Есть у нас своя "смерть на конце иглы", но где и когда ее встретишь, никто не знает. Отец встретил, когда мне было шестнадцать зим. Он тогда не возродился, а я почувствовала зов камня из подвала. Спустилась, просидела ночь на камне, теперь я такая навеки — вечная самовосстанавливающаяся девица на выданье.
Я не рожу. Ты уже понял, почему. И я последняя в роде. Где моя "игла", не ведаю. Что после меня сделает камень, тоже.
Так что, живём и наслаждаемся, каждый как умеет, и в меру своей распущенности. У меня возможностей больше.
Про барона Мюнхгаузена читал? Приписал, брехун, себе мои подвиги. С нашего ядра на турецкое я скакала, потом обратно — и прямо на ядре в их пороховой склад.
Я после этого с такими янтарными локонами ходила, народ пленяла. Сами императрицы, все по номерам, лютой завистью исходили, за фаворитов своих тряслись. Нужны они мне! Но разве бабам с их климаксами втолкуешь?…
Так вот, когда ты уже понял, что жениться на мне глупо, подрасти ещё немного. Я тебе покажу, что любовь делается… разными способами. Будущей жене только не говори, а показывай на ней, будто сам выдумал, это веками срабатывает.
А теперь иди подмышку, поспим. Да мытая она, нахалёнок! И когда тебе мой храп мешал?
Руки на одеяло, ловелас!
Вот так. Конец эротике. В этой книге, во всяком случае.
Глава 6
Дождь бил в иллюминаторы лаборатории, превращая ночь в мерцающий калейдоскоп. На столе передо мной лежал отчёт о «Проекте Игла» — триста страниц сухого текста, подписанных директором НИИ-42. Маша, развалившись в кресле с видом кошки средневекового монарха, щёлкала семечки, выплёвывая шелуху в вакуумную колбу.
— Ты понял, да? — спросила она, тыча задней ногой в экран с графиками. — Эти умники раскопали про мой камень. Хотят его «изучить», «оптимизировать»… Ага, как Борман. Помнишь, я тебе про него рассказывала?
— Тот, что хотел тебя распилить?
— Он. В итоге сам распался на атомы. Нельзя, меня пилить, много визгу и трупов. — Она швырнула семечку в стену, где та застряла в бетоне, как бетонобойная пуля. — Но эти… — кивок в сторону отчёта, — хитрее. Хотят не уничтожить, а использовать. Вечная энергия, самовосстановление тканей… Мечта любой власти — бессмертные солдаты.
— Что будем делать? — спросил я, глотая ком в горле.
— Что и всегда. — Она встала, и вдруг её тень на стене стала похожа на ту, что я видел в подвале — огромную, с рогами и крыльями. — Покажешь им камень.
Окрестности Кёнигсберга, январь 1945 года
Снег хрустел под сапогами, как кости. Маша, в форме медсестры с выцветшим крестом на повязке, вошла вслед за Борманом в знакомое до боли подземелье. Стены светились тусклым зелёным — фосфор из костей жертв, которые добавляли в древний бетон.
— Вы уверены, фройляйн, что источник здесь? — Борман обернулся, в его глазах плавала жадность государственного мужа.
— Абсолютно. — Она улыбнулась, поправляя платок. Волосы под ним были пепельными — после бомбёжки Дрездена. — Мои предки строили это святилище. Камень дарует жизнь… и смерть, оба варианта вечные.
Мартин Борман
Когда они вошли в подвал, Борман достал нож.
— Ваша кровь, мадемуазель…
— Моя кровь не нужна. — Маша шагнула к камню, положив ладонь на шершавую поверхность. — Ему нужна жизнь.
Она дернула скрытый рычаг. Потолочная балка рухнула бесшумно и точно ровно через три секунды. Маша как раз успела сделать два шага в сторону, а Борман — нет. Для всего мира рейхсляйтер пропал без вести, его несколько раз потом "обнаруживали" в Аргентине. Прости, Аргентина.
— Думал, я не вижу тебя насквозь, малыш? — шептала она, выбираясь на поверхность. — Идиоты. Камень не воскрешает — он перезаписывает. И только меня.
— Вот и ваш вечный двигатель, — Маша пнула куб ногой. Учёные из спецлаборатории НИИ-42 попятились. Камень пульсировал красным, как раскалённое железо.
— Но… где подключение? — пролепетал директор.
— Здесь. — Она схватила его за руку, прижав к поверхности. — Попробуйте.
Крик длился ровно до тех пор, пока тело директора не начало рассыпаться, словно песочный замок. Маша вытерла ладонь о брюки:
— Кто следующий?
Учёные бежали.
— Зачем? — спросил я, когда гул шагов стих.
— Чтобы помнили. — Она села на камень, вдруг ставшая хрупкой, как девочка из 1919 года. — Я к ним прихожу с помощью, а не они требуют от меня работы. Они всё равно вернутся. Как королевские алхимики, как идиот Брюс, как нацисты из Аненербе, как НКВД в тридцатых и МГБ в пятидесятых. — Голос её дрогнул. — Лезут и лезут, учу и учу уму-разуму… Ну не доходит, что я вернусь, а они уже нет. Хотя иногда мне кажется, что единственный способ остановить это — найти свою «иглу».
— А если… — я подошёл ближе, — мы её найдём вместе?
Она рассмеялась, и эхо смеха раскатилось по подвалу, сдвигая пыль столетий:
— Племяш, ты даже не представляешь, что просишь.
Но в её глазах — тех самых, что видели падение Священной римской империи и запуск первого «Союза» — мелькнула искра. Та самая, что зажигается перед прыжком в бездну.
На следующее утро мы летели в Архангельск, где в секретном архиве пылилась совершенно секретная папка с отметкой «Камень Вечности — 2-я экспедиция, 1923 г.».
Маша, перекрасившая волосы в ядовито-розовый (сама, без перерождения, просто краской) напевала песню Вертинского про голубой тюльпан.
А камень в нашем подвале светился чуть тусклее, будто затаив дыхание.
Глава 7
Архангельск встретил нас ледяным ветром с Белого моря. Здание архива, спрятанное за фасадом ветхой сталинской постройки, напоминало крепость: решётки на окнах, датчики движения, охранники с лицами, словно высеченными из того же гранита, что и подвал Маши.
— Ты уверена, что карта здесь? — спросил я, пряча лицо в воротник.
— В 1923-м экспедицию снаряжал сам Наумов, — ответила Маша, поправляя розовые пряди под капюшоном. — Он верил, что камней несколько. Нашёл второй где-то под Воркутой, но… — Она замялась, будто вспоминая что-то неприятное. — Наумов был умнее Бормана. Понял, что лучше не трогать.
Мы прошли через три поста охраны, предъявив подлинные удостоверения НИИ-42. Маша щёлкнула пальцами перед камерой — та замерцала, выводя статику.
— Надолго?
— На минуту. Раньше я гипнозом пользовалась, но ваше поколение на гаджеты смотрит чаще, чем в глаза.
В архиве пахло пылью и тайнами. Стеллажи уходили в полумрак, как катакомбы. Маша, не глядя, потянулась к папке с грифом «Экспедиция № 2. 1923 г.».
— Вот, — она развернула карту, испещрённую пометками красным карандашом. — Наумов отметил пещеру у Полярного Урала. Но… — её палец дрогнул на странном символе — руне, напоминавшем спираль. — Это предупреждение.
— О чём?
— Что камень там не один.
Полярный Урал, район Лабытнанги, около 1200 вёрст севернее Екатеринбурга, 1923 год.
Экспедиция Наумова продвигалась вглубь пещеры, освещая путь коптящими факелами. На стенах — те же спирали, что на карте. Учёный, человек с лицом аскета, записал в дневник:
«Камень излучает холод. Растения вокруг обледенели, хотя на улице август. Местные называют это место «Дверью Мертвых». Сегодня ночью пропал Петров. Нашли у камня — весь седой, будто прожил сто лет. Говорил, что видел «вечность». Умер к утру…»
Товарищ Мария, тогда с чёрными косами под шапкой и в кожаном пальто чекиста под тулупом, стояла у входа в пещеру. Наумов умолял:
— Уничтожьте это! Оно не для людей…
— Не могу, — ответила она, глядя, как тени от камня шевелятся. — Но запомню это место.
— Что там было? — спросил я, глядя, как Маша сворачивает карту.
— То, что делает мой камень детской игрушкой, — она бросила папку на стол. — Наумов обрушил вход в пещеру динамитом. Но теперь… — Внезапно свет погас. Из темноты донеслись шаги.
Двое в чёрном, с эмблемой «Центр стратегических разработок» на нашивках, блокировали выход.
— Документы. И камень. — Голос звучал механически.
— Ох уж эти ваши секретные службы, — вздохнула Маша. — Всегда опаздываете на пару эпох.
Она рванула рычаг на стене, выглядевший как обычный рубильник. Сирена оглушила зал, стеллажи рухнули, преградив путь. Мы выбежали в переулок, где ждал нанятый вчера старый «УАЗик».
— Куда? — закричал я, захлопывая дверь.
— На север! Пока они не раскопали то, что убьёт даже меня.
Вертолёт НИИ-42 нагнал нас у подножия Урала. Маша на полной скорости, вылезла на крышу «УАЗика» и прыгнула на лыжу шасси. Ее маленькие руки уже никто бы не разжал против воли девушки.
— Эй, орлы! — крикнула она, подтянувшись и вцепившись в дверцу. — Вы же для протокола хотели «образец»?
Пилот, ошарашенный, развернул машину. Маша махнула мне, бросая в снег GPS-трекер:
— Встретимся у пещеры!
Вертолет завертелся по убийственной траектории, из него выпали две фигурки. Потом полет выровнялся.
Прибор показал почти точно на север, туда я и поехал. Если тётя Маша сказала, значит, на север, к пещере.
Пещера Наумова оказалась расчищена и обустроена. Внутри — лаборатория: экраны, провода, а в центре — камень. Не куб, а кристалл, пульсирующий синим. Возле него стоял человек в халате, с молодым лицом покойного Наумова.
— Потомок, — прошептала Маша. — Ты… как?
— Клонирование, — улыбнулся он. — Дед оставил ДНК. Я завершу его работу.
— Он хотел уничтожить это!
— Нет. Контролировать. — Он нажал кнопку. Кристалл взорвался светом, и я увидел…
Видение.
Города, покрытые льдом. Люди, замершие в бесконечном мгновении. Маша, лежащая у камня с пустым взглядом. Вечность, ставшая проклятием.