— Здравствуйте, Георгий Николаевич, — Николь разматывала девочку, улыбаясь мужчинам.
— Дай-ка я! — Померанцев отнял у Николь Катю и поставил ее на табуретку. — Вы где так долго? Я уже старик, могу и не дождаться, крякну от волнения где-нибудь в углу... Ты, Катерина Александровна, где была? — он напускал на себя строгость и целился седыми усами в живот девочки.
Катя закатывалась от смеха и хватала «деда» за усы.
— На концерт попали. Идем мимо клуба, а там — спектакль художественной самодеятельности, мы и зашли. Очень смешной, Катя так смеялась... — Николь развешивала вещи. — Ой, я вам бутылку купила — в сенях, в авоське! И хлеб там!
Сели обедать. Солнце опустилось к горизонту и теперь стояло против окна. Заливало комнату едва заметными красноватыми отблесками. Николь кормила Катю «специальными щами», которые «деда Коля» — Катя показывала на Померанцева — сварил для одной маленькой девочки — Катя тыкала пальчиком себе в грудь. Мужчины выпивали после работы на морозе.
— Какой же ты молодец, Николай Михалыч! — похваливал Горчаков. — Меня, хоть палкой бей, так не сварю! Мы раз с товарищем месяц делали круговой маршрут на Курейке, и так получилось, что я все время готовил. Так весь месяц и ели одно и то же — суп с тушенкой и макаронами! Утром, в обед, и вечером.
— Это меня Климов выучил, вот, я вам скажу, талантище природный! На все руки! И в механике, и зашить-починить! А с виду — такой... топором тесаный.
— Мне казалось, он крестьянин...
— Так и есть! По земле тоскует, бедолага, про свое хозяйство все рассказывает — до сих пор помнит, как какую корову звали. Вот скажи ты мне, за каким бесом они его здесь держат?
— Ты думаешь, они о нем думают? — Горчаков, закуривая, подсел к печке.
Солнце опускалось, в комнате темнело, Катя, нагулявшись, заснула, не доев щи. Николь налила в рюмку спирта, добавила ложку брусничного варенья и подсела с папиросой к мужчинам.
— Где сейчас наш Сан Саныч?
Это был ее любимый вопрос, когда у нее бывало настроение. Они начинали придумывать «хорошие условия» для Сан Саныча, «хороших» следователей или хороших товарищей в камерах. Все имели тюремный опыт, все прошли через следствие. В этот раз разговорился Горчаков:
— Меня ни разу не били на следствии, ни один следователь пальцем не тронул... Мне вообще очень везло в жизни.
Николь с Померанцевым улыбнулись.
— И как же они тебя на такие срока уговаривали? — беззубо ощерился Померанцев, наливая еще по рюмке. — Такого-то «везучего»?
— Да ничего особенного, сколько всем давали, столько и я получал... — Горчаков замолчал, покуривая задумчиво. — Вот загадка — почему при таких нелепых, неправдоподобных делах и приговорах они соблюдают юридические формальности? Зачем им все эти суды? Прокуроры, надзирающие над следствием? Зачем они добиваются признания вины, если негласно могут делать с людьми все, что угодно?
— Ну как же?! Ложь не любит, когда она похожа на ложь, все должны верить в самое светлое и справедливое общество! — Николай Михайлович выбросил бычок в печку. — Пойдем-ка, Георгий Николаевич, перетаскаем чурбаки в сарай, не ровен час, приделают им ноги сознательные советские люди.
Поезд тянул небыстро, километров пятнадцать в час, а иногда и меньше, и все же это была железная дорога. С перестуком колес. Мимо проплывала тайга, местами неряшливо выпиленная, с неубранными деревьями, но, присыпанная снегом и с пушистыми шапками на ветвях, она все равно выглядела красиво. Весь состав состоял из трех вагонов-теплушек — в одном ехало начальство, в двух других — охрана и походная кухня. Теплушка для начальства была блатная, в ней были устроены не по северному большие окна и полумягкие сиденья, как в плацкарте. Лучшие места занимали три офицера — члены комиссии Главного управления лагерей и начальник Северного управления лагерей и Стройки-503 полковник Боровицкий. Горчаков устроился наискосок с противоположной стороны. Здесь тоже было большое окно.
Дорога была одноколейная, тайга иногда подступала совсем близко, и ее можно было рассмотреть. Местами же поезд тянулся по снежной траншее — снег по бокам был выше вагонов. Мороз стоял за сорок, в вагоне все время подтапливали буржуйку и было жарко. Георгий Николаевич, разморенный приятным бездельем, задремывал под стук колес, просыпался, когда останавливались или ехали совсем медленно. И снова смотрел в окно.
Мосты проезжали осторожно, а через некоторые поезд проходил с пустыми вагонами. Выходили, закуривали, начальство по случаю «славного морозного утра» заряжалось коньячком на свежем воздухе, закусывали сальцем и копченой колбаской. Горчаков не завидовал. Сегодня утром он тоже завтракал не баландой, а главное, в хорошей компании. У него на коленях Катька ела свою манную кашу. Георгий Николаевич улыбался невольно, тоже закуривал и любовался той же, что и высокое начальство, заснеженной таежной речкой.
Переходили мост пешком, рассаживались и ехали дальше. У начальства в их «плацкарте» был накрыт стол. Разговор, подогретый коньяком, оживился и стал громче.
— Сугудаем! Сугудаем закусывайте, товарищ майор, — угощал начальник Стройки-503 полнотелого, с пухлыми губами и щеками веселого майора-экономиста. — В Москве такого не подадут! Этот омуль еще вчера в Енисее плавал!
— У меня к вам вопрос, товарищ Боровицкий! — проверяющий полковник, он был старшим, смотрел добродушно, но и чуть строго. — Километров тридцать уже проехали, и все тайгой. Ведь это же шпалы! А вы их заказываете и заказываете. Почему здесь не пилите?
— Здесь нет столько леса, товарищ полковник. Для магистральной железнодорожной линии из одной столетней сосны получается только две полномерные шпалы, а их на один километр пути надо 1600–1800 штук, это тысяча сосен. То есть для Строительства-503 надо спилить около миллиона деревьев! Здесь столько нет, а их еще креозотом пропитать надо — это целое производство. Возить экономически выгоднее, мы считали.
— Но я же вижу, что вы пилите! — кивнул полковник за окно.
— Конечно, параллельно железной дороге идут зимники для завозки грузов тракторами и машинами. На гати много леса уходит.
Горчаков следил за разговором. По холеному виду московского полковника ясно было, что его совершенно не интересуют все эти шпалы и пропитки. Ему хорошо было от коньяка, от солнечной погоды и неторопливо ползущей картины тайги за окном. Этот полковник три недели назад улетел из столицы в «трудную, далекую и опасную» командировку. И совсем не торопится обратно. Обхаживали и принимали в Ермаково по высшему разряду. Здесь, «у черта на рогах», было все, чего только могла пожелать командировочная душа.
— За два с половиной года построили больше ста километров, товарищ полковник, — рассказывал Боровицкий. — Мы сегодня доедем с вами почти до Янова Стана по этой дороге. Однако и проблем хватает. Вот мост проехали...
— Хороший мост! — со знанием дела похвалил полковник. — Я бы сказал — изящный!
— А ведь он временный! И стоит на объездном пути! На основном здесь нет ничего. У нас на сегодня почти все мосты деревянные, только под легкие паровозы, для нужд строительства.
— Сколько у вас постоянных мостов? — важно нахмурившись, спросил полковник.
— Полностью готовый один пока.
— Почему не строить сразу хорошие мосты? Средства есть! — спросил, улыбаясь, майор. — Пишите заявку, выделим еще!
— Все та же проблема — нет проектов, а без них кто возьмет на себя ответственность? Мы начали ставить бетонные опоры через несколько рек, а они и десяти-, и двенадцатиметровой высоты! Часть опор через год уже поплыли из-за мерзлоты! Изыскания нужны основательные, на это нужно время, а с нас спрашивают километры! Вот и гоним деревянные! Вы же и спрашиваете! За эти мосты уже кучу народу посадили!
— С нас тоже спрашивают, — майор перестал улыбаться. — Наш отдел не одну вашу стройку обсчитывает. Деревянные мосты дают высокие темпы строительства, мы понимаем!
— Я недавно своих экономистов спросил, сколько на нашем участке должно быть мостов, — полковник Боровицкий прикурил папиросу. — А они не знают. Почему? Все то же — окончательного проекта нет! В одном месте в районе Турухана был мостовой переход через овраг предусмотрен, а зэки его взяли и засыпали. Десятиметровой высоты насыпь получилась! Мы подсчитали — по деньгам дешевле, вроде лучше, а весной Турухан поднялся, и эта насыпь превратилась в плотину. Ее потом все лето ремонтировали — она теперь золотая. Весной железная дорога во многих местах километрами уходит под воду!
— И что с ней потом?
— Обслуживаем! Ремонтируем! Срываем сроки строительства! Хорошо, вдоль трассы лагеря уже стоят, можно заткнуть дыры людьми. Но это пока трасса сто километров! А когда она станет тысячу — кто будет обслуживать? Тут же совсем нет местного населения. Или лагеря здесь навсегда?
— Ну, дорогой товарищ полковник, это не нашего ума дело, надо будет, и останутся!
— Совершенно справедливо, — поддержал майор, — трасса Салехард — Игарка — самая дорогая стройка в нашей истории. Уже освоены колоссальные деньги — больше пяти миллиардов народных рублей! За эти деньги самое современное жилье для двух таких городов, как Красноярск, можно было построить! Два новых Красноярска! Это при том, что полстраны живут в бараках и сараях! Вы понимаете, как нам сейчас нужны эти деньги?!
Все не без удивления на него смотрели. Но он уверенно продолжил:
— Мы с вами не можем оценить значимость этого проекта! Только сам Сталин способен заглянуть так далеко и принять такое решение, и я уверен, через двадцать лет, через пятьдесят — это решение станет понятно всем. Наши потомки оценят все в полной мере. Нам же сегодня надо поменьше рассуждать и просто много работать! За Сталина!
Майор встал. Все поднялись, чокнулись с серьезными лицами. Может быть даже слишком серьезными. Горчаков улыбнулся про себя. Он бы выпил, конечно, под такую закуску и с таким видом за окном, но не с этими высокопоставленными шестерками. Боровицкого жалко было, нынешний начальник 503-й был неглупый мужик.