когда исконною тропой придонной,
с восходом тороплюсь в Никольский скит,
где я на берег сяду утомленный.
Со мною небо тихо говорит,
когда прощаюсь с палубы укромной,
кресты в меня врастают сквозь бушприт,
я уплываю, может быть спасенный.
Вся Ладога от ярости шипит,
священник в напряжении молчит,
в каюте молится за непокорных.
Восходит Богородица в зенит,
цвет голубой лишь купола полнит,
живым и мертвым кажется бездонным.
2003
В машине спал я по дороге к раю,
проснулся в Сталинграде на краю,
ужасен мой душевный крик, я знаю,
я Грозного кошмар осознаю.
Мне кажется, там до сих пор летаю,
и трупами питаюсь, как в аду,
от жалости и боли я страдаю,
чеченцев ненавижу и люблю.
Так трогательно выстрелить мне в спину,
и превратив меня в фарфор, как глину,
в зигyре растоптать, как скорлупу.
Прядут из крови нить для паутины,
уже взращен паук в кремлевской тине,
наброшена сеть страха на страну.
2004
В Кремле рубиновые звезды к чаю
традиционно подают, играл
кадык, и будто говоря: «Вторгаюсь», —
мой лик на паспорт стражник надвигал.
Ужасно здесь любил, и изменяясь,
курантов бой я в буднях различал,
в ночном метро Россию постигая,
стремительное тело целовал.
Очередной тиран, страну пугая,
в мучительной нас жертве узнавая,
от жалости к себе, тайком рыдал.
От снега вся Москва вокруг седая,
и купола, как пропись золотая,
и пьяных ртов мучительный оскал.
2004
Неотвратимый поршень злой Невы
по мановению гермафродита,
под звучный рокот ангельской трубы,
каналами путь торит из гранита.
Я у Казанской Богородицы
пролью слезу скупого прозелита,
вдыхая дух обратной стороны,
которая восстала из Магрита.
Вид страшен Петропавловской стены,
когда я похудевший от войны,
везу заледеневший труп рахита.
Горбатятся горчичные мосты,
в тумане формируются дворцы —
как ранний признак русского мастита.
2004
Немецкий цикл
Немецкая отрывистая речь
никак меня не вдохновила,
сомнения не зародила,
и не заставила тебя стеречь.
Глаза твои горят, как две свечи,
я вслед иду на перекресток,
ты выглядишь почти подростком,
и щеки твои очень горячи.
Я помню, как когда-то на войне,
ты убивала отреченно,
стрелял твой дед разгоряченный,
поставив меня твердым лбом к стене.
Твой смех тогда я ненавидел,
твой изумлял меня немой испуг,
представил я себе, как Гитлер,
с трибуны врал в кольце твоих подруг.
Ты так трясла своею грудью,
ты так меня любила на костре,
к нам шли обугленные люди,
и умирали вместо нас во сне.
Ты, как танцующая рыба,
ты растворилась, как слеза во тьме,
ты как построенная дыба,
ты после смерти предстоишь во мне.
Не помню ласк твоих основы,
глаза мои взрываются от грез,
и плоский след пустой подковы
запомню навсегда, как запах слез.
Сниму очки в стальной оправе,
свой взгляд остановлю я на копье,
давно готов я к мысленной расправе,
устали мои руки на тебе.
2003
я на противень площади упал и засыпаю
мне снится отраженный храм на небесах
иду я с Саррой по ступеням колокольни
с мечом стальным на поворотах отдыхаю
я вижу бомбы в небе, как вороньи стаи
в чернильную капель вдруг превращаясь
вот бомбы на лету, правдиво собираясь
втыкаются стрелой, и сердце разрушают
и с воем мерзко капли в землю ударяют
и убивают, убивают, убивают или ранят
все трупы, трупы чернокрыло накрывают
тогда кусок небес над Кёльном вырезаю
дыханием застывшие все бомбы согреваю
ловлю руками капли, но всё не выпиваю
всё врагу с попутным рейсом отправляю
вода с небес течет, как кровь небытия
с наклоном падая на крыши иль рисунок
дорога Аппиевая, как ребенок, холодна
здесь все растения под камнем утихают
хвостами свастики корней переплетаясь
в дорогу хлеба грубого с собой возьму
вслед за когортами за Рейн переступаю
хитон кровавый в Трир тайком перенесу
я воду отравлю, ей крестоносцев напою
в Иерусалим земной за облака я отлечу
здесь под стеклом небесный храм ваяют
коленопреклоненные волхвы пока мертвы
и ничего о новорожденном они не знают
до дыр, видимо, обветшал платок Марии
в отличие от всех, она про Бога знает
на косогорах Мозеля лоза произрастает
от Рислинга сухого воздух чуть горчит
и американский флаг над черным бродом
плещется, огромный, полосатый, пошлый
здесь нас томит сентиментальный разум
от слюнявых мнений уже рябит в глазах
афористично мыслю я, взбираясь в гору
булькают слова, извергнутые со слюной
на кладбище в замшелых лягу я крестах
тут не летали наглые и злые англичане
траву зеленую стригут тут по субботам
калитка тут не ржавая и не со скрипом
мне без коляски так легко идти с горы
но я забыл почти, как город назывался
нет, вспоминаю – город Линц – кажется
раз как-то по Германии в субботу один
иду я к водопою налегке без самки, но
с детьми, хочу им круглую им показать
не круглую луну, но карусель с огнями
живую с лошадьми и лодками, и круглую
и с лампочками сверху, под балдахином
красным, огромными кистями, кавалером
бестолковым, розовым закатом и дамами
с огромными грудями, в огромных юбках
каркасом громоздким, вуалях расписных
отсутствующим ничтожным взглядом глаз
пустых, как им положено под Рождество
сентиментально выглядеть на фоне стен
разрушенных бомбежками из мести, а не
ходом боя; вслед кажущейся умной цели
но бессмысленны все войны без разбора
об этом прочитаю я, раскрыв все книги
написанные до сего от сотворенья мира
но визу получу в страну потустороннюю
в которую я чувственно влетаю и вхожу
я оплачу грехи всех немцев, убитых на
пути к победе над сосисочным фашизмом
как плакали все немцы, ненавидя глаза
свои и руки, мысли, сердце, уши, язык
который их обманывал, внушая хитрость
к Богу, к себе; вот расплатились: так
унижены, раздавлены, разрушены, убиты
миллионы, города великие в руинах, от
американо-европейских бомбардировок в
количестве весьма большом; тех подлых
налетов, от которых стынет кровь всех
оставшихся в живых, конечно, помнящих
и о провинности народа, на выборах за
НСДаП и фюрера голосовавших; да, люди
ошибаются на выборах о выборах судьбы
вот и мы – немцы – не избежали сатаны
просто в пасти угнездились, если быть
точнее, на двенадцать жесточайших лет
когда от напряжения трещали кости тел
и лопались глазные яблоки у младенцев
во чреве у рожениц, когда те смотрели
на бомбы, падающие вниз с неба в ночи
на Дрезден, и Берлин, Гамбург, Веймар
др. Города, где немецкий дух отчетлив
и благороден, где романтизм – это всё
2004
Черный пес, я тебя не увижу,
черный пес на пороге моем,
подойдет он ко мне и оближет,
и исчезнет, как детский фантом.
Тени твердые встанут над нами,
свет томит, будто воздух в грозу,
мой рассудок, как красное знамя,
поднимает распятье в строю.
Вся Москва покрывается снегом,
воздух пахнет постом и горчит,
я закрашу сомнения мелом,
и мой ангел к волхвам улетит.
Полюбил я дорогу на запад,
Вифлеем я на Рейне найду,
не боюсь лошадиного храпа,
слышу Ирода я за версту.
Я по комнате твердо и честно,
от стола до ребенка пройду,
от иконы до судного места —
только слог или шаг в высоту.
Горизонт, словно шаль на комоде,
а улыбка, как пламя свечи,
ждут всегда в христианском народе,
что Мария прижмет всех к груди.
Я страну настигаю не сразу,
я петляю, как заяц в степи,
наизусть повторяя приказы,
и сгорая, как спичек огни.
Карусель остановится ночью,
я последний билет сохраню,
всех, кто был до меня непорочен,
я с собою на небо возьму.
Индевеет в груди от мороза,
ветер сном, как листком, шелестит,
лепестки освященные розы
богомольцы в горсти унесут.
В города я войду к иноземцам,
всюду немцы, как тени в аду,
рубят члены друг другу тевтонцы,