— Был, — кивнул головой Сан Саныч, ему уже надоел этот рыжий Коля.
— Тоже хочу пойти, да моя не пускает, говорит, там разврат! А мне интересно посмотреть. Разврат там?
— Саша! — услышал Сан Саныч громкий шепот. В дверь заглядывала Николь. — Можно мне?
Николь была с Клер на руках. Подошла, торопливо разматывая с нее одеяло. Поцеловала Сан Саныча.
— Что тебе принести?
— Да ничего ему не надо! — охотно ответил за Сан Саныча Николай. — Больница супер-люкс! По последнему слову техники! Послезавтра ходить будет, через неделю выпишут твоего боцмана!
— Почему боцмана? — не поняла Николь.
— Николай, — повернул Сан Саныч голову к соседу, — дай нам поговорить, а?
— Говорите! Жена пришла, как не поговорить, моя вчера приходила, мы с ней два часа говорили, а вы, гражданка, где служите? Не в школе? Я же вас там видел, я запомнил...
— Все, Коля! — остановил его рукой Сан Саныч. — Как она? — показал глазами на Катю.
— Заснула по дороге, все хорошо... Георгий Николаевич заходил, сказал, операция прошла хорошо, если не будет осложнений, то дней через десять могут выписать домой. Я сейчас твою справку отнесу в Управление... Что тебе приготовить?
Белов не улыбаясь, но спокойно смотрел на нее.
— Ты красивая, и Катя на тебя похожа... она подрастет, я повезу вас на юг, к теплому морю. Там фрукты через забор висят...
— Конечно, — кивнула Николь, укладывая девочку в ногах Белова. — Когда-нибудь так и будет. Не могу представить тебя больным, ты же никогда не болеешь!
— Точно! Как только тебя отпустят, мы поедем, куда захотим...
Коля все время ерзал, тут не выдержал:
— Прошу прощения, я это... Вы на теплое море хотите поехать?
Николь поднялась, присела и поцеловала Сан Саныча.
— Все будет хорошо! — шепнула, и Белов увидел, как повлажнели ее глаза.
— Ну что ты?! — Сан Саныч крепко прижал ее, забыв про «операцию».
Когда она ушла, он уснул. И снился ему хороший легкий сон, как будто ему сделали операцию и он умер, но почему-то все легко, и ему самого себя не жалко совсем, а даже наоборот. Только Николь нет нигде. Ни Николь, ни Кати. А потом он воскрес как будто, или и не умирал, а ее все равно нет и нет. И все очень светло и приятно, ему хочется, чтобы Николь тоже это все увидела, а ее нет. Он проснулся, толстая пожилая санитарка будила к обеду, а он лежал и думал, что все это могло значить. Откуда вся эта светлая и приятная красота? И почему нет Николь...
— Тебе, сынок, пока бульон. И чай! — санитарка поставила тарелку на его тумбочку.
Запахло супом, едой, и Белову снова стало тошно от вранья. Он, хмуро стиснув челюсти, смотрел на свой бульон. Он, Белов Александр Александрович, всю жизнь воспитывавший в себе мужской характер, лежал и как последний трус изображал из себя больного! Он чуть не вскочил от возмущения. Рука тряслась скинуть эту тарелку на пол. Зубы скрипели на всю палату.
На следующий день пришел секретарь ермаковской партячейки. Интересовался, как здоровье Белова, на субботу было назначено заседание бюро райкома. Белов смотрел на него и понимал, что никакой он не секретарь партийного комитета, не коммунист он вообще, задача этого несчастного — доставить Белова в Игарку с последними пароходами. Гидросамолеты уже не летали.
Сан Саныч больше, чем за себя, боялся за Николь, и как только ему разрешили ходить, стал ночевать дома. Николь умоляла не делать так, это могло все открыть, но он не слушался. Нервы были на пределе, он не спал, казалось, что вот сейчас войдут за Николь и Катей.
Через неделю его вызвали на телефонный разговор с Макаровым. Белов обрадовался и испугался — все было обставлено слишком официально, за ним пришли двое — один из управления, другой из милиции. Пока шли в Управление, ни о чем не разговаривали, как будто знали уже что-то, чего Белов не знает.
Макаров тоже был сух. Обычно он называл его «капитан» или «сынок», но теперь Белов был Александром Александровичем или просто «товарищ капитан». Связь с Красноярском была не прямая, провода были проложены вдоль будущей трассы до Салехарда и дальше чуть ли не через Москву, а оттуда в Красноярск. Голос приходил с длинными задержками.
— Александр Александрович, приказываю вам вернуться на буксир и принять командование.
Белов давно готовился к этому разговору. Он твердо решил стоять на своем:
— Здравия желаю, Иван Михалыч, я прошу уволить меня по семейным обстоятельствам. Когда все уладится, готов вернуться, если возьмете... — Белов пытался говорить, как они говорили обычно, но чувствовал, что Макаров чего-то опасается.
— Вы представлены к государственной награде, Родина высоко оценила ваши заслуги в прошедшей навигации, вместо этого вы пишете заявление. Как это объяснить?! И в какое положение вы ставите руководство пароходства перед министерством? Перед правительством, чью высокую награду вы получаете?
— Иван Михайлович, я хочу честно жениться, у меня ребенок! В Ермаково могу работать на любой должности: диспетчером, подменным капитаном... кем скажете! Я просил об этом Скворцова...
— Вы самовольно покинули буксир, за это вы понесете ответственность, я уже издал приказ по пароходству: строгий выговор с занесением в личное дело. В военное время за такие поступки расстреливали, товарищ Белов, вы это не хуже меня знаете. Я пытаюсь вам помочь! Предостеречь вас! Вам не надо ехать в Игарку... — на том конце трубки возникла пауза, потом Макаров продолжил. — Вам, мне сказали, сделали операцию, надеюсь, все в порядке. И надеюсь на ваше благоразумие. Я на днях приму еще какие-то решения, может, это вам поможет...
— Николай Михалыч, — взмолился Сан Саныч, — я вам за все благодарен! Я люблю мою работу и мой буксир, я жить без них не смогу, но сейчас я не могу! Тут моя жена... не жена, но... мы давно, уже два года любим друг друга!
— Ну-ну, держись, сынок, ты должен принять правильное решение, Мецайк за тебя приходил просить... — Макаров сказал это вполголоса, но вдруг снова заговорил громко и сухо: — Я надеюсь на ваше благоразумие. На ваш профессиональный долг! Желаю удачи!
Разговор закончился. Сан Саныч стоял с трубкой в руках и смотрел в окно. К пристани подводили длинную баржу, на палубе которой высились ящики с четкими иностранными надписями. Заключенные снимали крепеж. Мелкий холодный дождичек сыпал, временами превращаясь в липкие серенькие снежинки. Белов так рассчитывал на этот разговор, на помощь Макарова, больше ему и не на кого было рассчитывать, и теперь стоял, ничего не понимая... Мецайк за него ходил... там что-то делается. Про орден сказал... значит, Макаров все-таки добился награды? И еще сказал, что не надо ехать в Игарку...
Сан Саныч забыл о своей операции, дернулся резко повесить трубку и скорчился от боли — у него за эти дни дважды расходился шов. Замначальника Управления, присутствовавший при разговоре, поморщился сочувственно.
На следующий день его неожиданно вызвали в Красноярск, и Сан Саныч, после ночи раздумий, решил ехать. В Туруханск шел попутный катер. Николь тоже не спала, слушала его соображения, согласно кивала и прижималась к нему. Подгладила парадную форму, собрала еды в дорогу. Перекрестила православным крестом, потом еще раз, крестом наоборот. Католическим.
— Ну ладно, — шутливо нахмурился Сан Саныч. — Береги Катьку, и каждый день телеграммы чтобы давала! Каждый день! Я, как освобожусь, сразу обратно.
Она проводила его до пристани. По реке вовсю шла шуга, Николь тревожно смотрела на Енисей и была права, катер еле дотянул до Туруханска — на плесах уже вставал лед.
На другой день к вечеру он был в Красноярске, а утром в кабинете у Макарова.
— Здравия желаю, Иван Михалыч!
— Здорово! — Макаров крепко пожал его руку, посмотрел выразительно и приложил указательный палец к губам. — Я рад, что ты забрал свое заявление! — Он опять выразительно посмотрел. — Садись, серьезный разговор есть!
Они сели за большой стол.
— В Москве очень оценили твои эксперименты по методу толкания. Проверили на практике. В масштабах государства — колоссальный экономический эффект. Метод вводят в других пароходствах и теперь собирают совещание. Министерство потребовало отправить тебя к ним в командировку, подготовь чертежи, расчеты, будешь докладывать. Завтра и вылетай, документы на твое награждение вот-вот должны быть подписаны, так что можешь дважды орденоносцем вернуться. Вопросы есть?
Макаров был привычно собран, но непривычно сух и напряжен, и по этому напряжению Белов понял, что его вопрос никак еще не решен. Они вышли в приемную, где ожидало несколько человек. Все поднялись.
— Здравствуйте! — Макаров каждому подал руку. — Одну минуту... Ольга Семеновна, — обратился к секретарше — Макаров бросал курить, — дайте, пожалуйста, одну папиросу.
Они вышли в коридор к большому окну. Макаров закурил и заговорил негромко голосом прежнего Ивана Михайловича:
— Пока удалось отбить тебя, сынок, у них на тебя зуб серьезный... а может, и на меня, — он затянулся с удовольствием. — Уезжай скорее, поработай в министерстве, там у меня товарищ — замминистра, он поможет. — Он заговорил совсем тихо: — Дела на тебя пока нет, так что езжай спокойно.
Белов с удивлением поднял глаза.
— Из надежных источников информация... — Макаров затянулся и погасил папиросу в пепельницу. — Чем дольше в Москве просидишь, тем лучше, поезжай с Богом! На меня без нужды не выходи, телефон слушают, я сам все буду знать... — он думал о чем-то, поглядывая на Белова, подошел совсем близко: — Летом был отстранен и арестован Абакумов[135], в августе министром назначен Игнатьев. Сейчас идет массовая чистка, берут руководящих работников МГБ, арестованы три заместителя Абакумова... вскрыты очень серьезные нарушения. Может, доберутся и до наших... Поэтому лучше подождать! — Иван Михалыч подал руку и направился в приемную.
Белов получил в бухгалтерии командировочные, пошел на почту и половину денег отправил Николь. Дал телеграмму: