Он послушно сел к столу, рука пыталась взять папиросу, но у нее не получалось. Тряслась.
— Подписывай! Антисоветчина и больше ничего!
— А с кем я разговаривал?
Козин повернул протокол к себе, поискал глазами и прочел:
— Померанцев Н. М., Захаров С. Ф., Грач... Хочешь еще кого-то добавить?
За стеной орал и выл человек, и ругался, и снова орал. Слышались глухие удары. Сан Саныч не мог сосредоточиться.
— Но мы не вели никаких разговоров... — Белов почти жалобно смотрел на лейтенанта.
— Понял. Не хватило вчера... — он стал неторопливо собирать бумаги в папку. — Не советую тянуть, были такие, кто три дня выдерживали, ну четыре, потом все равно подписывали! Чем кровью ссать, лучше подпиши и на этап!
Сан Саныч понимал, что лейтенант сейчас уйдет и его начнут бить. Представил, что подписывает...
— А их арестуют? — спросил и понял, что спросил глупость. Ему хотелось задержать лейтенанта.
— Их уже арестовали, и все дали показания и на тебя, и друг на друга... Не хочешь друзей, назови кого-то из руководства! — лейтенант напряженно ждал. — Есть же кто-то, кто тебе не нравится? Давай! Я добавлю.
— Я так не могу, — Сан Саныч потрогал заросшую и саднящую от боли щеку. — Зачем это все? Арестуйте одного меня...
— Ты и так арестован, идиот. Не убейте его... Захочет подписать, протокол здесь! — Козин оставил бумаги на столе и вышел за дверь. Маленький и жалкий. Ноги болтались в сапогах.
Цветков сдернул с Белова китель и застегивал наручники за спиной. Сопел молча. Сан Саныч остался в одной тельняшке.
— Послушайте, — заговорил Сан Саныч негромко, — я, ей-богу, ничего не совершал. Клянусь вам. Я капитан буксира... Меня все уважают, у меня два ордена...
— Встал! — Цветков, как неразумного, пнул Белова в бок.
Белов распрямился, с просьбой, даже и жалобно заглядывая в глаза надзирателя. Но в них ничего не было. Боксер почти безразлично рассматривал Белова, соображая что-то, только в глубине маленьких глаз проблескивала злобная насмешка... или превосходство. Вчера он бил с таким же лицом. Сан Саныч сжался внутренне, ожидая удара. Надзиратель взял его за наручники и потащил к стене. Прицепил к трубе одну руку, потом другими наручниками другую. Сан Саныч стоял словно распятый лицом к стене. Руки вывернуты неудобно. Он закрыл глаза, сжал челюсти и уперся лбом в стену. Цветков все сопел и возился сзади. Потом чиркнул спичкой. Сан Саныч напрягся, попытался обернуться и в тот же момент глухо вскрикнул от резкой боли. Правая рука будто сломалась. Цветков бил резиновым шлангом, размахивался и с выдохом лупил в одно место по предплечью. Сан Саныч уже не чувствовал руку, только взвывал от боли, пронзающей все тело. Он боялся, что ему сломают руку, но шланг ложился не поперек, а вдоль. Боец остановился, подошел к дымящемуся куреву на столе, дернул несколько раз и вернулся. Встал к левой руке. Он бил сильно и размеренно, вскоре у Сан Саныча уже не было рук, но только две пылающие, разорванные до костей конечности. В голову стреляло, он отключался, начинал обвисать на наручниках, но страшная боль в выкрученных запястьях возвращала его на землю.
— Я не могу, не могу... — забормотал.
— Что? Громче!
— Я больше не могу, я... не могу... не могу...
— Подписывать будешь? — сержант ткнул дубинку в голову Сан Саныча.
— Я... я... — Белов дышал с трудом, — я прочитаю... прочитаю, я не читал...
Боец молча отступил на шаг. Удар пришелся по ягодицам. Сан Саныч вскрикнул, боль была неожиданно резкая.
— За что вы меня бьете?! — взвопил Сан Саныч.
— Было бы за что, убил бы... — боец перекуривал, попил воды из графина. — Будешь писать?!
— Я не знаю, что там! Ай-й! Зачем вы бьете, я же человек! Я не виноват! Ай-й! Послушайте, товарищ...
Боль становилась все острее, Сан Саныч выгибался от каждого удара, он опять перестал понимать, что происходит, было больно, больно и больно... Удары отдавались во всем теле. Надзиратель бил не так сильно, но чаще, он устал и разозлился, дышал тяжело. Присаживался, вытирал пот, снова закурил. Сан Саныч уже не вскрикивал, но только тяжело выл, ноги тряслись и подгибались.
Неожиданно все кончилось. Боец попил из графина, вытерся полотенцем и отстегнул наручники:
— Садись! — кивнул на табуретку.
Белов, бренча наручниками на двух руках, подошел покорно и безумно и попытался сесть, но, едва коснувшись задом табуретки, взвыл и упал на колени.
— Ха-ха-ха-ха! — заливался боец. — Садись, чего ты?! — Эту штуку он проделывал со всеми. Сан Саныч стоял на коленях, согнув голову, и тихо выл. — Я на тебя завтра посмотрю, козел! На выход!
Сержант завел его в соседнюю, совсем маленькую комнатку. В ней не было ничего, только бетонный пол.
— Вывод завтра утром, насрешь — съесть заставлю! Понял?! Языком пол вымоешь!
Сан Саныч с трудом нашел позу. Лежал на животе, руки вывернуты вдоль тела. Последние несколько часов он был не человеком, но животным, которое почему-то истязали. Ни об унижении, ни о мести, ни о чем другом он не мог думать, ему было очень больно. Кого-то опять били за стенкой, тот кричал и ругался, но Сан Санычу было все равно.
Он проснулся среди ночи от страшной боли во всем теле. Ему очень хотелось в туалет. Он потихоньку встал на ноги, прислушался. Глазок в камере был небольшой и без кормушки. Сан Саныч постучался негромко. Никто не загремел ключами, не подошел, похоже, в подвале никого не было. Сан Саныч постучал громче:
— Эй, есть кто-нибудь?
Никто не ответил. Он уже не мог удержаться. Помня про угрозу своего истязателя, писнул на стену, перешел и писнул еще немного... так он прошел полкамеры. По стенкам стекало, сильно пахло мочой. Ноги под ягодицами были сине-красные. Сан Саныч осторожно задрал тельняшку и осмотрел руки. Они были сплошным синяком и нигде не было ни капли крови.
Утром в камеру вошел Цветков и сразу сморщился от запаха, увидел потеки на стенах:
— Раздевайся! — в лице, в маленьких глазках — ненависть.
Сан Саныч чуть помедлил, соображая, что сейчас будет, и начал снимать тельняшку, он с трудом шевелил пальцами. Ему казалось, что Цветков, осмотрев его, сжалится. Но тот неожиданно вышел и вскоре вернулся с ведром. В нем была вода.
— Все стенки вымыл от ссанья! — Цветков кинул тельняшку Белова в ведро.
Сан Саныч стиснул зубы, глаз не поднимал, но и не двинулся с места.
Весь следующий час Цветков его бил. По тем же местам, что и вчера, по синим, разбитым рукам и ягодицам. Сан Саныч уже ничего не чувствовал, это была сплошная боль, он молил Господа, в которого не верил, чтобы тот кончил все это скорее. Сдохнуть! Сдохнуть! Сдохнуть! — колотилось в голове.
Цветков устал и снова запер его в камере.
Его не кормили, вечером только дали кружку воды, и вскоре пришел следователь Козин. Сан Саныч не мог встать, лежал на полу, на боку, но тот и не требовал:
— Так будет каждый день. Все равно подпишешь!
Он постоял, думая о чем-то. Потом заговорил миролюбиво:
— Зря мучаешься, все подписывают. Инвалидом же станешь... могу кого-то убрать из протокола... Иду тебе навстречу. Слышишь, герой?
— Ни на кого клеветать не буду! — промямлил Сан Саныч разбитым ртом. — Хотите, убейте! Я ни в чем не виноват, и это будет известно...
— Так что же, отпустить тебя?
— Да! — чуть слышно, но твердо кивнул Сан Саныч.
— Хм! — развеселился Козин и присел к нему на корточки. — Ты же начнешь говорить, что у нас безвинных берут! Да еще и бьют!
Сан Саныч молчал. Ему больно было говорить, а щеке от пола было прохладно и полегче.
— От нас просто так не уходят. Подпишешь сегодня — получишь не больше десяти лет. Одному не получится, мне нужна группа. Померанцев, Захаров, ссыльные прибалты пойдут! Йонас-Павулюс! И обязательно кто-то из начальства... Не будь ты дураком! Все равно подпишешь!
Сан Саныч слушал его и на время забыл о своей боли. Он сейчас не Козина презирал, он вдруг ясно почувствовал, что любит своих кочегаров. И ни за что не продаст их. Это были первые человеческие чувства за последние сутки. Тут же Николь в голову явилась, Катька, другие хорошие люди. У него в груди перехватило:
— Они — люди, а ты паскуда! Сдохну, не подпишу! Из-за таких уродов все...
Он не договорил, лейтенант вскочил с перекошенным ртом и трусливо замахнулся ногой в лицо. Сан Саныч зажмурил глаза. Удара не было. Лейтенант стоял над ним, сжав кулаки:
— Ну, тварь, посмотришь у меня! — прошипел следователь сквозь стиснутые зубы и вышел.
Ночью пришли двое. Цветков и какой-то незнакомый старшина. Подняли с пола. Голодный Сан Саныч еле держался на ногах. Руки в наручниках за спиной. Старшина брезгливо осмотрел его, покачал головой:
— Не, Цветков, давай сам! Чего Козел на него взъелся?
— Так не подписывает!
— Они все не подписывают... и зачем его... он чуть живой... — старшина разговаривал так, словно Сан Саныча не было в комнате.
— Да мне начхать, не я придумал... — Цветков то ли смущался, то ли, наоборот, был чем-то доволен.
— Ну давай, я в дежурке буду, если чего! Тут уже и бить нечего!
— Жрачку-то привезли? — спросил Цветков вдогонку.
— Привезли.
Цветков ударил, как только закрылась дверь. На этот раз он разговаривал. Зло сузив рот и прищурив глаза.
— Ты что же, сука?! А?! — он ударил в живот и поймал падающего Белова за шиворот.
Сан Саныч не мог вздохнуть, но еще получил коленом в грудь. Потом еще. Цветков вел себя так, будто Беловых вокруг было сто, и он, патриот Цветков, один стоял против этих предателей, окруживших его родину.
— Ты что же, партию не любишь, сука?! — кулак смачно пришелся в другую челюсть. — А?! Сталина не любишь?! — кулаки только мелькали. — А, сука?! Не любишь?! Подстилка американская!
Цветков бил своего личного ненавистного врага, бил в ярости, куда придется, не особо разбирая. По рукам было больнее всего, Сан Саныч не прикрывался и уже не убирал голову, ему было все равно, мелькнуло, что Козин велел забить насмерть. Наконец, теряя сознание, сполз по стене, растянулся и лежал, закрыв глаза. Ни на что не реагировал.