— Она из Риги...
— Ну слава богу, теперь их адрес — место жительства...
Дрожащей рукой Сан Саныч вывел: Красноярский край, Туруханский район, поселок Ермаково, улица Молотова, дом 32.
— Так, здесь вот свои чувства опиши и что обещаешь немедленно жениться. Это и будет главная причина развода.
— Она еще аборты делала, сама мне говорила...
— Кто? — не понял заведующий загсом.
— Жена моя, Зинаида.
— Тут не знаю, аборт — дело уголовное. Она может сказать, ты ее заставлял. Такие случаи были, обоих и сажали.
— Да нет, я просто так, подумал, может, пригодится.
Заявление было зарегистрировано 25 мая. На рассмотрение отводилось два месяца. Сан Саныч и рад был, что как-то сдвинул дело, но временами чувствовал необъяснимый животный страх.
Время, однако, шло, приближалось начало навигации, и он, понемногу успокаиваясь, впрягся в работу. В начале июня прилетели из Красноярска боцман «Полярного» Егор Болдырев и старший помощник Сергей Фролыч Захаров. Вместо списанного по возрасту Грача на должность главного механика Управление утвердило Померанцева. Прибывали флотские и с других кораблей, ходили друг к другу в гости, выпивали, разговаривали, ждали весны. Шумно бывало в караванках, накурено — топор вешай.
Весна шла ранняя, Игарка обнажала засыпанные щепой деревянные дороги, сохли на солнце огромные лужи и тротуары, городок теплел, становился живее и веселее. Енисей пошел второго июня. Сан Саныч волновался, как мальчишка, лед уходил, освобождая дорогу к Николь и Клер. До них было всего сто километров. Через день писал письма, это было бессмысленно, они все равно копились теперь до первых пароходов, и Николь могла увидеть его самого раньше, чем его письма.
Сходил в Игарский отдел водного транспорта, и первый рейс ему поставили в Ермаково — там сейчас помещалось все счастье его жизни. Представлял себе маленькую Клер в капитанской каюте «Полярного»... прижимал к себе с осторожным трепетом. Он все больше любил ее и невыносимо скучал по ее прекрасной маме.
Седьмого июня все неожиданно поменялось. Ермаково отменили, а «Полярный» вслед за льдами отправили в другую сторону — в Дудинку. Порожняком шли — задание было срочное и особенное — льда по реке было еще много, но добрались без приключений.
Баржа, за которой спешили, стояла уже загруженная стройматериалами для Сталинского мемориала в Курейке. Все было непривычно строго — секретный груз сопровождал старший лейтенант, а на палубу баржи никого не пускали два автоматчика. Остановки по ходу движения были запрещены. Ермаково было как раз по ходу движения, перед самой Курейкой. Сан Саныч кивнул на запрет, точно зная, что он остановится и сбегает к Николь. Причину всегда можно было придумать.
— Полозов Николай Павлович! Расконвоированный, статья 58! Прораб строительства в Курейке, — уверенно представился спортивного вида человек, пожимая руки Фролыча и Белова. Коробку дорогих папирос открыл.
— Что там за секреты? — спросил Фролыч, угощаясь столичным куревом.
— Железобетонная статуя вождя! Десять метров высоты — полгода отливали! Если что случится, всем каюк! — прораб спокойно улыбался, подкуривая папиросу, а Фролыч с Беловым невольно посмотрели на тянущуюся за кормой баржу. На ее палубе стоял деревянный саркофаг, увязанный тросами и затянутый брезентом.
Сталинский мемориал строил «Норильлаг». Это был подарок вождю к его семидесятилетию. Норильские архитекторы придумали установить в Курейке на берегу Енисея стеклянный павильон. Внутри изба, в которой жил Иосиф Сталин во время ссылки в 1913–1916 годах.
Так и сделали. Павильон получился размером с двухподъездный пятиэтажный дом. Двенадцатиметровые оконные проемы от земли до «неба» делали его прозрачным. Вместо сталинской внутри стояла другая изба, новая, закопченная под старую. Рядом, за лесочком выстроили электростанцию, которая круглосуточного освещала и отапливала огромное помещение. Особенно впечатляюще Мемориал выглядел полярной ночью — специальное освещение имитировало северное сияние.
Прораб Полозов поселился с Фролычем и Егором. С собой у веселого начальника были зубная щетка, пачка чистых дорогих рубах и ящик коньяку. В первый же вечер Николай Павлович устроил застолье. После завершения Мемориала его освобождали. На год раньше за ударную работу, восемь лет Николай Павлович уже «оттянул». Сидел он за древние дворянские крови, за знание многих языков и заграничное образование, вследствие чего, впрочем, и был незаменимым, смелым и очень знающим организатором строительства. За восемь лет он успел отличиться на строительстве Московского метрополитена, Магнитки и Норильского комбината.
Сидели втроем с Фролычем в каюте Белова.
— Через деревню Курейка проходит Полярный круг планеты Земля, и там великий сын планеты Земля отбывал царскую ссылку! — Полозов выразительно поднял свой стакан. — Теперь понимаете, почему именно сюда выходит Великая Сталинская Магистраль?! Священное место!
Говорил Полозов очень уверенно и весело, и про «священное место» непонятно было, серьезно ли он или издевается. Выпили, закусывали норильскими разносолами московского завоза.
— Помнят его там? — заинтересовался Фролыч.
— Конечно! Познакомлю вас с Анфисой Степановной, ей только рюмку налей, все про него выдаст... веселая бабка, простая сельдючка[132]. Рассказывает: «Ёсиф веселый парень был, плясал, песни пел хорошо, баб любил, сынок тут у него народился...» Они его не очень любили.
Белов с Фролычем напряженно слушали. Прораб же продолжал, совершенно не смущаясь:
— Для них Иосиф Сталин и тот Ёсиф — разные люди! — Полозов спокойно подкуривал папиросу. — Старик Деев дружил со Сталиным, его поставили экскурсии вести. Приехали комсомольцы из Норильска, он и рассказывает: «Сталин в те годы царской неволи был небольшого роста, кривоногий, конопатый сильно. Рыбу любил ловить, табак курил, а больше всяво девок любил!» — Полозов весело захохотал и потянулся к бутылке.
Егор заглянул, вызывая старпома. Фролыч вышел, Белов остался вдвоем с прорабом.
— Сталин много работал в ссылке... писал... — негромко заговорил Сан Саныч.
— Совсем не писал! — перебил Полозов уверенно. — Можно посмотреть по собранию сочинений! У меня товарища в прошлом году послали в Курейку от газеты «Правда» собрать материал о жизни товарища Сталина. Он приехал, перезнакомился со всеми, всех опросил... Сел за работу — а писать не о чем! Рыбалка да вечеринки с местными барышнями-полукровками... Больше великий вождь не занимался ничем, с товарищами по ссылке не общался, из Курейки выбирался очень редко. Не писал, не читал... А еще все рассказывали, что Иосиф Виссарионович обрюхатил четырнадцатилетнюю девку, она сирота была. Дядя этой девки потребовал жениться, Иосиф в отказ — это не я! Ну мужики и поволокли его в прорубь топить, да что-то их остановило... — Полозов говорил тихо, глаза светились радостной хитринкой. — На льду уже бросили. Деев говорит, прорубь мала была, а пешни с собой не было. Представляете, как вырастает роль пешни в мировой истории!
Белов сидел, отодвинувшись от стола, вертел в руках спички и не реагировал.
— Вам не нравится то, что я говорю... — Полозов уже не улыбался, он налил себе коньяку и молча выпил. — Знаете, почему я вам это рассказываю?
Белов не отвечал.
— Все товарищи Сталина по туруханской ссылке были расстреляны или исчезли в тюрьмах, — Полозов зло помолчал, играя желваками. — Про другие его подвиги вы и сами знаете, а у вас над головой висит портрет этого зверя! Извините, впрочем... но я знаю, что вы честный человек, и вдруг такое! Не понимаю! — Он перевел взгляд на портрет вождя и достал папиросы.
— Откуда вы знаете, что я честный человек? — Белов слегка опешил от такого напора.
— Мы с Николаем Михайловичем Померанцевым старые каторжане! Отбывали вместе!
Мимо Ермаково шли ночью, было светло, поселок дремал, но шевелился, как это всегда бывает во время белых ночей. По палубе баржи в бушлате и ушанке расхаживал боец. Сан Саныч решил не нарушать приказ — после разгрузки, уже сегодня вечером, он мог быть у Николь на законных основаниях.
Через три часа пришли в Курейку. Громадный куб пантеона подсвечивался боковым утренним солнцем из-за Енисея, сиял красным гранитом, высоченными стеклами... Он казался чем-то нездешним, будто его не построили, а спустили с неба люди-гиганты. Величественно, но и страшновато нависал над берегом.
Баржу ждали, у воды к приему многотонного вождя была приготовлена деревянная платформа на катках. Сосредоточенные офицеры покрикивали, работяги полезли на баржу, стали заводить такелаж паровой лебедки. Вскоре длинный саркофаг закачался под стрелой, и его стали медленно разворачивать в сторону берега. Вдруг в лебедке что-то громко захрустело, статуя стала быстро и косо опускаться на палубу. Офицеры заметались, матерясь, ящик лег на борт, баржа опасно клонилась, казалось, она вот-вот перевернется. Офицеры гнали работяг в воду, чтобы держали руками... Но вскоре стало ясно, что баржа уперлась в дно, и паника улеглась. Военные, убедившись, что баржа стоит «мертво», ушли с Полозовым в поселок.
Белов поел и пошел посмотреть Мемориал. К нему вела широкая лестница. Народу внутри работало много, ждали генералов из Москвы и Норильска. Подкрашивали золоченую лепнину, натирали дубовый паркет и намывали высокие окна. Вокруг избушки росла живая трава.
И всюду — нарядные стенды к семидесятидвухлетию вождя. Белов остановился у одного. К синему бархату были пришпилены вырезки из юбилейного выпуска газеты «Красноярский рабочий»: «Большевики Красноярска, Енисейска, Минусинска и других городов Сибири получали непосредственные указания от товарища Сталина из туруханской ссылки».
«...и долго-долго горела лампа над этим столом. И свет этой лампы был виден далеко-далеко. Его видели все, кто поднялся на борьбу за свободу и счастье трудового народа» — писал в том же номере газеты поэт Казимир Плясовский.