ся делать на самом деле.
Ссыльных было много по всей стране, только в его крае сидело больше ста пятидесяти тысяч, и везде был бардак. Все проверки по учету выявляли недостачи на местах сотен и даже тысяч ссыльных, коменданты за взятку выправляли документы, а бывало, и отпускали за бутылку спирта. В побегах по стране числилось семнадцать тысяч ссыльных поселенцев. Власовцев и бандеровцев в основном. И бардак этот шел из Москвы. По учету, режиму содержания, освобождению, материальному обеспечению, трудоустройству, оплате труда, по вычетам и налогам ссыльных было выпущено сотни инструкций. Одни категории граждан надо было содержать так, другие эдак... то освобождали детей прибалтов старше шестнадцати и отправляли домой, то снова брали и гнали по этапу на прежнее место ссылки. Иногда у полковника складывалось впечатление, что там, в Москве, им нечего делать...
— Старший лейтенант Антипин, — заговорил селектор бодрым голосом секретаря.
— Пусти!
В кабинет вошел стройный красивый офицер.
— Здравия желаю, товарищ полковник госбезопасности, разрешите, — действия лейтенанта были вольны, видно было, что и себе знает цену, и к начальству умеет с уважением подойти.
— Ну что у тебя на этого Белова? — полковник кивнул на кресло у стола.
— Работаем, Иван Тимофеич! — старший лейтенант присел, улыбаясь. — Созревает клиент, нервный уже, вслух разговаривает. Сегодня к нему курочку пущу. Работаем.
— Дело должно быть крайней важности! Обязательно — большая группа! Головка заговора в Енисейском пароходстве — чем выше возьмем, тем лучше! Кого-нибудь из обкома к ним для весу и евреев побольше! Чует мое сердце, Хозяин что-то с евреями задумал! — полковник глянул строго на лейтенанта, подчеркивая конфиденциальность соображения. — Да учти, в Москве у Макарова большие заступники сидят! Без этих дел постарайтесь, — он помял свой немаленький кулак.
— Обижаете, Иван Тимофеич!
— Иди, работай!
Полковник смотрел на закрывшуюся дверь и думал, что всего десять-двенадцать лет назад он приказал бы ровно наоборот, еще и сам спустился бы в подвал, помочь... а всякие Макаровы, что ходят заступаться, уже сидели бы рядом с Беловым А. А.
Иван Тимофеевич снял китель, подошел к буфету и налил себе рюмку водки. Сам все думал о стареющем Хозяине. Времена менялись, а как, не понять было. Из этого беловского дела можно сварганить верную антисоветчину, по всему Енисею пройтись, капитаны народ вольный, твердый... Начальник пароходства во время войны стопроцентно под расстрел шел, а выкрутился... Полковник глянул недовольно на хрустальную рюмку, перелил водку в граненый стакан. Добавил до середины и махнул залпом. Потянул в себя воздух.
Надо пяток комендантов, что ссыльным за взятки помогают, добавить в это дело! — мелькнула хорошая догадка. Полковник госбезопасности налил еще полстакана и неторопливо, с удовольствием выпил.
В камере Сан Саныча вторая койка была опущена, на ней сидел кругломордый мужик, с животом и щеками. Он был крупный, но какой-то обвисший, поднял на Белова безвольный взгляд маленьких трусоватых глаз, кивнул на приветствие. Сан Саныч месяц ни с кем не разговаривал, обрадовался товарищу:
— Меня Александр зовут... Белов.
— Кротовский Валерий Сергеевич. Газета «Красноярский рабочий». Редактор отдела транспорта. У вас не будет закурить?
— Я не курю.
— Жалко... я тоже не курю, а здесь закурил. У меня жену и старшую дочку арестовали!
— Давно сидите?
— Второй месяц.
— А за что?
— За взятку, которую я не взял! — Кротовский сокрушенно закачал головой, примолк на секунду и заговорил нервно: — Я фельетон готовил на начальника ОРСа — на людей такого уровня материал всегда дает начальство! Я сам подсобрал кое-что еще и уже начал писать, и тут от начальника ОРСа человек приходит и приносит взятку... ну продукты, понимаете? Я не взял! Хотя... жизнь у корреспондентов не самая сытая. И вот, почти дописал, на следующий день сдавать должен был главному редактору, а за мной приходят! Понимаете?! — Кротовский говорил не возмущенно, но растерянно сокрушаясь, время от времени озирался на дверь и переходил на шепот. — Обвинили в том, что я не написал на него заявление!
— На кого? — не понял Сан Саныч.
— На начальника ОРСа. Я говорю, мол, фельетон писал, там все рассказано, после такого ему уже не отвертеться было! Ничего не знаем, должны были информировать органы! — Кротовский замолчал, потом поднял покорные глаза. — Недоносительство! Статья 58! И тут же редактор отдела культуры написал на меня, что это не первый случай, что я таким образом уже брал взятки! Но мы все брали, понимаете, у нас зарплаты небольшие, и он сам брал, я знаю. А написал он, потому что мы вместе жили в коммуналке. У нас была комната на четверых, и у них так же. Мне дали квартиру в новом районе, а старшую дочь я оставил там, в коммуналке. Понимаете?! Я имел право! А он написал, и теперь у него будет целая квартира!
Сан Саныч помалкивал, рассматривая соседа.
— А ведь не арестовали! — зашептал журналист.
— Кого?
— Да начальника ОРСа! Работает, как работал! И мой фельетон не опубликовали!
— Откуда знаете?
— А очная ставка! Он пришел, как свободный человек, пропуск ему подписали! Да-да! Такая у нас профессия, всю жизнь я ждал чего-то такого. Работал! Все точно по линии партии сверял! Думал, за мои заслуги не тронут. Знаете, сколько я фельетонов написал, вы, наверное, их читали? Я полжизни в отделе транспорта, мы и речников прорабатывали... — он посмотрел, знает ли Белов его фамилию, но Сан Саныч не знал. — Что я все про себя? Вас-то за что?
— Не знаю, — пожал плечами Сан Саныч.
— Как же так?
— Не говорят ничего, — Сан Саныч с надеждой посмотрел на редактора.
— Не может быть! Просто так не берут! Что-то должно быть. Вы сами-то что думаете? Может, анекдот где рассказали?
— Да не люблю я анекдоты, я их не запоминаю...
— Могли обсудить что-то... по неосторожности?
— Что я мог обсудить?
— Ну мало ли... вы вообще как к линии партии относитесь? Есть же перекосы, согласны?!
— Нормально отношусь, я кандидат в члены партии.
— А к Сталину? Вам не кажется, что... сдает наш вождь? — Кротовский заморгал глазами и отвел взгляд. — Все-таки возраст?!
— Я так не думаю! — Сан Саныч с неприятным удивлением разглядывал журналиста. — Хочу написать ему письмо.
— Правильно, напишите все чистосердечно, и он простит. У нас в семье безусловный культ личности Сталина — Ленина. Мы их любим! И я, и жена, и дочки, у меня младшая пионерка еще, проходит мимо портретов, обязательно отдает пионерский салют. Жена научила. По-моему, это прекрасно, когда люди так любят своих руководителей. Не рассуждать, а идти следом за вождями! За великими идти! Страшная патриотическая сила получается!
Сан Санычу не очень нравились все эти странные рассуждения, и сам этот журналист уже не нравился. Слизняк какой-то. Даже хотел спросить, не он ли написал фельетон на отца Фролыча? Белов помнил заголовок: «Враг вел судно на камни!» Не стал спрашивать. Вскоре объявили отбой, и они улеглись по кроватям.
Сан Саныч не сразу уснул, из-за журналиста-фельетониста опять задумался о письме Сталину. Он думал о вожде, понятно было, что Сталин не мог знать про такие сложные случаи, как у него, — Николь ссыльная, да еще иностранка, он женат... Но партийные органы по всей стране работают... это их дело, и они должны разбираться! В конце концов, это судьбы людей! Ему совершенно ясно было, что дело не в Сталине и что можно было попробовать написать...
Ключ в двери громко заскрежетал, она открылась, и Белова повели по пустым ночным лестницам и коридорам. Он спросил, сколько времени, но услышал недоброе: «Не разговаривать!»
В кабинете сидел следователь. Улыбался, изучая лицо Сан Саныча. Указал на стул:
— Ну как, гражданин Белов, надумали?
— Я все написал, товарищ старший лейтенант, — Сан Саныч приложил руку к груди.
— Называйте меня гражданин старший лейтенант, вы под следствием.
— А в чем меня обвиняют? — заторопился Сан Саныч, он наконец увидел человека, которому можно задать этот вопрос и который обязан на него ответить.
Старший лейтенант многозначительно молчал, вглядываясь в лицо Сан Саныча. Он был аккуратный, с приятной улыбкой, похож на артиста кино.
— Не хотите, значит? Это понятно. Это подтверждает наши предположения. После того как я зачитаю вам обвинение, вы уже не сможете заявить о своем раскаянии. Понимаете? Вам, за ваши заслуги, — он сделал значительную паузу, — делают снисхождение. Предлагают самому раскаяться и разоружиться перед партией и народом!
Сан Саныч молчал.
— Расскажите о своих политических взглядах и настроениях и о своей враждебной деятельности против СССР. — Антипин положил перед собой чистый лист бумаги. — Даже если она была нечаянная и вы заблуждались...
— У меня нормальные политические взгляды и настроения... хорошие! Какая же враждебная деятельность?! Я — честный человек, гражданин старший лейтенант!
— Честный? — старлей смотрел пристально.
— Абсолютно! Кристально честный! — выскочило из Сан Саныча слово, которым он думал, но которое никогда не собирался произносить.
— Ну?! — снисходительно усмехнулся лейтенант.
— Нет, ну понятно... — замялся Белов.
— Расскажите о вашем методе толкания.
— О чем? — не поверил Сан Саныч.
— О вашей работе, вы же придумали толкать баржи!
— Не я, это известно было, но... — у Сан Саныча, от того, что старлей заинтересовался его работой, прибавилось духу. — Раньше буксир баржи за собой тянул, а теперь толкаем. По нескольку барж можно! Раньше думали...
— Ну вот, я вижу, вы любите вашу работу. А как вы считаете, в чем наша работа заключается?
Белов не ожидал поворота в разговоре, замер, разглядывая серебряные погоны офицера.
— Вы за государственную безопасность отвечаете.
— Та-ак, а что это значит? Просто, в жизни?