— Встал, паскуда! — ревел над ним Цветков, пиная в ребра.
Сан Саныч не двигался. Цветков примолк, отошел, сопел что-то рядом, Белов подумал, что на этом, может, и кончится, и даже чуть расслабился... но тут же почувствовал, как по его лицу течет вода, он поморщился, не понимая, вода была теплая, затекала в ноздри, сбегала по губам, Сан Саныч очнулся, открыл глаза, Цветков стоял над ним и ссал на него.
— Что, сука, не нравится?!
Сан Саныч попытался отвернуться и спрятать голову, но тот поливал тельняшку, снова направил струю на лицо. Белов, забыв о боли в руках, попытался сесть, Цветков хохотал над ним, целился в голову, волосы были все мокрые. Наконец Цветков иссяк. Наступил сапогом на руку Белова, другой ногой проверил наручники. Распрямился брезгливо.
— Все, до утра свободен! Блевотина американская!
Он ушел. Сан Саныч лежал в луже, плотно сжав губы. Даже тело перестало болеть. Попытался отодвинуться, но лужа была везде. Сан Саныч бессильно опустил мокрую голову. К нему, в его сознание просились близкие люди, но он не пустил их. Дальше так нельзя, мелькнуло ясно.
Он уже думал об этом. Когда мыл камеру, нашел половинку лезвия, запрятанную в щель. После первого избиения он достал ее и долго сидел, зажав в кулаке страшную остроту. Можно было отважиться на одно движение, и его больше не смогут бить и издеваться. Пустота. Конец. Ни Козина, ни Цветкова. Пугала вытекающая кровь, а вместе с ней и жизнь... У него начинало колотиться сердце. Он представлял, как его объявят врагом народа — честные люди с собой не кончают! — довольное лицо Козина возникало, еще какие-то лица. И среди них, чуть поодаль, внимательные глаза Николь. Она строго на него смотрела, и он чувствовал себя кем-то, кем быть нельзя. Он спрятал лезвие на место и с облегчением подумал, что морда заживет, а там, на воле, его ждут люди, которые его любят.
Теперь же он ни о ком не мог думать. Он стиснул зубы и чиркал, чиркал лезвием по запястью, преодолевая самый страшный последний страх. Страх все-таки был. Он ненавидел себя. Даже в вонючей луже, полуживой и опозоренный, он трясся за свою шкуру. Сейчас приведут в камеру, и сразу сделаю. Он запрещал себе думать, как он это будет делать, только чувствовал в себе эту последнюю решимость. Лежал и ждал, когда за ним придут.
Он проснулся все в той же камере на полу. Прислушался, в коридоре ходили, в голову пришло вчерашнее, Сан Саныч принюхался к себе, не понял, чем пахнет — он уже больше месяца не был в бане. Но тельняшка была сухая и лужи не было. Болели запястья под наручниками.
За ним пришел незнакомый надзиратель и отвел в туалет. Не торопил, дал умыться, Сан Саныч даже голову вымыл под краном и, как мог, привел себя в порядок. Это хорошо, — он чистил китель мокрой рукой, — я должен выглядеть хорошо. Его решимость не проходила, он почти спокойно ждал возвращения в камеру. Внутри после сна было подозрительно тихо и не так сильно болело тело. Он чувствовал безразличие ко всему, даже к своему убийству, как будто оно уже произошло и ему больше не о чем было волноваться. И это он тоже считал хорошим знаком. Чтобы это сделать, надо быть спокойным.
Его повели не в его камеру, но сразу на третий этаж. Он стоял лицом к стене у двери какого-то кабинета и равнодушно вспоминал, как лежал вчера ночью в цветковской моче. И думал, что лучше так лежать, чем когда тебя бьют. С ним что-то произошло, ему не было ни стыдно, ни унизительно, ему было все равно. Надо было попасть в свою камеру, он старался не думать о лезвии, но просто видел себя уже неживым. Просто лежал на койке, а вокруг стояли люди.
Это был кабинет Антипина. Тот сидел за столом и писал, кивнул Белову.
— Садитесь, Александр Александрович! — старший лейтенант перестал писать и укладывал бумаги в папку. — Ну, как дела? Чего же вы стоите? — Антипин смотрел доброжелательно. — Садитесь, я из командировки, в Ермаково был, вашу Николь видел!
— Я не могу... — у Сан Саныча все сдвинулось в голове от ее имени. — Меня избили!
— Кто? Вы же в одиночке? — очень искренне удивился Антипин.
— Следователь Козин с надзирателями... — Сан Саныч не мог понять, знает Антипин или нет.
— Как получилось? — нахмурился старший лейтенант.
— Я не подписывал протокол, в котором мне предлагали оклеветать честных людей.
— И вас за это ударили? — продолжал не понимать следователь.
Сан Саныч отпустил штаны, и они без ремня сами сползли и обнажили синие, местами черные ноги. Сан Саныч все смотрел в глаза своего следователя, у него росла надежда, что тот ничего не знает. Антипин подошел, хмуро осмотрел ноги Сан Саныча. Принюхался к нему.
— Вы давно были в бане? — он вернулся за стол и достал бумагу.
— Ни разу не был.
— Я распоряжусь, присаживайтесь как-нибудь и пишите заявление о побоях. Вот ручка...
— О побоях?! — Белов не сразу шагнул к столу, сердце в нем очнулось и затрепетало мщением.
— На имя начальника тюрьмы... — Антипин посмотрел на часы. — Как только появится врач, зафиксируем травмы. Что у вас с пальцами? Писать сможете?
Сан Саныч посмотрел на большой палец правой руки. Он опух и не шевелился, остальные тоже плохо гнулись.
— Ладно, напишете заявление у себя в камере, а сейчас я хотел с вами поговорить. У меня серьезные вопросы, которые могут решить вашу судьбу. — Он встал, прошелся, полуулыбка блуждала по лицу. Все вглядывался в Сан Саныча. — Сначала о другом хотел спросить... Ведь вы верный сталинец?
Сан Саныч кивнул головой.
— То есть вы безоговорочно верите нашему вождю?
— Да, — уверенно ответил Сан Саныч, — почему вы спрашиваете?
Антипин подошел к шкафу с книгами, достал какую-то брошюру и стал листать.
— Вот. Читайте, — он чиркнул ногтем.
«...метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружающихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод...»
Белов поднял голову, не очень понимая, к чему все это.
— Совершенно секретный документ. На подпись смотрите!
Белов видел подпись Сталина.
— Это его разъяснения! Это руководство нашими действиями. Сталин допускает методы физического воздействия.
— Но там говорится о врагах народа!
— Дорогой Александр Александрович, мы и в прошлый раз с вами на этом не сошлись! Вы сами можете не знать, что уже являетесь членом антисоветской организации!
— А зачем вы мне показали совершенно секретный документ? — спросил вдруг Сан Саныч. — Если я враг?! Вы же не верите...
— Правильно, я даже уверен в обратном! Вы честный, но наивный советский человек. Вы превратно понимаете слова о чести и дружбе. Безопасность нашей с вами родины выше дружбы, и вы с этим, конечно, согласны, но не хотите нам помочь! Помогите! Мы все уже знаем, но нам как раз нужен такой видный и, главное, честный человек, который... — Антипин чуть замялся.
— Честный человек, который всех оболжет! — закончил за него Сан Саныч. — Зачем вам мои признания в том, чего я не делал? Вы же знаете, что не было никаких антисоветских разговоров! Козин прямо над этим смеялся, говорил, что выбьет из меня любые признания... что я подпишу, как со своей матерью спал!
— С Козиным разберемся, считайте, что его дни в госбезопасности сочтены. Что же касается меня, в моей практике не было случая, чтобы подследственный не сознался!
— А если он не был виноват? — удивился Сан Саныч, но Антипин его не слышал.
— Мы знаем, что в Енисейском пароходстве ведутся антисоветские разговоры. Начались они в голодные годы после войны, а в последнее время усиливаются. Связано это с большим количеством заключенных и ссыльных в крае, с огромными и трудными стройками. Все это и в Москве знают, Иосиф Виссарионович недавно принимал начальника нашего управления и лично ставил ему задачи... Нам поручено вскрыть этот нарыв.
Антипин подошел к окну, шире раздернул шторы. Солнце вставало и заливало курящийся дымами город розоватым морозным светом. Старший лейтенант, слегка картинно задрав подбородок, смотрел куда-то вдаль.
— Идите сюда!
Белов осторожно подковылял, придерживая штаны. Его тело снова начало болеть.
— Смотрите! Краны и краны! Самые современные корпуса! Сплошные заводы! Десять лет назад сказать кому, что мы здесь будем делать телевизоры! И такое по всей стране! Вы это не хуже меня знаете! Разве не Сталин говорил нам об этом? Не он провел через страшную войну и заложил основы коммунизма?! Наши дети увидят совсем другую жизнь! А есть люди, которые ненавидят все это, вставляют палки в колеса! Не помогая нам, вы помогаете им!
За окном, и правда, было хорошо. Солнечно. Сан Саныч почти два месяца не видел снега. Подъемные краны ворочали свои стрелы, из высоких труб по голубому небу тянулись светлые, розоватые в утреннем солнце дымы.
— Я был в Ермаково и в Игарке, машина завертелась, это будет большое дело! Я знаю, как вы относитесь к Макарову, но материалы следствия полностью его изобличают. Его и его замов Селиверстова и Питкуна, опять же знаю, что вам не понравится, но замешан и белогвардеец Мецайк. Они многим успели промыть мозги.
— Почему белогвардеец?
— Наивная вы простота, Белов... думаете, что все знаете. Потому что белогвардеец! Настоящий! С высшими колчаковскими наградами! И вы должны вспомнить, о чем с ним разговаривали. Вспомнить в подробностях, а я уже разберусь, что есть что.
Антипин замолчал, открыл портсигар с папиросами.
— У вас два выхода — или вы с нами, или идете вместе со всеми по самым тяжелым статьям, как нераскаявшийся злобный враг. Москва с такими не шутит — двадцать пять лет или расстрел!
Сан Саныч сидел, опустив голову. Он вспотел, и от тельняшки пахло мочой.
— Вы понимаете теперь, что я действительно хочу помочь! Хочу сохранить вам жизнь и свободу! А понадобится, простите за откровенность, можем уничтожить вас, как опасного свидетеля. В архиве будет лежать бумажка о вашей смерти в результате болезни.