усные черные ягодицы евнуха вдавятся ей в живот, а длинный и красный язык его…
— Мама, — позвал Петя, устав наблюдать за ней.
Лениво открыла глаза и, оглядывая мальчика, додумала мысль: «…вонзится в мой влажный цветок, и тут войдет Зиновий».
— Сына… — потянула к Пете сильные руки, выгибая спину и сладко потягиваяясь.
— Сыночка, иди, любимчик, иди сюда. В тебе и папочка и мамочка слились так крепко! Ну дай, поищу, где мамочка, где папочка?
Ласкаясь, потрагивая друг друга большими губами, они сплелись, прерывисто задышали.
Откинув голову и выгнув недлинную шею, по которой текли сыновние слюни, Римма думала: «Я была пловчихой, кролль — мой стиль». Но, нащупав у мальчика выпуклость между ног, тихо сжала знакомый отросток, и умело стала водить туда и обратно подвижную шкурку на нем.
Больная сладость разлилась по жилам Пети. Прыгающими пальцами обшаривая промежность матери, мальчик прошептал:
— Мам, у тебя тут выпирает уже, растет. — пальцами он уперся в горбатый лобок.
Римма же, мыча, сотрясая висячим лицом, раздвинула ноги и сыновняя лапка скользнула вниз, сложив пальцы, воткнулась в отверстие.
— Ты отсюда… головкой вперед… — бормотала Римма, движениями лица пытаясь поправить очки.
— Я знаю, — шепнул мальчик и в который раз безнадежно попросил, подавляя обиду, можно мне обратно, мама? Ну мам?!
Мгновенно выпрямилась и очнулась, сбросила с себя сына всего:
— Это противоестественно, Петр? Мать есть мать!
— Я знаю, знаю, знаю! — бормотал сын, обнюхивая свою руку.
— Это имеет право нюхать только папа! — отчеканила Римма. — Немедленно вымой!
— А не противо… естественно, — заныл мальчик, шатаясь на длинном слове, — если в бассейне у нас голая женщина плавает на спине?
— Чего там?! — мгновенно встревожилась Римма, темнея.
— Сама пришла со мной химией заниматься, сама плавает в нашем бассейне! — хныкал мальчик, глотая сопли. Исподлобья наблюдал за матерью. Окаменевшая крикнула:
— Марья Петровна?!
И сразу же все стало ясно. Переглядки учительницы с Зиновием. Хождения ее бесплатные, якобы с сыном заниматься химией… И даже перламутровый загадочный глаз ее, глядящий недвижно и весело вбок, был накладной… за ним же таился зоркий, внимательный и запоминающий.
— Ты иди, ты иди, ты сама посмотри! — мелко тряс головой сын. Тискал пальцы у самого рта. Плясал.
— Папа уже вылез. Она там одна…
— Кого?! — крикнула Римма и сама испугалась.
Ей показалось, что у нее мозги заледенели, и что она спит в глубине какой-то льдины, что льдина дрейфует по черной воде… вода же впадает в бассейн под ногами.
— Мам…. ну очнись, мама, — пощипывал ее Петя, осторожно шептал: — Папа сначала плавал с учительницей, он просто показывал, как надо плавать… потом папа вылез, одел трусы и ушел. Я все видел — ушел.
…И, глядя ей вслед, добавил:
— Ты же мастер спорта по плаванию, мам…
Петя понес старушечьи лохмотья на помойку. Во дворе его туг же сковал зимний холод, но, несмотря на то, что от колючего воздуха он больно закашлялся, лбу и темени мальчика было приятно, как будто чистую и ароматную тряпочку положили на голову, и она успокоилась.
Возле помойки стояла маленькая Зацепина. В серебристой грязной куртке с порванным воротником она стояла, засунув руки в карманы и подняв рваный свой воротник. Стальные волосы ее были ярче зимнего дня, который был и матовый и серый и нигде не сверкал новогодним снежком, лишь слегка перекатывался. Волосы Зацепиной блестели, как охотничий нож в засаде. Маленький рот Зацепиной был плотно сжат, глаза, окутанные густыми тенями, зачем-то напомнили мальчику майскую сирень, ту, что на волейбольной площадка бывает летом. Зацепина сдержанно покашливала, немного хмурилась и смотрела прямо перед собой. Перед ней был пустой воздух. Встав перед ней, Петя спросил:
— Жрать хочешь?
Лена испуганно вскинула глаза.
— Ну, ты прям, как это… — сказала она, слегка пятясь, — Прям выскакиваешь, как черт. Кретин несчастный!
Петя, размахнувшись, выбросил лохмотья в помойку. Они длинно и вяло упали, Лена с интересом проследила их полет:
— Ты в помойках роешься? — догадался Петя. — Все себе там находишь?
— Один раз, — призналась Лена, сжавшись.
— Уж не ври уж! — всплеснулся Петя и вытянул шею, будто бы заглядывая в помойку.
— Там больше нету, нету! — тонко и жалобно закричала Лена.
Она задрожала так сильно, что у нее затряслась голова, а синие пустоты глаз подернулись влагой. Из носа у нее потекло, и, тихо ноя, она вытирала сопли пальцами.
— Чего уставился, скотина? Ну чего тебе, Лазуткин?!
Пятясь, она уже подошла к сугробу, а Петя, надвигаясь на нее, ждал, когда она повалится в снег и все ее слезы выплеснутся из глаз на лицо. Но когда Петя уже протянул руку, чтоб коснуться ее, она, не достигнув сугроба, резко стала. Сопли так и текли у нее по губе, а серебристые слезы дрожали в темных подглазных впадинах. Но Петя не смог двинуть свою руку дальше, хотя пальцы уже ощущали слабое тепло ее лица.
Петя отвалил свою мясистую губу и заморгал, Лена была ниже его на пол-головы, она смотрела исподлобья и отступать ей было некуда.
Лютый безадресный взгляд прошил Петины глаза и Петя мгновенно догадался, что эту Зацепину трогать никогда в жизни нельзя.
Лена еще долго смотрела вслед Пете Лазуткину. Она знала, что завтра лабораторная работа по химии, и она даже захотела зайти к Петру домой, позаниматься, попросить объяснить, но потом вспомнила, что есть дела и поважнее.
Запершись в своей комнате, Петя отвернул угол ковра и поднял планку паркета. Потом он распластался на полу и припал глазом к дырке в полу. Блестящий Петин глаз моргал в темной дырке, а неподвижные глаза отца с невыразимым ужасом смотрели на него снизу, усы торчали над черным ртом, разинутым в немом вопле.
Отец лежал на цементном полу, зажав обрывок белой марли, сверкавшей острой стекольной пылью. Метельные старухи кружили над усатым его телом. Прощально всплескивали руками, и в миг подскока юбочки их трепетали. Летели узницы подвала, пересмеивали верхнюю метель, ту, что металась по двору, заносила переулки, и, струилась, гонимая ветром, до самых Никитских Ворот. «Зима не кончается, зима не кончается», — пели старухи, и кружились быстрее, так, что метельные юбочки вихрились вокруг бедер, блистая стеклянными искрами. «Ля-ля-ля. Ло-ло-ло», — пели старухи.
Когда Зиновий вошел в подвал, он не успел даже крикнуть любимое:
— Блядь!
Рухнул от ужаса мертвым. Лопнуло сердце.
Петя осторожно закрыл дырку, положил на место планку, аккуратно расстелил ковер и придавил это место тяжелым светильником на бронзовой лапе.
Труп удушенной тихо кружил в светящейся воде. Римма сидела на мраморной кромке бассейна и болтала ногами в мягкой воде. Бултыхание производила слабое, но ей, снявшей очки, казалось, что движение ее тренированных ног придает движение и большому, бесформенному трупу, лежавшему на воде кверху брюхом задумчиво и примиренно. Римме казалось, что власть ее над убитой все длилась. В груди было тепло, и приятная усталость сковывала члены. Болтала ногами совсем тихо, кротко даже, так маленькие дети в жаркий горький полдень центра сидят лицом в фонтан, и, оглушенные падающей водой, лениво болтают ножками. Римма болтала ногами, труп неохотно отзывался. Он кружил по каким-то другим причинам — от незаметных передвижений воды от одного края бассейна к другому. Но Римма думала, что двигает труп ногой своей.
Петя таился в тени стен, робел, не подходил. Он смотрел на широкую спину матери, на большие покатые плечи пловчихи, он бы хотел предстать пред нею и сразу сказать что-нибудь важное. Придумать ничего не мог, потому что отвлекался все время на мертвую и беззаботную свою любовницу — она сейчас одна занимала бассейн весь.
Римма вдруг перестала болтать ногами, она уловила присутствие сына. Полуобернувшись, ласково спросила:
— Чего тебе, сынка?
— Мам, — решился Петя, выходя на свет, — я пошутил, а ты сделала.
— Чего сделала, Петя? — не поняла мать.
— Папа не был без трусов. Вот. Папы тут рядом не было. Она одна купалась, а с папой, как раз у нее ничего не было.
Жилы на шее у матери натянулись.
— Звони дяде Али, — жестко приказала. — Он знает, куда девать трупы.
— Мамочка, мамочка, — бормотал Петя, мелко трясясь, — Ты только не переживай, мамочка…
— Быстро! — крикнула Римма! — Беги, звони!
Петя побежал наверх, по своему пустому подъезду. От ненормальной и пустой тишины безо всякого запаха в подъезде слышны были застенные завывания зимнего ветра. В том окне, что было приоткрыто, ветер сдул весь снег, а мраморный подоконник накалился от холода. «Скорей бы в кроватку, под одеялко», — мелькнуло в мозгу, но дел было много. И вдруг радостно подумалось, что не надо готовиться к химии!
Римма, посидев в раздумье на мраморной кромке, внезапно рухнула в воду, взметнув волны. Волны развеселили мертвеца.
Римма крикнула:
— В юности я брала все призы! Брасс — мой стиль!
И рванула. Мертвец, вяло смеясь, повлекся было следом, но пловчиха, всхрапнув и выпрыгнув, уже мчала обратно. Глаза ее забиты были водой, и висячее лицо ее дерзко перемешивало воздух с водой. Пока мертвец неторопливо и важно разворачивался, чтобы догонять, пловчиха ловко поднырнула, влача за собой шлейф кипящих струй, и, не задев мертвеца, молодея, обплыла его снизу, а вынырнув, в два прыжка достигла другого края бассейна. Освежившись, Римма долго прыгала то на одной, то на другой ноге, вытряхивая воду из ушей. Обездвиженный труп неподвижно лежал на застывшей воде.
Петя зашел в офис отца и в записной книжке нашел телефон дяди Али.
— Дядя Али, — захныкал он, — я хочу быть такой же, как вы, смелый и главный!
— Чего звонишь? — разозлился дядя Али. — Говори, дело есть?
— Дело есть, — сказал Петя. — Папа куда-то пропал, а мама хочет звонить в милицию и рассказать, что вы старух убиваете, хотя договор был квартиры у них забирать, а самих их в дом престарелых отвозить…