Он рвался на «Полярный», словно буксир мог восстановить его прежнюю жизнь.
68
— Тут целая история, Георгий Николаич! — Валентин Романов шагал широко, курил хмуро и пытался найти правильные слова.
Он эти слова две недели назад, как приехали в Ермаково, начал подбирать, а теперь, когда Горчаков был рядом, ничего в голове не осталось. Валентин не знал, как Горчаков среагирует, вдруг правда откажется идти? Он остановился, зло выплюнул папиросу и для надежности взял Горчакова за плечо:
— К тебе жена приехала, вот что! — Валентин смотрел требовательно, но и тревожно.
— Кто? — не понял Горчаков.
— Ася твоя здесь. С Колей. Две недели уже в Бакланихе живут. Мы с тобой сейчас к ним идем.
Горчаков нахмурился растерянно, остановился и полез за папиросами.
— Какая еще жена, Валя? Ты откуда знаешь? — Горчаков шарил по карманам, ища спички. Наконец нашел и недовольно уставился на Валентина.
— Они у меня на острове с осени жили, идем, они ждут тебя, — Романов держал Горчакова за рукав, не давая думать.
— Погоди, Валя, не тяни меня! — уперся Горчаков.
— Таких женщин, как твоя Ася, поискать!
— Какая Ася?
— Николаич, я с тобой не шутки шучу! Жена твоя! Здесь! В Ермаково!
— Давно? — Горчаков сдался, и они двинулись по дороге.
— Говорю же — две недели, она в школу устроилась. По музыке учительницей. В концерте уже участвовала! Еле отпустили, хлопают и хлопают, суки. — Валентин говорил, чтобы не молчать или чтобы Горчаков не сказал чего-нибудь... Покосился на хмуро шагавшего лагерного фельдшера. — Офицерье под нее клинья бьют, баба она завидная, поаккуратней вам надо...
Горчаков остановился очень мрачный.
— Дай покурю, — он глядел вокруг, как будто искал, куда присесть, но ничего не видел.
— Пойдем на стадион! — понял его волнение Романов.
Они направились к деревянной трибуне. Ребятишки бегали по вытоптанному полю, гоняли мяч. Кричали.
— Ты говоришь, ко мне жена приехала? — недоверчиво спросил Горчаков.
— Ну да! Ася Горчакова!
— А почему...
— Как почему?! — перебил Валентин. — Жена она твоя! Приехала, и все!
— Валя, мы много лет не виделись! Зачем она?! — Горчаков в досаде замотал головой. — Ох, Ася... Она что, правда здесь?!
Прилетел мяч и застрял в трибуне чуть выше.
— Пойдем, Николаич, чего сидеть? Они ждут, Колька, тот и не видел тебя никогда. И ты его...
— Дяденька, кинь мячик, — бежал к ним загорелый мальчишка, поддергивая трусы.
Мужики встали, не замечая его, и пошли к выходу.
— Большой уже? — спросил Горчаков.
— Кто?
— Коля.
— Выше меня, про тебя все расспрашивает, ты только с ними поаккуратней... — Валентин кряхтел и не решался говорить самого плохого. — Ох, нам с тобой литровочку спирта усидеть, я все рассказал бы... Они к тебе пешком шли! Из Туруханска! Дубина ты бесчувственная!
— Пешком?
— Прошлой осенью это было, чуть живых подобрал. Ты, Николаич, сразу ничего их особенно не расспрашивай. Дай им к тебе привыкнуть, приласкай, как можешь, они так тебя ждали! Вон тот домик с черной трубой. Я тебя на улице подожду, а хочешь, за бутылкой схожу?
Горчаков остановился, сосредоточенно глядя на Романова.
— Ты какой-то бледный, Николаич, сделался... не кипишись[144] так-то, свои же...
Ася с Колей уже второй час ждали. Устали волноваться, сидели, прижавшись друг к другу, напротив двери, говорили о чем-то тихо. Замерли на входную дверь, встали оба, когда он вошел.
Трое людей молча глядели друг на друга.
— Здравствуй, Ася... Коля... — Горчаков не решался двинуться к ним. Очки поправил.
Ноги Аси подкосились, Коля ухватил ее и опустил на топчан. Горчаков присел рядом на табурет, взял ее ладонь.
— Все хорошо, Ася, все хорошо! — Георгий Николаевич, растерянно ее рассматривал, сжимал руку. Коля стоял рядом.
— Коля... — Георгий Николаевич все так же растерянно кивнул сыну.
— Мы боялись, не узнаем тебя, — шепнула Ася, не отрывая от мужа окаменевшего взгляда.
Комната наполнялась растерянностью, как чужие смотрели, смущались друг друга...
— Ты не обнимешь меня?
— Да-да... я... — Горчаков привстал и, неуклюже обхватив, поцеловал жену в щеку.
Осторожно обнял Колю. Они совсем не были похожи на семью. Георгий Николаевич, седой, в изношенных круглых очках, казался намного старше Аси. И смотрели они друг на друга, как давно забывшие друг друга люди. Коле очень неловко было — он видел стеснение матери и сам ничего не чувствовал к этому пожилому мужчине. Все годы мать рассказывала ему о другом человеке.
Горчаков хмурился, не знал, что ему делать с Асиной ладонью и с Колей и зачем вообще все это. От неожиданности он виновато, но и с внутренним упрямством смотрел то на Асю, то на сына. На его лице совсем не было радости.
— Я на дежурстве сейчас. Надо идти. Я приду еще... возможно, сегодня... — он отпустил Асину руку и осторожно отступил к двери.
— Гера! — Ася встала, закрывая рот рукой, глаза темнели и наполнялись слезами. — У меня Сева погиб...
— Сева... — Горчаков машинально повторил имя, понял, что речь идет о младшем. — Где он?
— Он погиб...
Ася стиснула зубы, слезы градом катились по щекам, но глаза не плакали, вцепились в мужа строго и страшно. Коля прижал ее к себе. Горчаков все стоял в дверях.
— Расскажи мне... — видно было, что он ничего не понимает и недоволен, что она плачет.
Ася смотрела все так же тяжело, смахнула слезы.
— Он утонул... в Енисее. — Она отвернулась и бессильно опустила голову.
— Я дежурю всю эту неделю в больнице, я обязательно приду... — Горчаков задумался на секунду, — завтра утром приду. Коля, проводи меня.
Вышли на улицу. Мрачный Романов курил у забора.
— Куда вы?! — он придирчиво изучал лицо Горчакова.
— Я приду, успокой мать... — Горчаков взял сына за плечо. — Очень неожиданно все это... Она сказала, что погиб Сева? Твой брат?
— Он ночью пошел на Енисей и провалился... — у Коли тоже текли слезы.
Горчаков хмуро разминал в пальцах курево, табак сыпался. Он прикурил, полупустая папироса вспыхнула огнем.
— Енисей не встал еще, — вмешался Валентин, — на быстрине текло... да ночь еще эта, лунная... Луна была во все небо! Ты с Асей осторожней, Николаич, она таких вопросов не выдержит... плачет все время! Сердце у нее в хлам изорвано!
Горчаков кивнул и вышел за калитку.
Романов и Коля вернулись в дом. Ася бледная, с мертвыми глазами стояла у порога, прижавшись виском к стене. Ухватила себя за кофточку на груди и не плакала.
— Пойду за водкой! — Романов решительно развернулся, зацепил плечом косяк, с потолка посыпалась известка. — Колька, не отходи от матери!
Горчаков возвращался в больницу. Шел, не видя ничего, и пытался понять, что сейчас произошло. Это была жена, которую он не помнил, сын, которого не знал, еще один сын... Реальным был только Валентин Романов, но и его он таким никогда не видел. Горчаков замедлил шаг, он вышел уже из Бакланихи на широкую улицу... Свадьба гуляла у одного из бараков, нарядный выпивший жених с пьяными товарищами брал штурмом крыльцо невесты. Подружки невесты не пускали, визжали на всю улицу, перекрикивая гармошку.
Впереди показалась больница. Горчаков пошел медленнее, он не понимал, как его младший сын, существовавший где-то на западе, совсем в другом мире, мог утонуть в Енисее. Его жена и его сын продолжали быть нереальными, ему странно было с ними разговаривать... Николь с ее детьми, несчастный Сан Саныч, сходящий с ума по Николь, беспокоили его больше...
Горчаков подошел к больнице и сел покурить на лавочку. Сегодня утром после обычного аппендицита у него в лазарете умер шестнадцатилетний мальчишка. Сиделка недоглядела. Уснула, и парнишка тупо истек кровью. Этого дистрофичного мальчишку с трассы, из проклятого двадцать шестого лагеря, ему было жалко. Он думал подержать его, подкормить и на пару месяцев освободить от общих работ. Даже сказал ему, и мальчишка прямо засиял, что не попадет на общие.
Про своего сына Севу он не мог ничего себе представить. Видел только неприятно страшные, почти звериные глаза Аси. Он от нее отвык, но она была все та же, что и в молодости... Решительная и верная. Только тогда у нее не было детей.
Он пришел к ним на следующее утро. Валентин куда-то ушел, Коля спал, они сели с Асей на крылечке. Сегодня оба чувствовали себя полегче. Стеснялись, но смотрели друг на друга. Ася рассказала о матери, о сестре, вспомнила общих знакомых. Рассказала и об их жизни у Романова. Говорила от стеснения, больше хотелось посидеть с ним молча, просто прислониться. Ей казалось, так у них раньше и было, но возможно и не было, — она ясно видела, что не отличает Горчакова настоящего от того, кто долгие годы жил только в ее воображении.
Они могли бы говорить о Севе. Ей этого хотелось, но она не могла. А он не спрашивал. Они замолчали.
Ермаково давно проснулся и снова зажил своей обычной вольно-лагерной летней жизнью. На Енисее гремел пустым металлическим трюмом какой-то лихтер, буксиры гудели, на лесозаводе рокотали трактора, машины поднимали пыль с деревянной дороги. По радио у соседей звенела бодрая комсомольская песня.
Ася сидела, опустив голову, перебирала платье на коленях и о чем-то думала, он осторожно рассматривал ее. В темных блестящих волосах почти не было седины, это была все та же Ася, только очень повзрослевшая, очень худая... и все такая же крепкая. Она всегда была внутренне очень сильна. Он рассматривал ее, как рассматривают постороннего человека. Он все еще не понимал, что это она и что она здесь, в Ермаково.
— Что же будем делать? — Горчаков хотел оживить молчавшую рядом женщину. Женщину, потерявшую ребенка.
— Мне не надо было приезжать...
— Наверное, нет... это место опасно для вас.
Ася едва заметно кивнула, соглашаясь с чем-то, заговорила тихо: