зверя зимой скрадывать. Вот я и спрашиваю Сашку: кто у вас их делает? Далеко ли? И недалеко, — Сашка Заяц смеется, через три дома отсюда, пойдем-ка. Взяли бутылку и пошли. Приходим. А дело аккурат второго мая было. День трудящихся — выходной. Ходит по избе высокий сухой дед в пиджаке, на нем царский Георгиевский крест прицеплен... но в кальсонах. Явно дед с похмелья и бабку свою ругает, что она ему похмелиться не дает и штаны спрятала.
«Здравия желаем, господин унтер-офицер Литовкин!» — здоровкается Сашка и поллитру на стол. Дед на бутылку только зыркнул. «Не унтер-офицер, а фельдфебель надо говорить!» Я как стоял, так и обомлел! Простите, говорю, что интересуюсь, а как же ваша фамилия будет? Литовкин! — отвечает. И вы эти самые шептуны изготовляете? — Я шью! — дед из бутылки по стаканам булькает. — А нет ли у вас случайно на той стороне Байкала, в сельце Малая Березовка, родственника по имени Витька, моего примерно возраста, в милиции служит? Есть, говорит, такой, а что?
Валентин еще один пельмень положил к готовым. Этот еще больше вышел. Романов недовольно на него посмотрел, покосился на Анну. Азиз хихикал радостно, все улыбались, то ли на рассказ, то ли на неуклюжий пельмень, похожий на пирожок.
— Оказалось, он родной дядя этого нашего Витьки Литовкина! Как вот такое?! А ты говоришь — Горчаков! Чего в жизни не приключится!
Азиз встал и, краснея, зашептал что-то на ухо Валентину. Он стеснялся Асю с Колей.
— О, правильно! — кивнул Романов, поднимаясь. — Давно хотим послушать, какие такие у нас тут музыканты?!
Черные глаза Азиза блестели азартом. Валентин вынес из-за ширмы футляр с аккордеоном. Достал инструмент:
— Вот, Мишке покупал, да он не стал играть, ему железки больше нравятся...
Ася смотрела равнодушно, ее тут же облепили ребятишки и стали просить.
— Сыграй, мам, — попросил и Коля.
Ася растерянно, словно не понимая, чего от нее хотят, держала яркий инструмент. Все смотрели с ожиданием, она машинально нажала клавиши. Задумалась и не очень уверенно заиграла тихое начало сонаты фа-минор Скарлатти, и тут же из ее глаз полились слезы, закапали на перламутр и меха инструмента. Она играла, опустив голову и отвернувшись ото всех. Будто никого, кроме нее и печальной музыки, тут не было. Все перестали работать. Анна села, закрывшись полотенцем, у Коли тряслись губы и набухли глаза. Ребятишки затихли, не понимая, почему вдруг стало невесело. Валентин стоял, тяжело набычившись, но вдруг положил руки на плечи Асе, потом правая скользнула на меха.
— Нет. Ты потом эту музыку сыграешь... — он вздохнул, не зная, что делать, увидел в футляре Мишкины ноты. — Вот это можешь?
Ася подняла тихие, усталые глаза на Валентина:
— Можно, и это потом?
55
Шестого ноября 1951 года Александр Александрович Белов стал дважды орденоносцем. «Трудовое Красное Знамя» вручали в Кремле. Ночь накануне Сан Саныч почти не спал. На неверных, подгибающихся ногах еле дошел до Никольских ворот и долго не мог найти выписанный накануне пропуск. Ни Сталина, ни кого из высших руководителей партии и правительства на награждении не было, не было и застолья, о котором все предупреждали. Белов трижды перекрестился внутренне — он точно знал, что не выдержал бы, если бы оказался возле Сталина.
На следующий день Сан Саныч шел по Красной площади в составе праздничной министерской колонны демонстрантов. Члены Политбюро стояли на Мавзолее. Белов не видел никого, кроме Сталина, был нечеловечески счастлив, кричал «ура» и сердце его выскакивало из груди! Он сам, своими глазами видел Сталина! Не нужно было никаких наград, он мысленно рассказывал и рассказывал Николь, как шел по брусчатке, как кричал, опасаясь за свою глотку. Когда их колонна с флагами и транспарантами поравнялась с трибуной, Сталин, до того разговаривавший с Ворошиловым, посмотрел на Белова и поднял руку. Сан Саныч совершенно ясно видел, как Сталин махнул ему. Совершенно ясно! Белов навсегда запомнил взгляд вождя.
Десятого ноября капитан Белов был в Красноярске. Его портрет висел на доске почета пароходства, его поздравляли с наградой. Поздравил и Макаров, назвал сынком и, хитро улыбаясь, сказал, что сделал все, что мог. Белов видел, что Макаров все еще волнуется за него, хотелось успокоить совсем уже седого Ивана Михалыча, и он рассказал, как шел в той колонне. Начальник пароходства устало, почти без интереса покивал головой, вдруг взгляд его заострился:
— Ты в партию что тянешь? Секретарь пароходства опять звонил! Весной еще стаж кандидатский кончился...
— Навигация же, Иван Михалыч! Да они и сами забыли, а потом эти собрания...
— До Игарки доберешься, сразу иди в партком, с такими вещами не шутят!
— Да я, если честно... не очень...
— Что? — удивился и не понял Макаров.
— Какой из меня партийный? Даже стыдно, честное слово, мне еще вырасти надо до настоящего члена партии.
— Ну, это не твое дело, два ордена на груди, а ему вырасти... — Он внимательно рассмотрел Сан Саныча. — Нам бы, сынок, побольше таких, недоросших...
Даже их особист, они случайно столкнулись в пароходстве, расцвел в улыбке и протянул руку. Расспрашивал подробно, Белов и ему не без гордости рассказал о докладе в министерстве, награждении в Кремле и демонстрации. Рассказывал и понимал, что теперь этим ребятам до него не дотянуться! Ни до него, ни до Николь!
Сан Саныч вошел в привычный рабочий ритм. Бегал с заявками на запчасти, покупал подарки «своим девицам». Перед отъездом душевно посидели с капитанами — Сан Саныч проставлялся. Обмывал. Красивый орден Трудового Красного Знамени, как и первый, Красной Звезды, упал в стакан с водкой, и Белов выпил досуха. Кто-то поднял тост:
— Это уже традиция получается, Сан Саныч!
— За традицию! Дай бог не последний! Бог троицу любит! — зашумели все, поднимаясь.
Сан Саныч видел, что его опять все любят и никто не завидует. И всё вокруг так же, как и всегда. Он пил много и всякий тост добавлял про себя, как заклинание: и еще за мою Николь и нашу Катьку! Он нечеловечески любил их, и никто не мог их разлучить. Все плохое осталось позади. Это и было счастье.
Утром на аэродроме его провожал Фролыч. Похмелились в буфете. Белов летел веселый, с легким настроением. И в Туруханске повезло с пересадкой — в Ермаково уходил почтовый борт. Сан Саныч расстегнул шинель, чтобы была видна красивая орденоносная грудь, и вошел в кабинет к начальнику аэропорта.
Николь в палатке не было. Белов заглянул к соседям, незнакомые ребята чуть старше его с уважением смотрели на его ордена. Про Николь ничего не знали.
Он встретил ее на улице, она просто шла ему навстречу. Отдала тепло одетую и спящую Катю и устало его рассматривала.
— Ты что, не соскучилась? — улыбался счастливый Белов. — А почему не в коляске?
Николь все смотрела устало и тревожно.
— Как тут с коляской? — кивнула на разбитую машинами деревянную лежневку. — Ты приехал?
— Николь! — заорал Сан Саныч и с Катей на руке попытался обнять ее. — Все хорошо! Я видел самого Сталина! — шепнул гордо. — Он махнул мне!
— Тихо! Катю разбудишь! Что тебе сказали в пароходстве? — с Кати свалился маленький, почти игрушечный валенок, Николь подняла и надела.
— Все хорошо!
— Что хорошо? — Николь смотрела все тревожнее.
— Все! Все хорошо! — Сан Саныч пытался быть серьезным и веселым, но ее тревога передавалась и ему. — Ты знаешь, что ордена утверждаются решением Президиума Верховного Совета СССР! Ты понимаешь?! Госбезопасность все проверяет, прежде чем награждать!
— И что?
— Да что с тобой?! Пойдем домой! Надо срочно переселяться из палатки. Там какие-то парни... кто такие?
— Не знаю, люди... вежливые. Ты уехал, они вскоре поселились.
— Пойдем сегодня в ресторан! Отметим! Все же хорошо, ну?!
Ее вид расстраивал. Возвращал на землю. Напоминал, что все их вопросы как были, так и остались — они с Катей по-прежнему ссыльные, и их не пустят к нему в Игарку. В ее усталых глазах была их новая разлука.
— Не надо в ресторан. Там курят и дерутся... недавно опять милиция разнимала. Ты тоже там напьешься, а нам надо спокойно поговорить... — она неожиданно улыбнулась и потянулась к нему. — Санечка мой приехал!
В палатке Клер проснулась. Николь раздела ее, девочка выросла, говорила «а-а-а-а», и «ма-ма-ма-ма», и еще «ах» и «ох» и сама вставала и ходила внутри кроватки. Сразу пошла на ручки к Сан Санычу.
Николь сварила картошки, в чемодане Сан Саныча было полно всякой разной вкусноты и две бутылки шампанского. Они поужинали, уложили Катю, сидели обнявшись и разговаривали, разговаривали. Негромко, иногда шептались. Сан Саныч подробно рассказал про демонстрацию на Красной площади, про совещание, на котором к нему относились очень серьезно, даже предложили работу в министерстве. В Красноярске тоже все было отлично.
Выпивший Сан Саныч горел надеждами, Николь тоже начала улыбаться, вспоминали, как славно работалось на «Полярном», фантазировали, что он перевезет ее в Игарку и они станут наконец законными родителями и супругами. Поспорили, как записать Катю-Клер, сошлись на Кате, хотя Сан Саныч готов был уступить. Он встал к кроватке, где спокойно спала их дочь, нагнулся, разглядывая:
— Я теперь буду хорошим отцом! Увидишь! Всегда буду с вами! — повернулся к Николь. — Летел сейчас в самолете и думал про вас — у меня никого нет ближе. Не дай бог, что-то случится, я без вас сдохну! Часа не проживу!
Заснули около трех.
Ровно в четыре утра их разбудили. Это были соседи, те двое ребят. Сан Саныч встал из кровати, недовольный, не понимая, что происходит.
— Вы арестованы! Одевайтесь! — негромко повторил один, открывая свой документ и постановление об аресте.
Он был в форме офицера госбезопасности, со звездочкой младшего лейтенанта. Второй, в штатском, стоял с наведенным на них пистолетом и светил фонариком в лица.
— Не-ет! — громко вскрикнула Николь.
— Тихо! — строго зашипел офицер, придвигаясь прямо к ее лицу.