Вечна только ты… — страница 2 из 14

И снежная ясная даль…

Я снова в Онеге…

Гляжу… в самом деле

Дорога как белая шаль.

Крестьянин на дровнях уснул.

«На-ко, леший! —

Кричит ему кто-то хмельной. —

Не ездил бы нонче дорогою здешней,

Волков-то в районе ой-ой!»

А тот, что крестьянин, в ответ ему: «На-ко

Ты, паря, наверно, ослеп.

Че волк мне, че рысь, че любая собака —

Я нонче для всех человек…

Душа человечья».

Слова золотые.

Достойны всегда похвалы

Брусничные губы, глаза удалые

И вздохи, как шелест травы.

Люблю я онежские плавные речи

И рубленок тихий покой,

Просторные сени и теплые печи,

Чай кипятковый рекой.

Онега… Есть в слове и нежность, и ласка,

В нем что-то от песен ветров.

Онега в любую погоду прекрасна,

Как музыка северных слов.

Люблю белых пашен тоску лебединую

И санный неистовый хруст.

Ничто не заменит Поморья любимого —

Онеги студеную грусть.

Россия…

Я знаю, не в городе шумном

Зачатье твое началось,

А где-то в суземье глухом и угрюмом

Родиться тебе довелось.

Мне Нина сказала

Из Нименьгской глуши:

«Россия родилась вот тут»…

Не понял я: «Где же?» —

«Да в этой избушке,

Где семгу ушатами мнут»…

И Нинины красные пышные щеки

Зарделись румяной зарей.

Как будто брусничные брызнули соки

На снежный покров ледяной.

«Россия родилась вот тут, между бревен…

В избе, конопаченной мхом…

А нынче все зенки мои измозолили…

На слом ее просят, на слом!»

«Эх, Нина! С бандитами глупые споры…

Ядренность твоя ни к чему!

Ступай-ка ты к морю…

В тайгу… К Ворзогорам…

Там срубишь любую избу».

Еще я хотел посоветовать что-то.

Вдруг треск за окошком, пальба…

Я к двери… А Нина:

«Да ну их в болото —

Идет по куницам стрельба.

Есть в горнице шаньги и сахара глызки,

Морошка и хрен не забыт…

Покочкай зубами, а выстрел услышишь —

Не думай, что кто-то убит».

Эх, Нина! Была ли когда-то мятежной

                    лихая твоя голова?

А может быть, молча в стране белоснежной

Ты глызкой весь век прожила.

«Плесни-ка покрепче чайку, Патрикеевна!

И что-нибудь дай от простуд!»

А Нина: «Да что же стряслося с деревней!

Без водки и чая не пьют!»

«А мне дай, родная, оладий в сметане.

А водку в чулан убери…

Я нынче от снега и нежности пьяный,

От ласки твоей и любви.

У печки как будто в объятьях любимой.

От пламени жар, как от губ,

И говор твой северный, необъяснимый

До слез мне приятен и люб».

Осенний звонРоманс

Осенний звон, прощальный вечер.

Благоуханье ярких звезд.

Я вас, мой ангел, снова встретил

Букетом самых нежных роз.

Любовь моя, как ты похожа

На свет мерцающей звезды.

Все в мире тленно, все ничтожно,

Я знаю: вечна только ты.

Осенний звон, прощальный вечер,

Поникли травы у окна.

Вдали березы, словно свечи,

Поляна воздухом пьяна.

И я, мой друг, счастливый, пьяный

От этих рощ, от этих нив.

И ветер, спутник долгожданный,

Мне шепчет лиственный мотив.

Любовь моя, как ты похожа

На свет мерцающей звезды.

Все в мире тленно, все ничтожно.

Я знаю: вечна только ты.

«Нынче я от счастья пьяный…»

Людмиле Климовой

Нынче я от счастья пьяный.

Ветер – сводник окаянный —

Рассмешил меня до слез,

Растревожил и понес

За поля, пролески, кочки,

К Миле, егеревой дочке.

К тайным чувствам, в звон берез,

В тишину болотных грез.

Ветер, ты шумишь напрасно.

Я влюблен в другую сказку.

Там в березовом плену

Под венец я взял луну.

Приходи ко мне на праздник,

В море сосен и берез.

Зацелую, как проказник,

Посмеемся мы до слез.

Молитва

Ветер свистит за околицей,

Бьет полуночную тьму.

Заяц как будто бы молится —

Ест на поляне траву.

Молятся зайцы и лоси,

Почки глотая во тьме.

Рысь словно рябчика просит:

«Дай помолиться и мне!»

Звери едят будто молятся.

Ветер гудит по холмам.

Выйду и я за околицу

И помолюсь небесам.

В мире, где мрачно и холодно,

Присказка мудрая есть:

«Чтоб не свалиться от голода,

Надо молиться и есть».

Нищета

Я по лунному насту иду!

В мире много других дорог,

Но скольжу я по тонкому льду,

Под собою не чувствуя ног.

Бесконечная снежная даль,

Ты послушай меня, пойми!

То не снег расстелился, как шаль,

То в полях стынут слезы мои.

Может, болен я, может быть, пьян.

Только это не сон и не блажь,

Каждый встречный в пути басурман

Или оборотень, или алкаш.

Может, я надорвался, ослаб.

Кровь мерещится всюду, гробы, —

Каждый встречный продажный раб

Одинокой своей судьбы.

И на всех необъятных полях

В тихий вечер иль в круговерть

Совесть, вскормленную на рублях,

Поджидает старуха смерть.

Русь, родная моя сторона.

Ты пойми, в этой жуткой красе

Стынет в холоде не луна,

Стынет кровь моя в нищете.

Я боюсь ее, словно огня.

Но Россия со мной в нищете.

Не с того ли на склоне дня

Ярко звезды горят – да не те.

«Нет, не те!» – мне пророчит весна.

То не звезды, то слезы – снег.

Снег и слезы вокруг, и луна

Кровью харкает, как человек.

Бесконечная снежная даль.

Ты послушай меня, пойми!

Лебединых полей печаль

Нам пророчит ненастные дни.

Крест и черемуха

За кладбищем осины,

Черемуха и лес.

Там, в голубой низине,

Стоит железный крест.

Он сильно проржавелый

Согнулся – не узнать.

Но снег черемух белых

Над ним опять, опять…

Ветшает крест и падает.

Но раннею весной

Вновь зацветет в нарядах

Черемухи лесной.

Кто-то пожмет плечами:

«Гляди-ка, ожил вновь».

А я скажу стихами:

«У них любовь».

Голод

Константину Воронцову-Игнатикову

Войду в пятистенку и плачу

Бездомным щенком в полутьму.

Наверно, с душою собачьей

И с костью в зубах помру.

А может, голодным волком —

Похожи мы с ним судьбой.

И мысли, и зубы колкие,

И мудрости мы одной.

Мой голод – рассвет онежский,

Черемухи первый снег,

И северный говор здешний

От карбасов и телег.

Помилуйте, разве можно

По искренности не голодать

Иль по реке таежной,

В которой купала мать?!

Россия… По ней голодаю…

Куда ж она вновь поплыла,

И нищая, и босая,

Сжигая свой крест дотла?

Войду в пятистенку и плачу

Голодным щенком в полутьму.

Наверно, с душою собачьей

У голбицы и помру.

Письмо в Москву

Известному предпринимателю (под крышей общественной организации) господину Ш.

Который год живу в лесах,

В избе сосновой, по привычке,

И вспоминаю часто Вас,

Товарищ вечеров столичных.

Но, получая бандероль,

(В ней книга Ваша и печенье),

Не радость чувствую, а боль,

Не взлет, а страшное паденье.

Вы пишете про «Жигули»,

Вы были в Лондоне, в Париже,

А нас метели замели,

И у лосей мозоли, грыжи.

Есть в каждом слове жизни ткань,

Гул мирной жизни или боя…

А Ваша книга просто дрянь —

Ни бури в ней и ни покоя.

«Расскажи мне про села…»

Андрею Турыгину

Расскажи мне про села,

Про таежную синь.

О родном, о веселом

Ты меня расспроси.

Нет прекрасней, я верю,

Этих сосен в снегу.

О, мой Север, мой Север,

Без тебя не могу!

Не могу я без поля,

Не могу без пурги.

О, мой Север, мой Север,

Ты себя береги!

Береги эти краски

Нашей русской земли,

От Карел до Аляски —

Береги, береги.

Береги эти избы.

Как за них я боюсь!

О, мой Север, мой Север —

Лебединая грусть.

«Душа моя опять светла…»

Николаю Редькину

Душа моя опять светла

На берегу звенящей нивы.

Я вновь как странник сиротливый

Дышу просторами села.

У ног моих ручей усталый

Журчит отравленной водой…

Ты знаешь, друг, мне жизнь досталась