Это ещё почему?
- Потому что эта линия меня в сторону уводит. И вдвое увеличивает опасность провала. А я себе этого позволить сейчас не могу. Мне необходимо риск свести к минимуму, Вова. Я на гребне. Мне, дорогуша, такие дали теперь открылись, такие перспективы…
- Вдруг так и открылись?
- Совсем не вдруг, Вова, совсем. Я давно это готовлю, и вот сейчас акции мои ого как взлетели! Шум пошёл - до Москвы-матушки. Так что вот-вот… Ах, хорош барашек! Ах, хорош! Ты не находишь? Ну, давай, давай под это дело и… за отлёт.
Очкастый нервно пожевал тонкими губами и, явно сдерживая раздражение, наставительно произнёс:
- Чем дальше ты пойдёшь, Миша, тем больше тебе понадобится живых денег. Учти.
- Я подумаю. А пока принимай человека, Вова.
- Что за человек?
- Какой нужен. Мне.
- Я его знаю?
- Нет, дорогуша, не знаешь. Зато я его знаю. Так что не сомневайся.
- Может, я с ним заранее познакомлюсь, а?
- Не стоит.
- Темнишь, Миша.
- Всё, Вова, по науке. Как ты её назвал? Антикриминалистика?
- Он приедет, надеюсь, только по моему адресу?
- А ты что, ревнуешь? Хочешь всё проглотить сам? Нельзя, дорогуша, подавишься.
- Не волнуйся за меня. Отдай всё мне и увидишь.
- Ого! Раньше ты был скромнее.
- Растём. Набираемся опыта и сил. До тёмной черты надо многое успеть.
- Прежде всего до неё надо дожить… на свободе. А ты зарываешься. Сбыт, Вова, - это самое опасное. Пора бы усвоить. Чаще всего горят именно на сбыте, ты же знаешь.
- А я повторяю: на этот раз беру всё.
- Нет, - решительно тряхнул головой толстяк. - Нет, Вова. Так не пойдёт.
- Отдаю два процента.
- Будешь работать из двадцати трёх?
- Да.
- Я подумаю.
- Сколько у тебя на этот раз всего будет?
- Много, дорогуша. Больше, чем всегда. Поднакопили.
- А всё-таки?
- Тысяч на семьдесят.
- Беру! Но как ты всё это доверяешь новому человеку?
- Значит, можно.
- Отлично. Тебе виднее. Я его жду. Но будет лучше, Миша, если ты нас познакомишь заранее. Поверь моему опыту. Будет лучше.
- Я тебя не познакомлю. И ты всё не получишь, Вова. Я уже подумал.
- Отдаю четыре!
- Нет.
- Пять.
Толстяк поднял голову и пристально посмотрел на своего собеседника. Но в огромных стёклах его очков отразились только огоньки полупритушенных люстр. «Что этот подлец задумал? - спросил себя толстяк. - Неужели разговор о науке не случаен? Или он скомбинировал на ходу, когда узнал, что это последняя поездка? Надо уяснить. С ним опасно играть втёмную. Такой мать родную зарежет за один процент. А тут пять!»
Он вздохнул:
- Хорошо, Вова. Я согласен. Шестого жди. Что ты, кстати, собираешься у нас тут делать ещё два дня?
- Полтора. Официальные поручения торга. Несмотря на мою скромную должность, меня там, представь себе, ценят. И, когда горит план, бегут ко мне: «Будьте любезны, дорогой Владимир Сергеевич…», «Выручайте, Владимир Сергеевич…», «Поезжайте… уговорите… получите…». Ну я еду. И добиваюсь. И они тоже идут мне навстречу.
- Ты по-своему удачлив, Вова. Ты и здесь талантлив.
- В маленьком мире?
- Тебя это задело?
- Нисколько. Лучше быть первым в деревне. Так будем считать, что мы обо всём договорились?
- Да.
- И человека своего ты мне не покажешь?
- Нет. Я ведь сказал.
- Ну как хочешь.
«Я тебе приготовлю такой сюрприз, что ты взвоешь, - злорадно подумал очкастый. - И никуда ты от меня после этого не денешься. Тоже мне конспиратор! Пусть только приедет этот твой человек».
Официант тем временем продолжал их обслуживать быстро и бесшумно. Одно блюдо сменяло другое. И по меньшей мере половина из них в меню указана не была.
Изредка он с ласковой заботливостью осведомлялся:
- Огурчиков свеженьких не прикажете? Только доставили, с особой деляночки, для своих-с… Клубнички принесу под пудрой. Расчудесная! Другой не предложил бы, Михаил Прокофьевич… За пломбиром не уследили. Не советую…
В конце обеда толстяк небрежно сунул ему деньги, даже не дожидаясь счёта. Затем с усилием, опираясь обеими руками о подлокотники, поднялся с кресла и оказался чуть не на голову выше и, уж конечно, в пять раз толще вскочившего вслед за ним приятеля.
Официант с поклоном проводил их до дверей зала.
Очутившись в сумрачном, прохладном вестибюле, где у пустых вешалок дремал гардеробщик в жёлтой с золотом униформе, а у огромных зеркальных дверей монументально восседал бородатый, в такой же униформе швейцар, очкастый обнял за тучную талию своего приятеля и сказал:
- Простимся, Миша.
- Ну да, да, - закивал тот. - Ах как славно мы с тобой посидели, Вова! Как побеседовали… Просто, скажу тебе, душой отдыхаешь всегда, когда тебя видишь, поверь. А то душно, дружок, дико душно. Но, - он шутливо погрозил толстым пальцем, - всё, что я тебе сказал, ты усвой, понятно?
- Понятно, Миша, понятно.
- Ну и лады. А то, Вова, и так невозможно как душно!
- А всё-таки жить можно, - бодро добавил очкастый. - Вполне можно. - И, понизив голос, добавил: - Ну, спасибо за угощение, обед был восхитительный. Долго не забуду.
У огромного зеркала они распрощались, даже обнялись напоследок и вышли из ресторана, мгновенно смешавшись с толпой прохожих на тротуаре.
Михаил Прокофьевич равнодушно посмотрел в ту сторону, где исчез его приятель, и решительно повернул в противоположную, всё ещё испытывая неприятный осадок от состоявшегося разговора. В голове свербила и не давала покоя тревожная мысль: «Что этот сукин сын придумал?» И хотя ему нужно было как раз в ту сторону, куда направился Владимир Сергеевич, он сознательно сделал немалый крюк и в конце концов выбрался на нужную ему улицу. Жаркое летнее солнце заходило где-то далеко за городом, и лучи его ушли высоко в небо, погрузив раскалённый за день город в душную сумеречную мглу, и ярко вызолотили края потемневших облаков на всё ещё голубом небе.
Михаил Прокофьевич бодро прошёл улицу чуть не до конца, немножко гордясь собой, что не вызвал машину, а вот после такого обеда - всё-таки заставил себя пройтись, протрястись, несмотря на изнурительную жару. А что делать? И так уже разнесло чёрт-те как.
Наконец он дошёл до нужного дома, без всякой надобности почему-то осторожно огляделся и, естественно не заметив ничего подозрительного, свернул в небольшой полутёмный двор. Обогнув зловонный помойный ящик с набросанным вокруг него мусором, Михаил Прокофьевич толкнул потрескавшуюся, с облупленной краской дощатую дверь. Та подалась с препротивнейшим скрипом, и за ней показалась узкая неряшливая лестница с покосившимися перильцами и какими-то затёртыми надписями на потемневшей от пыли и копоти стене.
Брезгливо не касаясь перил, Михаил Прокофьевич, тяжело отдуваясь, поднялся на третий этаж и позвонил в одну из дверей, после чего для верности постучал по ней костяшками пальцев. Но за дверью не слышно было признаков жизни. Михаил Прокофьевич досадливо крякнул и собрался было снова звонить и стучать, когда наконец услышал шаркающие приближающиеся шаги и знакомое покашливание.
Дверь открыла полная седая старушка; пушистые волосы серебряным нимбом окружали розовое расплывшееся лицо со слезящимися глазами.
- Он здесь, мама? - заходя, тихо спросил Михаил Прокофьевич.
- Здесь, здесь…
- Никуда не выходил?
- Как ты велел, так и делает. С дивана к столу и обратно. - Старушка зябко повела плечами. - Страшно мне с ним, Михаил. Которую ночь не сплю. Ведь сущий бандит.