— Саня, друг... — Николай Брагин облапил Белова. — Айда с нами садись, у нас полно всего... — он кивнул на стол.
— Здорово, Коль, я ухожу сегодня, народ еще нанять надо...
— Кончай, ты что? Прими стакашку с «Новосибирском», мы ночью зэков две баржи притащили... а утром они шухер подняли — слышал, стреляли?! Ты когда пришел? — Брагин тянул Белова к столу, размахивая свободной рукой.
Чуть не выбил графин из рук летчика. Тот строго, но благодушно посмотрел на Николая:
— Братишка, крылья поломаешь!
— Следующий! — обратилась Аня к Белову.
— Мне две трехлитровых...
— На вынос не продаем! — Аня невозмутимо смотрела на Сан Саныча.
— Анечка, мы уходим сегодня... — Белов застеснялся, они с Аней были знакомы.
— Вам всем на вынос, а меня с работы погонят! Куда тебе?
— А у тебя-то нет банки?
— И банки у него нет... — она нагнулась под прилавок, округляя юбку, выше которой красовался белый бантик от передничка. Белову доводилось его развязывать, и он даже малость покраснел и убрал глаза от знакомых округлостей буфетчицы. — Вот, из-под компота персикового, ее не отмоешь, сладкая будет...
— Давай сладкую, — согласился Белов.
Она еще раз стрельнула в Белова глазами и пошла в подсобку сполоснуть банку. Летчики, ожидавшие своего спирта, перемигнулись весело на краснощекого речного лейтенанта.
Белов вышел из столовой. Одной рукой прижимал к груди тяжелый и ненадежный бумажный мешок с тушенкой, в другой в авоське колыхалась пятилитровая банка, налитая до краев. В прорези жестяной крышки всхлипывала мутноватая стоградусная жидкость и доносился приятный запах. Белов вспомнил, как буфетчица назвала спирт, и улыбнулся соглашаясь. Важно теперь было донести «напиток» до буксира.
Он аккуратно спускался по длинной лестнице к реке, когда его догнала повариха Нина Степановна с двумя огромными авоськами из грубой крученой нитки. В Игарке с продуктами было намного лучше, чем в Красноярске. Егор с Сашкой несли по мешку на плечах: один с мукой, другой с сахаром, — понял Белов.
— Здравия желаю, — весело поздоровалась повариха с капитаном.
— Здрасьте и вам, чего-то немного? — улыбнулся Белов, пытаясь пошутить.
— Не унесли, сейчас еще сходим... Комбижиру взяла хорошего, — хвасталась довольная кокша.
Белов спускался медленно и даже улыбался так же осторожно, спирт нет-нет, а выплескивался и тек по ребристому боку банки.
Повариха «Полярного» Нина Степановна Трофимова второй год работала с Беловым. Всю войну прошла ротной санитаркой. По передовой ползала, под артобстрелами и бомбежками лежала, и ранена, и контужена была, и в людей стрелять приходилось. Всем на судне, независимо от возраста, даже и Грачу, она была мамой. У кого где чего заболело — все тянулись к ней. Она ни с кем не дружила, да как будто никого особо и не жалела, а люди шли. Готовила хорошо, в отличие от многих поваров, с которыми пришлось работать Белову, ничего не притыривала. Ни семьи, ни родных у нее не было, может поэтому в гарманже[26] в конце навигации всегда оставались продукты. Единственной бедой, которая время от времени случалась с кокшей, были трехдневные запои. Она тихо сидела в углу кухни и ни на кого не реагировала. Пила чистый спирт, запивая холодным чифирем, и курила. И все три дня не спала. Иногда негромко и сокрушенно с кем-то разговаривала, покачивая головой. Она была тихая и спокойная, но отобрать у нее выпивку никто не осмеливался.
Еще сверху, подходя к судну, Белов видел кучки людей у парохода. Он отдал спирт Егору, сам вышел на берег. Люди сгрудились вокруг. Светлоголовые прибалты и немцы в основном. Были и другие, немало и раскосых глаз смотрели на капитана Белова. Он глядел в эти глаза и чувствовал себя неловко — ему нужно было всего четверо-пятеро из этой волнующейся толпы.
— Товарищ лейтенант, кочегаром берите... Гражданин начальник, я масленщиком три навигации работал! — тянули руки, ушанками и кепками трясли над головой.
— Так, потише! Радисты есть? — спросил Белов.
Толпа замялась, люди стали озираться друг на друга.
— Радистов нэма, тут одны кочегары!
— Азбуку Морзе кто знает? — уточнил Белов.
— Я знаю, — как будто нехотя ответил голос откуда-то сзади, сквозь толпу протискивался высокий парень.
— Еще кто? — спросил Белов.
Больше радистов не было. Подошел главный механик Грач.
— Выбирай себе моториста, Иван Семенович, — сказал Белов и поманил рукой радиста.
Они отошли к судну. Парень был ровесник Белова, волосы так же зачесаны назад, только светлые. Глядел прямо и независимо.
— Возьмите лучше кочегаром, — попросил неожиданно.
— Почему кочегаром? — не понял Белов.
— У меня справка, — он показал «Удостоверение ссыльного» — потертую бумажечку с печатью, аккуратно заложенную в тонкую книжицу, — особый отдел не разрешит радистом.
— Ты откуда?
— Из Эстонии, учился в мореходке в Таллине, зовут Йохан.
— Бывает, что разрешают... — Сан Саныч внимательно изучал эстонца. — Попробуем.
В кочегары Белов взял двух молодых крепких литовцев. Оставалась матроска. Женщин было немного. Потертую жизнью разбитную кралю с папиросой в щербатом рту Белов отставил сразу, не подходили и пожилые — работы было много и условия тяжелые. Остались говорливая смазливая бабешка в цветастом платке и черном плюшевом пальто и молчаливая, односложно отвечающая немка из Саратовской области. Белов взял немку. Ее звали Берта, она была светлобровая с прыщами на лице. Бабешка в плюшевом пальто страшно возмущалась, хватала Белова за рукав и в запале назвала конкурентку фашисткой, отчего бледные щеки Берты покрылись розовыми пятнами.
Грач выбрал в помощники механика высокого дядьку с умным лицом, боцман привел знакомого мужика в матросы. Мужик был крестьянин, с виноватой открытой улыбкой, крепкий, кривоногий, и сильно окал. Надо было согласовать всех набранных в Управлении. Там не сразу все получилось, не было начальника Третьего отдела, и окончательное оформление отложили на утро. Неутвержденные, опасаясь потерять место, снова пришли на берег. Люди, которых не взяли, тоже сидели на бревнышках у «Полярного», еще больше народу толклось у пристани пароходства, где стоял большой колесный «Новосибирск».
Встали под уголь к барже-углярке. Первый штурман, а по-простому старпом, Сергей Фролович Захаров объявил общий аврал, сам, переодевшись в грязное, распоряжался работами. Фролыч был потомственным речником, сыном знаменитого лоцмана с Подкаменной Тунгуски, крупный, слегка толстоватый и очень сильный. Он мог работать сутками. На морозе, жаре, не уставая, улыбался только чему-то внутри себя. Потом столько же спал.
Белов остался в рубке, приводил в порядок бумаги, завел новый вахтенный журнал. Разложил лоцманские карты низовьев Енисея, прикидывая маршрут. За стенами рубки усиливался рабочий шум — гремели сапоги по металлу палубы, уголь посыпался в гулкий пустой бункер. Двое на барже грузили лопатами из кучи, двое катали тачки. Борт «Полярного» был выше баржи, и тачку надо было вкатывать по трапу в горку. Здесь стоял старпом с длинным металлическим крюком — подхватывал тачку за «рыло» и помогал вкатывать.
«Полярный» брал в бункера сорок тонн, и еще тонн пять досыпали прямо на палубу, на корму. Этого хватало на пять дней хорошей работы машины.
На палубе углярки с лопатой в руках появился главный механик Грач. Корабельное начальство никогда не участвовало в погрузке, но Белов промолчал — народу было мало, могло затянуться до утра. Сам пошел переодеваться. Когда он появился на палубе, там уже добавилось народу. Улыбчивый мужичок, подрядившийся матросом, в тельняшке, на которой дырок было больше, чем живого, и первый помощник механика в выцветших брезентовых штанах, явно пошитых своими руками, тоже катали тачки. Белов одобрил про себя мужиков, краем глаза глянул на берег — кочегары сидели на бревне и смотрели за работой. Имеют право, — подумал Сан Саныч, — не устроены еще... Он надел верхонки и встал в пару к матросу Сашке. Четырьмя тачками дело пошло живее. Сашка, чувствуя рядом капитана, черпал с верхом, выгибался всем телом, занося большую лопату с углем на высокий борт тачки.
— Сашка-шкерт, не бери помногу, — заругался Белов беззлобно.
— Я всегда так! — кряхтел матрос.
Белов жилы не рвал, втягивался помаленьку, к такой работе он был привычен. Не сосчитать, сколько угля в своей курсантско-матросской жизни он перелопатил... Тачечники, вздувая жилы на шее, разгонялись по грязной палубе, вкатывали до середины трапа, старпом подхватывал крючком передок, и они вместе опрокидывали тачку в зево бункера. Мелкий уголь сыпался мягко, крупные куски грохотали в борт.
Верхний мокрый слой угля сняли, полетела пыль, ветер подымал ее, пот тек темными ручейками по лицам.
— Перекур! — объявил Грач и присел прямо на кучу, где только что брал. — Я в сорок шестом на «Победе» работал, вот там были авралы! Двести тонн только в трюма́ брали! А еще на палубу пятьдесят... Сутки грузили всей командой!
На баржу поднялись кочегары-литовцы.
— Что такое, ребята? — весело спросил Грач.
— Мы можем работать, только одежды нет... — спокойно глядя на Сан Саныча, ответил тот, что был пониже. Он говорил с сильным акцентом. — Меня Повелас зовут, а это Йонас.
— Егор, найди им одежду, — распорядился Белов.
И снова заскрежетали лопаты, полетела пыль и покатились тачки. Большой командой дело пошло живее, и уже через час левый бункер заполнился и буксир дал ощутимый крен, как будто специально нагнулся, подставляя борт работающим людям. Старпом, кликнув матроса, пошел перекантоваться. Все сели покурить. Егор разлегся прямо на холодной черной куче.
Дело шло к вечеру. Ветер стих, появились первые в этом году комары.
— Ой, вы родимые, — Грач хлопнул себя по щеке, — какие же вы мне знакомые песни поете...
— Весна идет, — поддержал, улыбаясь, пожилой окающий матрос. Фамилия его была Климов. — У нас дома уже озимые по колено. — Он опять виновато улыбнулся, извиняясь за свои мысли.