Великая гражданская война
с подачи Франции распространилась,
и вместе с Робеспьером в мир вошла.
С Наполеоном нация едина,
на караул вся гвардия застыла —
надменны водянистые глаза.
2003
Амур Охотское таранит море,
всей массой облаков прижат к земле,
и вытекая из страны продольно,
флот иноземный потопил в себе.
Я знаю, месть и ненависть безвольны,
но Севастополь в Крымской пал войне,
здесь, вопреки Европе длинноствольной,
наш Николаевск устоял зане.
С кристальной осенью прощаться больно,
и на защиту русского раздолья,
святой Георгий скачет по волне.
Грызут врага амурские редуты,
идут на дно английские каюты,
помянем души павших в октябре.
2003
Евреи шумною толпой приплыли:
надменные красавицы в чулках,
колючие красавцы в сюртуках,
и редкие из них тогда молились.
Обычай и язык не сохранили,
но в чувственных видениях и снах,
вне синагоги, и в глухих лесах,
переселенцы с Богом говорили.
В Йом Кипур вдруг окна растворились,
сняв белое, все жители постились,
и каялись четырежды в грехах.
С приемным домом, наконец, простились,
оставив сердце в русских городах,
и небо унося с собой в крестах.
2003
Мой дед Семен скакал в ночной степи,
мечтая здесь про юную красотку,
с ней в мягкие кидался ковыли,
и о любви орал во всю он глотку.
Хрипели волки от его руки,
и кони дикие шли смирно к ковке,
хлеба фамильные легко росли,
с войны вернулся, раненный на сопке.
Отца здесь моего макал в дожди,
надеялся он сделать чистый слепок,
держа конец ахилловой кости.
До самого конца плечист и крепок,
плевал на Сталина, и верил в греков,
дед образ свой в меня успел внести.
2003
Мать родила меня здесь в семь утра,
когда Иродиада наслаждалась,
Крестителя упала голова,
вся жизнь моя в потерях исчислялась.
В воздушной эскадрилии отца,
что родины просторы охраняла,
был повод выпить красного вина,
так служба моя небу состоялась.
Увидела мать в сыне Владислава,
о святцах ничего она не знала,
и в русском князе сербского нашла.
А осень теплая лишь начиналась,
и русская словесность состоялась,
литературная взошла звезда.
2003
Не входит в НАТО русский человек,
но я туда приехал журналистом,
чтоб пиво пить с утра и на обед,
и освещать визит премьер-министра.
Фламандцами он принят, как клеврет,
там Черномырдин слыл большим артистом,
справлять нужду в Брюсселе в туалет,
он указал всем русским интуристам.
Вошел в ЕЭС он, будто катерпиллар,
сточив Чечню с России, как напильник,
он королем Альбертом был согрет.
По эспланаде мокрых лестниц стильных,
спустился я к фонтанам многожильным
орлице молодой нарвать букет.
2003
Так трепетно восходят купола,
и кажется, что небо к ним кренится,
в притворе спит прекрасная черница,
пока вознесена ее душа.
Здесь время выковано из стекла,
как титаническая колесница,
пронизывая горизонт, как спица,
воспоминания влекут меня.
Где обнаженная лежит земля,
и где трава, как будто чешуя,
Россия православная приснится.
Сидит на берегу моя семья,
и обтекают Суздаль облака,
лишь трепетают в воздухе ресницы.
2004
Когда поднимется девятый вал,
зависнет в небе надо мной, как крыша,
дрожь ярую Вселенной я услышу,
и вспомню ялтинский ночной вокал.
Сцепились море и земля в один хорал,
вода сгибает плоть мою, что дышло,
мерещится, что пальмы, будто уши,
последний луч следит за мной, как ствол.
Тот воздух пьешь – как утренний рассол,
всяк новый день заглатывает души,
и забываешь наш обрядческий раскол.
Свисает солнце, как гнилая груша,
кусками падает на круглый стол,
и я слегка грущу и даже трушу.
2003
Здесь в людях нет ни неба, ни астрала,
и двойствен Южный Буг, она – река,
но он с языковым мужским началом,
сама и сам текут без падежа.
Авианосец ржавый у причала
томит собой хохлятские сердца,
ломоть копченого свиного сала,
напоминает он издалека.
Здесь домики похожи на кораллы,
а вместо моря выросла трава
на самом дне граненого стакана.
И рыбы наползают на глаза,
чешуйчатые холодят бока,
совсем как христианские лекала.
2003
Живописует осень без холста,
здесь трогательно все, и даже люди,
курлычут пароходы у моста,
почти одушевленно и чуть нудно.
Внутри Кремля шевелится толпа,
лишь бурлаки надеются на чудо,
и провожает Минина семья,
общественный их выбор очень труден.
Саровские влекут меня леса,
где пустота лишается нуля,
а Церковь состоит из внешних буден.
Здесь в Волгу пробивается вода,
ушедшая легко под небеса,
здесь обрету утерянный рассудок.
2003
Угрюмая, несметная толпа,
поправ пристрастья, и восстав чрез силу,
полями и дорогами прошла,
встав в очередь к святому Серафиму.
Здесь лают на иконы от стыда,
здесь слезы кротких источают миро,
здесь на коленях кается страна,
отходит с Богородицею милой.
Здесь старец, защищаясь от греха,
врос в камень основанием креста,
стяжая Дух Святой он стал красивым.
Прощаясь, матушка даст покровца,
и горсть сухариков из котелка,
и глянет вслед посконно и ревниво.
2003
Не умирают реки никогда,
но иногда рождаются, как люди,
вслед возникающие города, —
как девичьи, не тронутые груди.
Переезжаешь Волгу без моста,
и путь по воздуху ничуть не труден,
на линии бетонного меча,
свершаются космические судьбы.
Передо мной отцовская мечта:
дом вышит желтым крестиком двора,
а воды омывают прожитые будни.
Он млеет у воздушного костра,
смиренно ждет обычного конца,
как праведная смерть за всё рассудит.
2003
Я родину сегодня понимаю,
и въехав в Украину под углом,
горизонталь спины я обнимаю,
и проверяю ноги на разъем.
Дорога корчится, вот я рыдаю,
душа моя уходит на подъем,
когда грудь танцовщицы я ласкаю,
как по воде я колочу веслом.
В поля печальные я простираюсь,
пустые расстояния верстая,
беззвучно вою за ночным стеклом.
И будто бы со мной одним играясь,
земля ложится под меня немая,
сгорая феерическим огнем.
2004
Садится наш корабль в «Джи-ЭФ-Кей»,
Лонг Айленда познаем завтра числа,
нас ждёт staccato уличных огней,
и Ист, текущая на юг, как Истра.
Туман сочится пылью из горстей,
а люди на Манхеттен, точно мысли,
освобождаются от всех страстей,
когда впивается в них смерть, как выстрел.
Спиной к Атлантике сидит еврей,
и водку пьет среди немых друзей,
которых Бог к нему уже не вышлет.
Лишь здесь пойму зов родины своей,
я утром полечу на крыльях к ней,
и может быть меня она услышит.
2003
Лежит там крестная с угла погоста,
была она женою моряка,
и родила затем священника,
а умерла в больнице очень просто.
Над нею плакали прямые сёстры,
читали крестники псалтырь с листа,
текла из рук печальная свеча,
тогда лишился матери подросток.
Я вижу из окна движение куста,
луной посеребренные поля,
и мыслю деревенский чудный остров.
Там на одной оси от алтаря,
осенней святостью так пахнет остро,
за белым храмом справа от креста.
2003
Здесь Фрейда я прочел наполовину
под красной старой лампой у окна,
он в абсолют обычную рутину
взвел, как курок у правого виска.
Затем я шел по улочкам куртины,
мне было очень холодно тогда,
и Домского собора голосина