– Опять куришь?
– Ага. – Снова эта хитрая улыбочка Ральфа! – Боишься, у меня будет от этого рак?
– Может, приоткроешь окно?
– Я купил эту пачку вчера. Приятное ощущение! Двадцать шесть лет мне хотелось сигаретку. Видишь, как давно я бросил! А тут решил – какого черта? Раз такие дела… Я долго колебался. Не знаю, почему выбрал именно сегодняшний день. Так уж вышло.
Он опустил стекло, и нас окутала, как милосердный ангел крылами, теплая летняя ночь.
– Я выкурил уже четыре штуки, но настоящее наслаждение доставила только эта.
– Почему же именно она?
– Потому что мне понравилась твоя гримаса.
– Католическое воспитание?
– Верно, малыш. Ох уж эти мне католики! От них такое напряжение внутри, хоть клизму ставь. Жене не изменяй, с налогами не мухлюй, церковь не обманывай… За малейшее отклонение от правил схлопочешь ремнем по заднице.
– Для бывшего копа ты весьма красноречив. Меня впечатлило сравнение с клизмой. Кстати, когда ты называешь меня «малышом», на нас удивленно косятся. Это в мои-то шестьдесят шесть и в твои шестьдесят восемь!
Ральф вечно корчил из себя головореза; ко дню увольнения в его личном деле набралось семнадцать жалоб от граждан.
Он глубоко затянулся «Уинстоном».
– Сегодня мы резко повышаем ставки, Том, вот я и нервничаю. Знаю, ты терпеть не можешь, когда тебя называют «малышом». Сделай скидку на мои нервы.
Я удивился такому признанию. Обычно он любил изображать крутого парня.
– Официантка такой скидки не сделала, Ральф.
– Сколько можно об одном и том же? Между прочим, я заказал чизбургер и оставил ей целую десятку чаевых после того, как дважды извинился. Потому что видел, как ты окаменел!
– Она зарабатывает шесть баксов в час, а дома у нее ребенок.
– Просто ты немного волнуешься, совсем как я. Поэтому никак не заткнешься.
Видимо, он был прав.
– Мы действительно сделаем это?
– Да, Том, сделаем.
– Сколько сейчас времени?
Я посмотрел на свой «Таймекс» – подарок в связи с уходом на пенсию после двадцати шести лет преподавания в средней школе. Мои предметы – английский и творческое сочинительство. Другой мой дар – избегать нападений со стороны учеников. Двоих моих коллег избили, один из них так и остался хромым, хотя прошло уже много лет.
– На девять минут больше, чем когда ты спрашивал в прошлый раз.
– Вообще-то я бы сейчас с удовольствием спрятался вон за тем деревом и отлил. Наверное, так и поступлю.
– Он подъедет как раз в этот самый момент.
– Черт с ним! Куда я гожусь с переполненным мочевым пузырем?
– Вот если он тебя увидит, от тебя и правда не будет никакого толку.
– Он не заметит, спьяну-то. – Улыбка превращала его в тридцатилетнего. – Уж больно ты трясешься!
Луна врала, как ей и положено. В ее свете этот уродливый двухэтажный домишко с плоской крышей превращался если не во дворец, то в терпимое жилище – если не разглядывать его долго. Меня интересовало одно: крутая расшатанная лестница, поднимавшаяся под углом 45 градусов к его боковой стене. И еще то, что дом стоял в одиночестве на краю городка. В свое время здесь была ферма, за домом притулился полуразрушенный сарай, дальше чернело запущенное поле. Единственные обитатели – супружеская пара на втором этаже, Кен и Кэлли Нили. Нам был нужен Кен.
Мы поставили машину за дубовой рощицей. Отсюда удобно было наблюдать, как он подъедет и станет подниматься по этой лестнице. Я сделал радио тише, хотя любил Брюса Спрингстина.
Когда Ральф вернулся, я дал ему пузырек с дезинфицирующим средством для рук.
– Тебе бы податься в вожатые скаутов!
– Пописал – вымой руки.
– Конечно, мамочка.
И тут мы услышали его. Он так гонял в своем блестящем красном пикапе «шевроле», словно собирался взмыть с шоссе в воздух. Мне стало интересно, как относятся ночные птахи, прикорнувшие под луной, к громыхающей из пикапа музыке кантри. Ветерок принес в окно моего «вольво» аромат лета – только давнего. Я представил: семнадцатилетняя девушка, стягивающая через голову футболку, бессмертное совершенство ее острых грудей и розовых сосков…
– Знаешь, что с нами будет? Ну, когда мы все закончим?
– Знаю, Том. Мы будем счастливы – разве этого мало? Пора его хватать!
(Дежурный осмотр спустя три года. Звонок медсестры: врач приглашает на прием для обсуждения результатов. «Четвертая стадия». Она держится лучше, чем он. Он тайно начинает посещать психолога. Он должен быть сильным – для нее. Но не может справиться со страхом. Помогите!)
Я познакомился с Ральфом Фрэнсисом Маккеной на химиотерапии в клинике «Онколоджи партнерс». У него был рак простаты, у меня прямой кишки. Ему давали год, мне полтора, причем без гарантий. Еще одно, что нас объединяло: оба вдовцы. Наши дети жили на другом конце страны и могли навещать нас лишь время от времени. Естественно, что мы подружились. Если это можно так назвать.
Мы всегда старались проходить химиотерапию в один и тот же день, в одно время. После химиотерапии нам обоим ежемесячно делали вливания менее сильных препаратов.
По словам Ральфа, у него была одинаковая со мной реакция, когда он впервые вошел в огромную палату, где под капельницами сидели в креслах с откинутыми спинками сразу тридцать восемь пациентов. Все они улыбались и шутили. Все как один – воплощение дружелюбия друг к другу. Люди в костюмах за тысячу баксов на равных общались с бедолагами в дешевых обносках. Черные были запанибрата с белыми. Медсестры здесь были шустрые и умелые. Ральф Фрэнсис Маккена, волокита со стажем, знал, как вызвать у них симпатию.
Иногда кто-то из пациентов плохо реагировал на химию. Одна женщина была известна своей рвотной реакцией. Ее так неудержимо тошнило, что медсестры при всем старании не успевали увести ее в туалет, и им оставалось только подсовывать ей под подбородок чистые лохани.
В наш третий заход Ральф спросил меня:
– Как тебе нравится одиночный полет?
– В каком смысле?
– Ну, одиночество? Жизнь без жены?
– Совершенно не нравится. Моя жена умела радоваться жизни. Она любила жизнь. У меня сильная депрессия. Я должен был уйти первым. Она ценила жизнь.
– Знаешь, я до сих пор беседую с женой. Брожу вокруг дома и разговариваю с ней, как будто мы вместе.
– Со мной бывает почти то же самое. Как-то ночью мне приснилось, что я разговариваю с ней по телефону. Проснулся – сижу на краю кровати с телефонной трубкой в руке.
Одиночный полет. Мне понравилась эта фраза.
В палате можно было читать, пользоваться тамошними DVD-плеерами, общаться с друзьями или родственниками, если они придут тебя навестить. Или флиртовать, как делал Ральф.
Медсестры в нем души не чаяли. При его привлекательной внешности и самоуверенности – полицейский все-таки – этому не приходилось удивляться. Уверен, парочка одиноких, из тех, кому за сорок, была бы не прочь лечь с ним в постель, будь он на это способен. Однажды он с виноватой улыбкой пошутил: «Отняли у меня моего дружка, Том, отняли и не отдают…» Не сказать, чтобы некоторым сестрам постарше не нравился я сам. Например, Норе – она была похожа на мою жену, когда та была моложе. Бывало, я даже заикался о том, чтобы пригласить ее на свидание, но каждый раз от страха осекался. Последней женщиной, приглашенной мной на свидание, была и останется моя жена – это было сорок три года назад.
Маленький DVD-плеер можно было положить перед собой на столик на колесиках, пока сидишь под капельницей. Однажды я принес диск с сериями второго сезона «Рокфорд файлз», там в главной роли снялся Джеймс Гарнер. На третьей минуте первой серии я услышал, что Ральф усмехается.
– Что тебя рассмешило?
– Ты. И как я раньше не угадал в тебе поклонника Гарнера?
– Чем тебе не угодил Гарнер?
– Он тряпка! Баба, а не мужик.
– Джеймс Гарнер – баба?
– Ну да. Вечно скулит и жалуется. Прямо как женщина. Лично я предпочитаю Клинта Иствуда.
– Я должен был догадаться.
– Тебе не нравится Иствуд?
– Может, и нравился бы, если бы умел играть.
– Зато он настоящий мужчина.
– Да, настоящее… не скажу что.
– От него никогда не услышишь жалкого скулежа.
– Это потому, что он не умеет. Для него это слишком сложно.
– Ишь, разболтался!
– Поцелуй меня в задницу!
Ральф так расхохотался, что сразу несколько медсестер оглянулись на нас с улыбками, а потом стали рассказывать про нас своим пациентам.
(Доза химии такая сильная, что она похудела на 15 фунтов – а ведь и так уже была худышкой. Врачей очень беспокоит ее рвота и диарея. Ее навещают оба сына со своими семьями. Младший, Тэд, с рыданием падает на руки отцу.)
Первой была медсестра Хизер Мур. Она всегда называла нас «мои беспокойные ребятишки», потому что мы не уставали подшучивать над ней из-за ее серьезного, наивного взгляда на мир. За два месяца мы узнали, что ее бывший муж обнулил их невеликий банковский счет и сбежал с секретаршей магазина автомобильных глушителей, в котором работал продавцом. Она всегда говорила: «Все мои подруги твердят, что я должна его ненавидеть, но, знаете, если честно, то я, наверное, не была хорошей женой. Вот моя мать всегда готовила большие семейные ужины. И была при этом очень хороша собой. А я отпашу здесь восемь часов, заберу Бобби из садика – и уже как выжатый лимон. Вечно мы питались замороженными блюдами. Вот я и набрала десяток лишних фунтов. Разве можно осуждать его за то, что он стал смотреть на сторону?»
Пару раз, выслушав ее откровения, Ральф делал телефонные звонки. Он поговорил с тремя людьми, знавшими ее мужа. Оказалось, что тот являлся неисправимым бабником, готовым изменить Хизер уже вскоре после их свадьбы, на работе бездельничал, а как супруг предавал жену наихудшим, наверное, способом – вечно отпускал на ее счет шуточки в разговорах с сослуживцами. А она еще обвиняла себя за то, что была для него недостаточно хороша!
В один прекрасный день она поведала нам о развалине, в которой ютилась: унитаз как следует не смыть, мусор не вывозится, бетонные ступеньки с обеих сторон раскололись и опасно шатаются, задняя дверь не запирается… Кое-кого из ее соседей недавно ограбили.