Потому что солнцем лучше лечится
Всё, что на земле страданьем было.
«Питер де Хох оставляет калитку открытой…»
Питер де Хох оставляет калитку открытой,
Чтобы Вермеер прошел в нее следом за ним.
Маленький дворик с кирпичной стеною, увитой
Зеленью, улочка с блеском ее золотым!
Это приём, для того и открыта калитка,
Чтобы почувствовал зритель объём и сквозняк.
Это проникнуть в другое пространство попытка, —
Искусствовед бы сказал приблизительно так.
Виден насквозь этот мир — и поэтому странен,
Светел, подробен, в проёме дверном затенён.
Ты горожанка, конечно, и я горожанин,
Кажется, дом этот с давних я знаю времен.
Как безыдейность мне нравится и непредвзятость,
Яркий румянец и вышивка или шитье!
Главная тайна лежит на поверхности, прятать
Незачем: видят и словно не видят ее.
Скоро и мы этот мир драгоценный покинем,
Что же мы поняли, что мы расскажем о нем?
Смысл в этом желтом, — мы скажем, — кирпичном и синем,
И в белокожем, и в лиственном, и в кружевном!
4
«Пока Сизиф спускается с горы…»
Пока Сизиф спускается с горы
За камнем, что скатился вновь под гору,
Он может отдохнуть от мошкары,
Увидеть всё, что вдруг предстанет взору,
Сорвать цветок, пусть это будет мак,
В горах пылают огненные маки,
На них не налюбуешься никак,
Шмели их обожают, работяги,
Сочувствующие Сизифу, им
Внушает уваженье труд Сизифа;
Еще он может морем кружевным
Полюбоваться с пеною у рифа,
А то, что это всё в стране теней
С Сизифом происходит, где ни маков,
Ни моря нет, неправда! Нам видней.
Сизиф — наш друг, и труд наш одинаков.
«Жизнь загробная хуже, чем жизнь земная…»
Жизнь загробная хуже, чем жизнь земная, —
Это значит, что грекам жилось неплохо.
Подгоняла триеру волна морская,
В ней сидели гребцы, как в стручке гороха.
Налегай на весло, ничего, что трудно,
В порт придем — отдохнет твоя поясница.
А в краях залетейских мерцает скудно
Свет и не разглядеть в полумраке лица.
Я не знаю, какому еще народу
Так светило бы солнце и птицы пели,
А загробная, тусклая жизнь с исподу
Представлялась подобием узкой щели!
Как сказал Одиссею Ахилл, в неволе
Залетейской лишенный огня и мощи,
На земле хорошо, даже если в поле
Погоняешь вола, как простой подёнщик.
Так кому же мне верить, ему, герою,
Или тем, кто за смертной чертой последней
Видит царство с подсветкою золотою,
В этой жизни как в тесной топчась передней?
«Что Вергилий про воду в ведре и про лунный луч…»
Что Вергилий про воду в ведре и про лунный луч
Или солнечный в темном, наверное, помещенье
Написал: к потолку прилепляется, как сургуч,
И дрожит, и мерцает чудесное отраженье.
Этот отблеск порхает, скользит, умиляет взгляд
И, резьбу потолочную сделав волнообразной,
Ходит по потолку, словно призрак, вперед, назад,
Драгоценный, колышется, дышит во тьме, алмазный.
Медь ведра и вода в нем, под ярким лучом дрожа,
Демонстрируют на потолке торжество побега.
Разреши мне, Вергилий, добавить, что есть душа
У материи тоже, не только у человека.
«А теперь он идет дорогой темной…»
Джону Малмстаду
А теперь он идет дорогой темной
В ту страну, из которой нет возврата, —
Было сказано с жалобою томной
Про воробышка, сдохшего когда-то.
Плачьте, музы! Но, может быть, дороги
Той не следует нам бояться слишком,
Если даже воробышек убогий
Проскакал раньше нас по ней вприпрыжку.
Проскакал — и назад не оглянулся,
Тенью стал — и мы тоже станем тенью.
Мне хотелось бы, чтобы улыбнулся
Тот, кто будет читать стихотворенье.
«Англии жаль! Половина ее населенья…»
Англии жаль! Половина ее населенья
Истреблена в детективах. Приятное чтенье!
Что ни роман, то убийство, одно или два.
В Лондоне страшно. В провинции тоже спасенья
Нет: перепачканы кровью цветы и трава.
Кофе не пейте: в нем ложечкой яд размешали.
Чай? Откажитесь от чая или за окно
Выплесните, только так, чтобы не увидали.
И, разумеется, очень опасно вино.
Лучше всего поменять незаметно бокалы,
Пить из чужого, подсунув хозяину свой.
Очень опасны прогулки вдоль берега, скалы;
Лестницы бойтесь, стоящей в саду, приставной.
Благотворительных ярмарок с пони и тиром,
Старого парка в его заповедной красе.
Может быть, всё это связано как-то с Шекспиром:
В «Гамлете» все перебиты, отравлены все.
Епископ
Викторианская эпоха.
Епископ — праздничный наряд —
Но прорисован как-то плохо,
Иль общий сумрак виноват?
С батистовыми рукавами,
Как важный сан его велит,
Как будто недоволен нами,
Высокомерен и сердит.
Но есть какая-то стыдливость,
Неловкость в том, как он ладонь
На книге держит, — что случилось? —
Как будто руку жжет огонь,
Сомненье чудится, обида,
Отсюда мглистость и туман;
Или «Происхожденье видов»
Прочел, тайком от прихожан?
«Как выточен, как выпучен…»
Как выточен, как выпучен,
Похож на звероящера
Пузатый стол гостиничный
С его пустыми ящиками!
Пустоты деревянные,
Бессмысленные полости
С расчетом на пространные
Потерянные повести.
О, если бы из ящика
Извлечь чужую рукопись
Забытую, шуршащую
От времени и сухости.
Назвался бы издателем
Шедевра неизвестного
И удружил читателям
Скупого века пресного.
«Таманью» или «Вертером»,
Но с новой подоплекою,
Любовное поветрие
Связав с тоской глубокою.
Пускай влечет рассказчика
Стол, внутренность рассохлая.
Чур! Револьвера в ящике
Нет, — только муха дохлая.
«Когда листва, как от погони…»
Когда листва, как от погони,
Бежит и ходит ходуном,
Как в фильме у Антониони
И у Тарковского потом,
Я отвести не в силах взгляда,
Такая это мгла и свет,
И даже фильмов мне не надо, —
Важна листва, а не сюжет.
Когда б на каннском фестивале,
Припомнив всю тоску и боль,
Ей, буйной, премию давали
За ею сыгранную роль,
Как это было б справедливо!
Она б раскланялась, опять
Фрагмент кипенья и надрыва
Сумев так чудно показать.
«Тайны в Офелии нет никакой…»
Тайны в Офелии нет никакой
И в Дездемоне, по-моему, тоже.
Только цветы, что всегда под рукой,
И рукоделье, и жемчуг, быть может.
Девичья прелесть и женская стать.
Утром так радужно в мире и сыро…
Тайна — зачем она, где ее взять?
Тайну придумали после Шекспира.
Песенка — да! Понимание — да!
Или упрямство и непониманье,
Только не тайна — мужская мечта,
Вымысел праздный, любви оправданье.
Чтоб на вопрос: почему полюбил
Эту Офелию, ту Дездемону,
Нужный ответ у мечтателя был,
Темный по смыслу, высокий по тону.
«Имя Осип — не лучшее имя…»
Имя Осип — не лучшее имя,
Для лакея подходит оно
И никак не сравнится с другими:
Вячеславу, должно быть, смешно,
И Валерию тоже; лежать бы
Днем на барской постели тайком,
Заезжая в трактиры, усадьбы,
По паркету ходить босиком.
Имя Осип — нелепое имя.
Щи хлебать бы да есть пироги,
А не далями грезить морскими,
С левой встав на рассвете ноги,
Что за жизнь, что за мука порою,
А в театре опять «Ревизор»,
Ах, уплыть бы с царями под Трою,
Чтобы пена смочила вихор!
«Осип Эмильевич, два-три заскока…»
Осип Эмильевич, два-три заскока,
Несколько чудных, как тень, недомолвок
В ваших стихах погубили так много
Душ среди здешних березок и елок.
Если б вы знали, какую смекалку,
Хитрость и ловкость они проявили
В шатких стихах, то схватили бы палку,
С лестницы черной их мигом спустили.
То, что нашёптано черною мукой,
Лестничным страхом, дверною пружиной,
Стало сегодня, во-первых, наукой,
А во-вторых, яйцекладкой мушиной.