— Но у меня мальчики! — улыбнулась Ася, посмотрев на девочку, игравшую с куклой.
И она опять остро пожалела, что не может сказать всей правды людям, которые могли ей помочь. Они могли и навредить, даже и нечаянно. Нельзя было рассказывать о Гере.
Она правильно рассуждала, но если бы она рассказала, все могло бы сложиться иначе. Елена не просто знала Георгия Николаевича Горчакова, она работала у него в Норильске. Это было перед войной, Елена, как и многие недавние студентки, была влюблена в «их гениального очкарика». Узнав, что настоящей причиной был Горчаков, они с мужем что-то придумали бы... но они ничего не знали и не понимали, почему эта молодая и образованная женщина так рвется в Ермаково.
Через день они улетели попутным бортом. Уезжая на аэродром, Юрий оставил мешок картошки, купленный в Ярцево, и предложил Асе денег взаймы. От денег Ася отказалась.
Они сходили в магазин, он оказался почти пустой, но им повезло — продавщица оставляла кому-то хлеб утренней выпечки — она продала его им. Хлеб был серый, но хорошо пропеченный и очень вкусный, они ели, отламывая от буханки и гуляли по селу.
В Туруханске все было деревянное — их гостиница, клуб, районная больница, большие избы и кособокие избушки, заборы и тротуары. Только монастырские стены и Свято-Троицкий храм были из камня. Монастырь стоял над рекой, Ася глянула вокруг и перекрестилась украдкой, но трижды. Дошли до поворота реки. Енисей уходил на север, льда на нем не было, только у берегов да в заводях. Но в воде видно было взвешенную кашицу, которая, видимо, и превращалась в лед.
Обсуждали, что делать, если не получится с попутным пароходом. Отважно решили продать все, что можно, облегчить чемоданы и купить еды на дорогу. В сторону Ермаково по берегу уходила наезженная дорога, они даже прошлись по ней немного, погода стояла солнечная и морозная, а украшенная снегом тайга манила сказочной красотой и была совсем не страшной.
— Мы преодолели несколько тысяч километров... до Ермаково всего сто семьдесят! — подытожил их расчеты Коля. — И у нас полно времени!
— Даже пешком можно дойти! — весело согласился Сева, вероломно повис на руке у брата, и они оба свалились в снег.
— Мам, расскажи нам об отце! — Сева уселся верхом на Колю.
— Я рассказывала, не сыпь ему снег за шиворот...
— Нет-нет, скажи, как мы его узнаем?
Ася улыбалась, она и сама не знала, какой сейчас их отец, но заразилась Севкиной радостью.
— Увидите в Ермаково человека... — Ася смотрела хитро и весело, — с самым умным лицом...
— В таких же круглых очках! — подсказал Сева.
— Точно! Это и будет ваш отец!
— Ты еще говорила, что он очень спокойный, — добавил Сева.
— Да, правда!
— Я тоже спокойный?
— Ты на него вообще очень похож...
— А я? — спросил Коля.
— Ты тоже. Мне иногда кажется, что ты больше похож, а иногда, что Севка! Не забывайте, что я помню отца совсем молодым, ему было тридцать с небольшим.
— На всякий случай у этого человека можно будет спросить фамилию, она у нас одинаковая, — Коля вытаскивал брата из сугроба.
— А сейчас ему сколько? — спросил Сева.
— Сорок девять. Когда он был последний раз, он был уже другой.
— Печальный? — Сева заглянул в глаза матери.
— Уставший.
— Но и печальный тоже. Баба рассказывала, его нигде не брали на работу. Когда я его увижу, я его обниму. Баба велела обнять его крепко. — Сева подумал и добавил: — Я и сам очень хочу.
Шли молча, воображали встречу с отцом.
В Туруханске неделю прожили в «Доме колхозника». Их переселили в маленькую теплую комнату, которую они сами и топили. Теперь они могли спокойно все обсуждать, раскладывать вещи и даже приглашать к себе покупателей. Продажа вещей шла плохо, у ссыльных денег не было, у местных тоже. Продали мешок картошки и хороший кожаный чемодан Натальи Алексеевны. Вместо чемодана им дали старый солдатский вещмешок и еще просто крапивный мешок, к которому Коля с Севой приделали веревки, и его можно было носить на манер рюкзака. Мальчики были очень довольны. Примеряли «рюкзаки» и «уходили» в тайгу.
Среди ссыльных в Туруханске попадались и москвичи, некоторые были сосланы в эти края в довоенные еще времена. Люди были разные — кого-то уже не отличить было от местных, кто-то сохранил московские манеры и речь. Все были плохо одеты. В ватниках и валенках, женское пальто редко можно было увидеть. Ася продала свое демисезонное пальто жене председателя местного леспромхоза. Отдала совсем недорого, получив в придачу почти новую телогрейку, Асе казалось, что она обманула женщину. Пальто ей совсем сейчас было не нужно, его бы пришлось тащить на себе, а ватник был очень кстати.
За эту неделю Ася поняла, что люди живут здесь намного хуже, чем в Москве, на картошке и рыбе. Поняла и то, что помогают тут друг другу неохотно или совсем не помогают и бывают открыто недовольны, когда к ним с чем-то обращаются. Во дворах у всех были злые собаки и почти не было скота. Когда же узнавали, что она не ссыльная, но сама сюда приехала, то и совсем этого не понимали. Смотрели подозрительно или как на дуру.
Наконец, они были готовы. Асе удалось купить два с половиной литра спирта, его разлили в пять бутылок и забили деревянными пробками, которые тоже смастерили Коля и Сева. Вообще мальчикам все, кроме голодных гостиничных клопов, очень нравилось. Единственное, расстраивало, что мать не отпускает одних. Они везде ходили втроем. Ася этого не объясняла, сказала только, когда они в очередной раз начали проситься и протестовать, что должна привезти их к отцу целыми и невредимыми. И посмотрела так непривычно жестко, что они отстали.
Одиннадцать километров до Селиванихи их вез Микола, по кличке Хохол, как он и сам себя называл, муж продавщицы из сельпо. Он был здоровый, жирноватый и ленивый дядька, с хитрыми, а может, наоборот, бесхитростными глазами. Подрядились за не новый, но крепкий дерматиновый чемодан. В их вещмешках было самое необходимое — немного продуктов, спирт, чтобы расплачиваться с возчиками, и теплые вещи.
Накатанная дорога сначала шла высоким берегом Енисея, потом свернула в тайгу. Крепкая лошадка покорно тянула сани с не очень тяжелой поклажей. Ася была в телогрейке, Коля с Севой в теплых пальто, все трое в валенках. Ася, как и дети, очень радовалась их деловой, как ей казалось, хватке. Всем было тепло, все лишнее продано, и все это ей удалось провернуть так быстро и в совершенно незнакомом месте. Ей и в Москве приходилось продавать вещи и украшения свекрови, но там все-таки были знакомые или знакомые знакомых.
— Что же у тебя там за работа такая, в Ермаково-то в этом? — спрашивал Микола, подергивая вожжи. Об этом ее все спрашивали.
— Подруга у меня там...
— Начальница, что ли, большая?
— Да нет.
— А чего тогда тащишься?
— Так тут-то совсем нет работы.
— Тут нет, — соглашался возчик, плотнее запахивая тулуп, — ссыльных полно. Они и за копейку пойдут, а ты вольная, тебе платить надо. У нас жиличка живет, в школе уборщицей устроилась... так ей директриса сто рублёв платит, совести совсем нет. Жиличка эти деньги все нам за квартиру и отдает. А и директриса не дура — не хочешь, не работай! У нее из таких ссыльных целая очередь стоит.
Он помолчал, подгреб под бок, на котором полулежал, побольше сена и продолжил все так же равнодушно:
— И надо тебе ехать в такую даль... Люди нынче хуже собак! Собаку, ту уговорить можно — не тронет! А человек семь шкур с тебя сымет, коли его власть. Ты людям шибко-то не верь, тут всяких хватает. И отсидевшие, и ссыльные, а и вольные не лучше. Какие от голода злые, а кто и сытый, да такой же... Нно-о! — он поддернул вожжи. — И не поймешь, что лучше... Что у нас тут за радости? — Он кивнул на заснеженную тайгу. — Дров надо, так и то иди покланяйся начальству, а не захотят — и не дадут. А сам возьмешь — тут же напишут! И в Сибирь! Что улыбаешься? У меня корефан весной на собрании брякнул чего-то выпимший. Никто и не понял, чего сказал, а начальству показалось, против них, значит. Всё, баба его одна с тремя ребятишками осталась. А он на Ангаре лес пилит. Восемь лет дали! Ну какая разница — он и здесь лес пилил! А ребятишки без отца — бабе хоть побирайся!
Доехали меньше чем за три часа. Дорога выползла из тайги, за кустами впереди показались серые деревенские дома.
— Тпрру! — Микола остановил лошадь перед спуском к ручью. — Всё, Битюжок...
— Что? — не поняла Ася.
— Речка Битюжок, вон Селиваниха за кустами, дальше не поеду, сани мочить неохота, дойдете.
Разобрали вещмешки, благодарили, Ася на всякий случай спросила, не может ли он за плату подвезти их до следующей деревни, но он отказался и стал разворачиваться. Лошадь задирала морду, перебирала ногами, полозья скрипели...
— А к кому посоветуете обратиться, кто может подвезти? — заторопилась спросить Ася.
— Да стучитесь, у кого сено во дворе. Где сено, там и конь. Нно-о-о, пошла! — не оборачиваясь и не попрощавшись, Микола поехал обратно.
Они надели свои ноши и зашагали к деревне.
— Если с такой скоростью будем перемещаться, через две недели будем в Ермаково. — Коля шагал первым, говорил бодро. — Ты как, Севка? Могу твой вещмешок взять...
— Я сам, — Сева не успевал за ним, оборачивался на мать.
— Не торопись, Коля, сегодня вряд ли кто-то повезет, скоро темно.
— Лошадь идет со скоростью человека, около четырех километров в час, — продолжил считать Коля, — до Якуто́в двадцать километров, потом деревня Ангу́тиха, до нее тридцать километров, если бы была палатка, мы могли бы ночевать в тайге, тогда можно было идти пешком. Скорость та же!
Началась деревня, за высокими глухими заборами забрехали собаки. Избы были темные, невысокие, с небольшими окнами. Ася выбрала дом с просторным двором, где за постройками виднелся высокий стог сена. Подошла к глухим воротам в бревенчатых заплотах и, явно стесняясь, постучала. Собака заливалась яростным лаем. Никого не было. Постучал Коля, попытался приоткрыть калитку.