бронированные черви,
кольчатые,
стройные черви,
бронзовые,
ласковые черви.
Черви-поезда.
Поезда-мертвецы.
Шагнул.
Курятник накрыт горем.
Глотками курье вставало.
Глотками шест,
громоздясь на рубашии ткани,
с ночью заживо живет,
ткет холсты холстопрочные;
ткацкие рубины,
руки покинув,
направляются.
Лишенный ног паровоз
трели обманчиво поет.
Песня латает.
Уж Авель ногами трезубцы обвил,
уж пахнет дымом петух,
уж черный петух нам обманчиво вверил свои унижения
и перьями неба клочки.
А метр,
метр вонючий,
отмеряет путь паровозам,
замеряет безножие
застывших,
обмеренных,
забытых по течению.
Наклонили и ведра,
пооткрывали и двери,
пораспахнули и окна:
любите
живите
ратуйте и радуйтесь
плачьте
мудрите, храните
бодритесь.
ВОКЗАЛЫ СОЖГИТЕ!
Жгите вокзалы,
в жертв петухов не берите,
жгите вокзалы,
топите свечи из сала детей,
пучки детских волос на фитиль,
на огонь;
верните,
жгите людей,
усыпите людей.
Ищут клады.
Клады ищут гады.
Гады рады.
Мой вокзал ни о чем.
На тяжелых складках паровозного костного лба
выросли рога паровозных гудков.
Может Каин простит людям пятна свои, или доли, свою и чужие, и кинет с плачем чистым, с плачем… кинет, зароет голову в рельсы, обнимет лежащие под откосами поезда.
ДА! ДА! ДА!
Обливаются крови служители, на босые ноги надевают – без сомнения – остроносые подлости. Остроносые шпоры ложатся в гнезда лаковые!
1979, 2005
Душа ждет покоя.
Выйди к колокольням,
выдави из себя голос неба,
оно долго лишало тебя сердца.
Ты вышла из сечи сечей,
швырк по переходу
и наружу к жабрам вагона.
Так умирают дороги: рот,
дот глаза,
колодец тела.
Ключи серебра на постоялом дворе подбери,
нянчи себя.
Режет асфальт скотина толпа.
Северная дама испугана мамой,
уже щеткой сдирает с эскалатора террасы кожу.
Реквием снимет шкуру с соседа.
Псих – сухнет свет.
Крик – брыкнет час.
Тик – хмыкнет дверь.
Описание картинки братства людей в подземном селении метро.
Я – будущее.
1981, 2005
Ты хочешь постичь тебе недоступное.
Ты – порочная и изломанная,
с чувственным телом, нервными руками и стреляющими глазами,
бегаешь в метро по кругу.
Тебе незнакомо ощущение настоящей дороги.
Ты думаешь, что умеешь разговаривать с небом?!
Существование твое никому не нужно —
зря протираешь асфальт.
Носишься с собой, как курица с яйцом.
Не интересно это.
Посмотреть на тебя,
так можно подумать,
что ты пришла из рая,
но я знаю, что твой бог живет в квартире на «Н» этаже.
Святость и доброта твои – шкура, снятая с кого-то.
Тебе хочется поиграть в игры.
Да, ты тянешься к нам,
потому что тебе скучно среди четверых немых.
Тебе хочется новых ощущений.
Но вот настанет час,
открывается дверь,
зажигается свет на твоем постоялом дворе
и ты сникаешь.
Ты обыкновенная содержанка и проститутка.
Вдребезги разбиваются картинки братства людей на примере «шлюхи».
Смешно!
И это будущее?!
1981, 2005
Ты здесь, мой друг? Прости,
забыл проститься, но сон вчерашний и
ночь без сна сегодня… Ну, прости…
Ах, сон! Бредовый, срамной сон…
Перемешались измерения и времена, одно и
тоже пение кровавило эпохи. Гонг
нотой красной пенил небеса. Окно
раскрытое стояло в головах, я видел
всяк и жил всегда, повсюду. И мнил, что
спали звери впопыхах и цирки снов
взрывались. Леса пугались тишины, и
кораблями плыли на восток и запад.
Рушил кров свой, и в безднах тех
чадили тени деревень. Курки, мечи
работали без брака.
В стон рвались
лица, на потеху, в клочья. Под ветром пали,
в водопад стекая, тысячи кос русых.
Век
золотой. Нет ни правительств, а нет их,
нет слуг, все дело в повелениях,
лишь в них сильнее хитрость грека.
И чтоб было пусто им,
рожающим нас слабыми здесь,
на вафельной Земле. Услышит нас Зевес?!
Он безразличен, он никакой – эфирный пилигрим.
Я не ору. Мой мозг всегда
у цели, загадка у руля и киль в воде.
На берегу плоть и глаза. Ты от бездарности
отвык; лечение – начало. А… – город наш
с младенчества. Твой мозг привык. Угас
пыл тела и души, без лишней благодарности
орудовать в пыли или тиши. Для
ненависти и любви ты судьбой
опустошен. Владеешь временною
парой слов. И, главное, шутками
порой заставляешь себя плыть.
Жаль,
ты безногий, встал бы на колени, рот
раскрыл и благодарные наморщил веки,
изнемогая… Познание, великий нищий,
не пригождается уродам. Их дом вестал—
ки берегут.
Вспомни. Впрочем. Нам и вспоминать не
нужно. Видишь, и все тут. Голос говорлив.
Ум ветх, если постоянен. Ум пропадает или
громоздится во вселенной. Но плач по мне
грудь теснит, и зеркало лоснится. В пролив
души войди, останься там черным килем
лодки. Корабль под парусом, рабы в гребцах, да
дети с женами на берегу; огромная
флотилия, – мы незаметно на войну пере —
ключились, – от берега за горизонт ума
заходит. Вселенная в сознание тебя
влетит, ты помертвеешь, сердце курицей снесешь…
Ты соглашаешься?… Больная вера. Жертва.
Внутри? Ну что ты! Холодно и грустно.
Комфорт, желания – вот грот души.
… ты холоден, учен и неуемен к тем,
кто женщина.
Могучим духом хочешь отрезвить
подружку Антигону? Изволь, обольстить
на время чью-нибудь породы Артемидиной.
Вся паперть, площадь вся… Невесты,
упыри… От скуки здесь все. Однообразия
лжецы.
Доверюсь, брошу в кружку… доверие
свободным, рыбам и рабам нелишне.
Сын кто, толпа гудит обычно, обычна
зелень и раскидисты садовые кусты
маслин. Тому бы нового раба. Тот
голоден. Тот нечеловечен. Оратор зычен,
кричит хоть до утра. Но улицы пусты.
Он знает, чем привлечь – кровавый Тодт.
Нездешний бред
открылся, и утихли неудовольствия.
С небес спустились грозы и облака больные, высохшие
разместились на земле и камнях.
… я разве что рассказываю просто
так?! Без развлечений?! Смерть, жизнь ли,
дух – одно единственное место,
куда дойти иль тронуть там ни —
чего нельзя и бесполезно.
Случайно тело нам. Я говорят…
Но видишь ли, Психея, в темном коридоре
приблудила меня, тебя, сама с собою.
Пожалуйста, сам сон.
И лучше ничего, чем кровь породы,
стада не в собственность, и вера не рекою.
1982, 2005
С помощницей свечой разжечь пора мне печи.
Тепло невыносимо. Тени от предметов греют.
Шерсть вздыбится до дна, растают плечи.
На шторе перья в сладком мраке млеют, блеют.
Я в комнате за желтой шторой умираю.
В глаза ломится свет, а я совсем нагой.
Я руки уронил, теперь их поднимаю.
Когда бы были, подхватил рукой или ногой.
Но что за диво, если я исчезну вновь.
Что не поднял, пусть кот и мышь съедают.
Над головою крутят мухи, сострадают.
Так надоела изо рта сплошная вонь.
Я лица погружу в кипящую золу под вечер,
Налью гостям настоянный на серебре янтарь.
Ребенок будет прыгать вам навстречу.
Ещё живой я подымусь, склонюсь, как встарь.
Потеря глаза, какая малость, я тени потерял.
Скелет не помещался в теле, волнуясь, плачет.
Я крылья начал раздавать, сам себе отдал.
Жалеть не стали, плюнули под ноги плоти.
1981, 2005
Две женщины ко мне в ночи пришли,
две женщины.
Поляна мне представилась в ночи,
укрытая золой ночного света,
и две фигуры в голубом стояли на краю поляны,
из глаз торчали сломанные стрелы.
У ног моих лежала странная природа.
За гранью леса и земли
я жду, когда меня убить придут.
1981, 2005
И нежной кожи купола,
и нежный колокол лица,
слеза замерзшая листа —
над ними облака.
Глаза-слоны, как белые цветы,
роняют слезы-лепестки,
и падают они и капают.
Гниют в земле печальные листки.
Тая слепые лики, оба пели —
немые, ломаные люди.
Летая в небе, они хотели
понять линию лица и лепестка.
И холодно вспомни о колыбели —
огромную грудь, белое тело,
детство свое в колыбели.
Звезды пылают надменно и бело.
1983, 2005