— Что, Катя, — Померанцев качнул девочку на колене, — папу помнишь? Хороший у нас папа?
— Не наступайте на сердце, Николай Михайлович... она его не узнает!
— Узна-ает! Вон, Георгий Николаевич своих сыновей не видел никогда, а узнал бы! Как же? Нельзя не узнать — душа обязательно толкнет. Моему сейчас под сорок, а и то узнаю.
Катя, крупная для своих десяти месяцев, решительно сползла с коленей Николая Михайловича и пошла к матери. Николь взяла ее к себе. Мужчины выпили еще по рюмке и вышли на воздух.
— У вас-то дома как? — спросил Померанцев, прикуривая. — Вы извините, что я вас приплел, иногда и не знаешь, что сказать, горюет она очень. На людях — нет, а сама с собой — плачет. Сидит, перебирает его вещи...
— Все нормально, не извиняйтесь. Моя жена, кажется, замуж вышла. Полгода уже писем нет.
— Жалеете?
Горчаков помолчал, словно размышляя. Потом улыбнулся:
— Иногда хочется, конечно, увидеть, но, знаете, это просто такое желание. Я и представить их себе не могу.
60
После Нового года у Сан Саныча началась другая жизнь. Теперь его вызывал другой лейтенант. Полная противоположность красавцу Антипину. Замухрышка — сразу определил его Сан Саныч. Младший лейтенант Козин был лет тридцати, невысокий, со слабыми, прямо детскими руками, безвольным и вялым взглядом и потрескавшимися губами. Он был, как вечный двоечник, сидящий за первой партой, никогда ничего не знающий и тихо нелюбящий всех за это.
Такой его вид сыграл с Сан Санычем плохую штуку. Недооценивая возможности младшего лейтенанта госбезопасности, он повел себя вызывающе, отказался отвечать на «глупые вопросы» и простоял на ногах всю ночь. Лицом к стене, с пустым протоколом в руках. Козин уходил на час-другой, оставляя вместо себя конвойного. Форма младшему лейтенанту шла, как корове седло, и сапоги были смешно велики в голенищах, но к утру Сан Саныч уже не думал об этом.
В камере он с трудом снял ботинки с опухших ног. Днем ему опять не давали спать, а вечером, не отвечая на вопросы Белова, замухрышка Козин поставил его лицом к стене и ушел. Сан Саныч засыпал и начинал падать, но конвойный орал в самое ухо «Не спать!», пинал по коленкам и обливал водой из графина.
Белов как следует возненавидел маленького гаденыша Козина. Когда тот вернулся в кабинет, это было уже под утро, коленки у Белова тряслись от усталости, он без разрешения с трудом повернулся к следователю и заговорил с презрением, на которое только был способен:
— Эти твои фашистские методы не сработают! Не на того напал! Я верю в советских людей и советскую справедливость, а такие недоноски, как ты, все поганят! Ты — настоящий враг моей Родины, враг партии и Сталина! Я выйду отсюда и найду тебя, суку! Сам найду!
Козин молча все это выслушал, в глаза не глядел, но куда-то вниз на руки, на наручники Белова, только хлюпнул сопливым носом и вызвал конвойного. Белов ничего не чувствовал от усталости и с трудом передвигал отекшие ноги. Он был рад своему выступлению. Пока стоял, много думал и хорошо отрепетировал слова.
Его спустили не в камеру, а этажом ниже. Провели мимо горячего карцера, где он провалялся три дня. Он думал, что и сейчас ведут туда же, там хуже всего было, когда дали селедку, а потом два дня не давали пить. Селедку нельзя было есть ни в коем случае. Но его провели мимо. Завели в тупик и поставили лицом к стене у какой-то двери. Пришел Козин.
— Давайте, — сказал негромко. Он был все такой же болезненный недоросток. Белову странно было, что он может кому-то приказывать.
Сан Саныча завели в камеру со сводчатыми потолками. Надзирателей было двое. Незнакомые. Один, с жирным животом и большими руками, посматривал равнодушно, главным же был невысокий светлолицый сержант, с маленьким курносым носом и жестко поблескивающими глазками. Сержант спокойно перецепил Белову наручники, теперь руки Сан Саныча оказались сзади, и примкнул к кольцу в стене. Стоять было неудобно, пришлось чуть согнуться вперед. Все происходило деловито, в тишине. Сан Саныч понимал, что его готовят к чему-то плохому. Он молча подчинялся, пытаясь выказывать презрение к их действиям. Одно его волновало — выдержит или нет? Карцер выдержал, бессонницу тоже, хуже всего были эти два последние дня лицом к стене. Ноги опухали, не гнулись и не могли идти, но он ни разу не упал и ни о чем не попросил этого сморчка. Он его ненавидел.
— Так, говоришь, фашисты мы? — Козин взял в руки кусок толстого резинового шланга. Взгляд все такой же задроченный.
Белов молчал, отвернулся от своего следователя. Он почему-то не боялся его шланга.
— Что молчишь? Скажи еще... Цветков, — Козин повернулся к сержанту, — он фашистами нас обзывал!
Младший лейтенант пытался разозлить сам себя. Хотел и не решался ударить. Ткнул шлангом в живот Белову. Шланг был твердый, чем-то заполнен. Надзиратели никак не реагировали, и Сан Саныч легкомысленно подумал, что ребята тоже презирают этого хорька. Он повернул голову в сторону недоброго сержанта, ища поддержки, и в этот момент у него взорвалась голова. Он повис на наручниках, боль от вывернутых плеч вернула в сознание, он вскрикнул и заелозил ногами по полу, пытаясь встать. Ему помог толстопузый. Рот наполнялся кровью.
— Ну как?! — глаза младшего лейтенанта заблестели радостью победителя. — Еще хочешь? Скажи, давай!
Сан Саныч стоял, расставив ноги, он не знал, кто его ударил. Пузан спокойно стоял рядом справа, в лице ничего зверского, сержант отошел и что-то делал в темном углу, вернулся, натягивая перчатки.
— Давайте, чего ждете! — скомандовал младший лейтенант и сильно ткнул Белова шлангом.
И опять Сан Саныч на секунды потерял сознание. Это бил толстый, коротко, без замаха, бил в голову, но не в лицо. И сам же подхватывал... Теперь перед ним встал сержант, как на ринге, очень близко, желваки на щеках играли, он ударил в живот и тут же снизу в падающую голову. Лейтенант, раззадорившись, ударил шлангом по голове:
— Фашисты, говоришь! — он широко замахнулся и ударил еще раз.
Жирный поднимал Сан Саныча, но тот не мог ни разогнуться, ни вздохнуть, только сипел, выдыхая остатки воздуха. Щека раздувалась на глазах.
— Слабак! — заключил сержант и, зачерпнув воды в кружку, плеснул в лицо Сан Саныча.
— Вы почему меня бьете? — Белов сглотнул кровь и посмотрел на сержанта. — Я ни в чем не виноват! Он за все ответит! Герой, да?! — повернулся к офицеру.
Младший лейтенант, оскалившись, ударил шлангом по голове, с другой стороны опять коротко ударил жирный, а следом за ним сержант. Этот бил профессионально, что-то захрустело, Сан Саныч выплюнул вместе с кровью... Это были зубы. Во рту сбоку образовалась дыра.
В голове сильно шумело, Сан Саныча слышал только, как лейтенант выговаривал кому-то. В челюсти пульсировала острая боль. Его облили водой, но он стоял, безвольно опустив голову. Кто-то поднял ее, и Сан Саныч увидел лицо лейтенанта Козина:
— Завтра подпишешь протокол. Понял?
Белов молчал. Глаза лейтенанта были неспокойны, он уперся в Белова шлангом:
— Я напишу протокол, а ты подпишешь! Иначе отдам тебя этим бойцам. Они будут бить, пока не подпишешь!
Его вызвали утром. Протокол был на пяти страницах, мелким, неровным и плохо разборчивым почерком. Белов долго пытался понять, что там написано, у него страшно болела голова. Руками в наручниках с трудом перелистывал большие страницы. Наконец Козин не выдержал:
— Подписывай!
— Я не понимаю, что здесь. — Челюсть распухла так, что Сан Саныч еле произносил слова.
— Здесь изложено, что ты в сговоре с подельниками вел антисоветские разговоры, слушали вражеские голоса по радио, обсуждали деятельность партии и правительства в негативном ключе. Это самое мягкое, что могу, — он заговорил тише, — у Антипина ты должен был лесозавод взорвать в Игарке. Взрывчатку нашли бы на твоем корабле! А твои люди все бы подтвердили! Подписывай, начальство распорядилось помягче с тобой! Через неделю суд и на этап! Вот здесь распишись!
— Какой суд?!
— Что, маленький?! Больше десяти лет не получишь, может и меньше дадут...
— Я никаких разговоров не вел... — Белов помнил, что в протоколе были имена старпома, главного механика, а еще Макарова и его замов.
— Тебе вчера мало было?! — Козин нервно грыз заусенец на руке. — Этим зверям отдам, навсегда инвалидом сделают! Подписывай!
Белов тупо глядел мимо лейтенанта в окно.
— Ну всё, вечером снова будешь внизу! — Козин вызвал конвой, и Белова увели в камеру.
Думать Сан Саныч не мог, сидел на кровати, прислонившись к стене. Когда надзиратель с воплем «Не спать!» заходил в камеру, он видел, что Белов не спит, сидит с открытыми глазами. Баланду есть тоже не мог, рот не глотал. Он не понимал, что произошло. Его избили. Просто так, привязали и избили. Он не мог этого понять. Он утерял какую-то важную нить, которая могла бы связать все эти события. Ничего уже не имело значения, ни беседы Антипина, даже этот сморчок не вызывал никаких эмоций. Внутри все опустело. Страшно хотелось есть и спать. И он отключался с открытыми глазами.
Вечером его опять повели вниз. Он чуть пришел в себя, спускался по лестнице и пытался понять, что сейчас будет? Неужели опять бить? Не может быть... Надо поговорить с этим хорьком... Это была другая камера. За столом сидел младший лейтенант Козин. Рядом на стуле спокойно курил вчерашний боксер Цветков.
— Папироску хотите? — как ни в чем ни бывало спросил лейтенант.
Сан Саныч, готовившийся к худшему, неожиданно кивнул. Цветков сунул ему в рот папиросу и чиркнул спичкой. Белов опять кивнул. Курить с наручниками на руках было трудно. Вдруг за стеной кто-то громко заорал, потом заговорил горячо и потом опять заорал. Сан Саныч прислушался, похоже, там кого-то били. Лейтенант смотрел спокойно.
— Сними с него наручники, — приказал надзирателю. — Покури и подписывай!
— Я хотел прочитать... — за стеной опять раздались крики, слышно было и удары.