С такой же грустною судьбой.
Как он хотел разлиться морем,
Отмыть, очистить мир от зла!
Но только нахлебался горя —
Пропал в излучине села.
Стою в слезах над шумной нивой,
Прозрачной хочется воды.
Но где она?! – родник ранимый
Не вынес грязи и беды.
Остался лишь ручей усталый.
Журчит отравленной водой…
Ты знаешь, друг, мне жизнь досталась
С такой же горькою судьбой.
«Эх, не сидится нынче дома…»
Вере Черновой-Головановой
Эх, не сидится нынче дома!
Быть взаперти невмоготу —
На сани хочется, в солому,
К сорокам звонким на снегу.
И вот скользят лихие сани
По запорошенным холмам.
Весь мир наполнен чудесами
И как вселенная ты сам!
Не истребило время грусти,
Дорог лесных не замело!
И словно птицей становлюсь я,
Лечу в соседнее село.
Кричит мне Вера: «Друг мой милый,
Скорей сюда, к родным холмам!
Восстановим былые силы,
Любовь к возвышенным словам!»
Она глядит на мир с упреком, —
Ей мало солнца и тепла.
Как будто злым брусничным соком
Метель ей губы обожгла.
Она дыханием томима
Студеных рек, глухих лесов
И словно ель неотделима
От белоснежных берегов.
Душа
Эх, душа моя окаянная,
Чует русского мужика,
Вечно нищего, вечно пьяного
Бессребряного чудака.
«Денег нету». Но нет и совести.
Рот откроет – позор и стыд.
Отчего же так сердце ноет
И душа за него болит?
Может, сам я чудак и нищий
И не помню, с которых пор
Снятся денег шальные «тыщи»,
Ну а в доме один топор.
Эх, душа моя окаянная,
Я напьюсь и пойду бродить
По развалинам по деревянным —
Жизнь пустую свою губить.
Что в ней было – мечты да грезы,
Душу тешил любовный хмель.
Раньше я целовал березу,
А теперь – ледяную ель.
Ненависть и ложь
Не услышишь пенья птицы,
Только призрак лжи
Сытой промелькнет волчицей
Где-то у межи.
Золотой закат у леса
Как тревожишь ты —
Нет зверья, нет птиц, нет беса
И поля пусты.
Я мечтаю очутиться
В роще на сосне,
И блаженной райской птицей
Нежиться во сне.
Только нет ни сна, ни рая,
Пахнет кровью рожь.
Нас богатством изумляя, и живут,
И процветают ненависть и ложь.
«Я вновь безропотно и нежно…»
Я вновь безропотно и нежно
Одним желанием томим —
Тайгу увидеть белоснежную,
Избу бревенчатую, дым.
Россия, ты не отзвучала
В моем пути, в моей борьбе!
Я знаю, нерушимо знаю:
Ты мне нужна, а я – тебе.
Люблю твои повети, бани,
Чащобы, буреломы, пни,
Церквушки. И надеюсь втайне,
Что будут вечными они.
Но круг их меньше с каждым годом…
Их часто рушат предо мной
В дурную засуху-погоду
Пожары черною стеной.
Горят леса, причалы, запани
И бьет неистовый пожар
По тем местам, где я когда-то
С отцом черемуху сажал.
И слышу я, как стонет Тойма,
Речушка северной земли,
И лоси мечутся у поймы —
На помощь нас зовут они.
«Я знаю горестные слезы…»
Николаю Редькину
Я знаю горестные слезы
И радость счастья – все во мне
Соединилось, словно звезды
Нашли свой путь в кромешной тьме.
Я счастлив, что своим стараньем
Для тех, кто заблудился вдруг,
Помог найти в пути признанье,
И давний враг теперь мой друг.
Он плачет: «Трудно верить в Бога,
Когда в душе живет тревога
И рассыпается все в прах
И на земле, и в небесах».
И все же в Бога верь, в любовь.
От слез любви не стынет кровь.
Об этом знает лишь поэт,
В котором зла, корысти нет.
Как Бог, он к власти не стремится,
Ему б лишь только пели птицы
И отражалась в небесах
Земли бездонная краса.
«Деревянное детство моё…»
Деревянное детство моё —
Не подарок, не мумиё.
Всюду-всюду с гвоздями мосты,
Меж досок словно кровь – цветы.
Помню, я их как розы срывал,
Словно кудри твои ласкал.
Деревянные детства мосты —
Моих слез и надежд цветы.
Там разруха как ведьма жила.
Но я верил в любви удила,
В дружбу, верность, взаимность, честь…
Мне нечего было есть.
Если нет в голенище ножа, —
Жизнь в опасности и душа.
Где-то, где-то цветет благодать.
Свойство мерзкого – перепродать,
Ненавидеть родных, друзей
В том пиру, где кричат: «Налей!»
Деревянное детство моё —
Не подарок, не мумиё…
«Ты любишь ли меня, скажи…»
Ты любишь ли меня, скажи?
Я раб измученной души.
Метель сугробы разбросала.
Дорога в сумерках пропала.
Я раб измученной души,
Ты если любишь, то скажи!
Мрачнеет все: луна, осины,
Гул ветра стал невыносим.
В душе глубокой раны след —
Ей Бог не дал бронежилет.
Быть может, оттого она
К нелюбящим так холодна.
Ты если любишь, то скажи,
Я окружен потоком лжи.
«Любимая, по всем приметам ты…»
Жанне Крутихиной
Любимая, по всем приметам ты
В родном краю забыта и несчастна.
Жить с верой в дух Всевышнего опасно —
Осквернены прекрасного черты.
Вот так же осень, листьями играя,
Зовет, манит в таинственную синь,
И мы, себя наивно обольщая,
Идем туда, в безумную пустынь.
И нет спасенья сердцу увлеченному,
Где пели птицы – полутьма и мрак.
Не оттого ль поэт опустошенный
В конце пути спускается в кабак.
Сестре
Сестра, прости, что я сегодня пьяный,
Но не могу я, милая, не пить, —
Душа трещит, как туес деревянный, —
Она не знает, как ей дальше жить.
Налей вина мне в кружку из бересты.
Пойду бродить я нынче по полям.
Среди полей найду свою невесту
И туес ей в приданое отдам.
Сестра, ты помнишь, как мы ждали счастья?!
Но все прошло, остался только мрак.
Дом был гнилой —
из лиственниц пропавших, —
Рубил его бессовестный дурак.
И я, дурак, и дура ты, моя родная,
И все мы словно ладан в благовест
Летим туда, где осень золотая
Пророчит нам и кладбище, и крест.
«Я снова избой растревожен…»
Я снова избой растревожен,
Которой уж двести лет!
Иду пожелтевшей пожней
На тусклый оконный свет.
Вот хрупают где-то кони,
Их сиверко-ветер бьет.
В студеном осеннем звоне
Деревня моя живет.
Я снова дорогой болен
И нежным дыханьем рек,
И каждый репейник в поле
Мне дорог, как человек!
Но время – проклятая пропасть,
И, может быть, стал другим
Мой друг полевой репейник,
Что в юности был любим.
В деревне я – значит, дома.
От печки и курева дым,
Хрустит на поветях солома
И кажется мир другим.
Белая сирень
Ушла она… Я помню в сквере тень
Ее волос… Цветы и плач на даче.
Наверно, так же белая сирень
И гнется, и ломается, и плачет.
Ушла она – покончила с собой,
Иль с ней покончили – никто не знает.
Сирень не так, конечно, отцветает…
Не так, увы, и ночь сменяет день.
Она ушла от яда суеты.
Душа ждала признанья, чувств размаха.
Но покрывались ее губы прахом
От унижений, лжи и нищеты.
Прими, земля, ее среди берез,
Цветов, которые она любила!
Где смех ее?! Где радость, горечь слез?!
Все рухнуло и в пепел превратилось.
«Поутру было ясно, тихо…»
Поутру было ясно, тихо.
Тепло. Весна. Капель.
Вдруг заплела пурга-портниха
Веретяную трель.
За нею радостно и нежно
В простор и неба гладь
Спешило утро белоснежное,
И не хотелось спать.
Ласкалось солнце с облаками,
И, плавая в тиши,
Сливало с утренним сияньем
Сияние души.