— Ну а про своих-то что молчишь?
Тут уже Сан Саныч рассказал. И про сегодняшний разговор с генералом.
— Ты, Сашка, умный, а не очень! — кряхтел с досады Романов. — Ну кто же с ними спорит? Стой, башкой тряси, сам свое думай! Ему же ничего не стоило отдать ее тебе! Да и тебя освободить мог! Эх, молодость! Мандой он ее назвал! Это ты лагеря как следует не понюхал!
— Понюхал!
— Ну-ну... фраернулся — одно слово!
— Что я должен был? Ноги ему целовать?! Ты не все знаешь... — Сан Саныч набрал воздуху и отвел взгляд. — Они меня сексотом[149] хотели сделать. Еще в Игарке — обещали развод с моей Зинкой. Я подписал бумагу, а потом пошел и отказался. Это все в моем деле есть! Генерал увидел и давай орать. Будешь, говорит, с нами работать, все у тебя будет!
— Да-а-а, это они умеют! Им надо, чтобы все были такими же падлами, как они. Так уж люди устроены... — Валентин поморщился в досаде. — Загонят они ее, Саня. На детей им насрать. Ты бы видел, как они, суки, людей раскулачивали!
— Может, не тронут, этот Подгозин товарищ нашего Макарова, пойду к нему завтра, извинюсь...
— Не поможет. Он теперь обязательно напоганит. Ты же против их порядков прешь!
Замолчали. Получалось, что... плохо все получалось.
— Почему люди так себя ведут, дядь Валь?
— Да какие они люди, Саня...
На другой день Белов позвонил в приемную Макарова, но тот его не принял. Он пришел к зданию МГБ и долго бродил рядом. Так и не осмелился войти и попросить о встрече. На общее собрание пароходства Белов не пошел.
Перед отлетом в Игарку на всякий случай заглянул в отдел кадров, узнать об отпуске, который не отгулял еще за прошлый год. Отпуск, как осужденному, был ему не положен.
В Игарке вовсю уже стояла зима, снегу хорошо навалило, и на улицах опять появились заключенные с широкими фанерными лопатами, националы на оленях, запряженных в легкие нарты, а у дворов — высокие кучи тонкого «макаронника», отходы с лесозаводов, их развозили бесплатно. Мужики, ребятишки, а чаще бабы лучковыми пилами пилили эти обрезки под размер печек, и те без устали жрали и жрали сырое топливо, коптя и без того серое игарское небо.
Надвигалась полярная ночь, в десять утра еще были сумерки, в четыре начинало темнеть, а в полпятого запускались дизельные генераторы и в домах загорались лампочки.
Сан Саныч прилетел в самом поганом настроении. Впереди были семь месяцев зимы без Николь и детей. В караванке ждали верные, навечно приписанные к Игарке Померанцев и Климов. И еще толстое письмо от Николь.
Сан Саныч ушел в свою комнату, вскрыл конверт. В письме были фотографии. Катька красоточка, живая, с кокетством в глазках — у Сан Саныча сердце поплыло от нежности, Саша — просто мальчик-толстячок, тоже в нарядном... Сан Саныч ухватил себя за лицо и замер, пытаясь понять, что это и есть его сын. Мальчик был немного похож на Николь. На третьей карточке они были все вместе. Сан Саныч смотрел на них, не отрываясь, и чувствовал, что ему никогда не оправдаться перед Николь.
«Здравствуй, мой ненаглядный!
Сегодня пишу письмо от себя, малыши спят без задних ног. Нагулялись, накупались в одном корыте... Катя так забавно ухаживает за братом, это невероятно, но в ней уже есть что-то материнское. Я иногда с ревностью на нее смотрю. Но, может быть, просто копирует меня. Твои переводы сделали чудо — моя хозяйка, Матвеевна, стала иначе ко мне относиться. Раньше она помогала, но прямо говорила, что прогадала, пустив меня на квартиру. Теперь же мы частенько пьем с ней настоящий чай, который я покупаю на твои деньги.
Она несчастная, запуганная тетка, всю жизнь в нужде. Раскулачили из-за красавицы дочери (муж погиб в Первую мировую, и раскулачивать вообще было нечего!), какой-то местный “ативист”, как она говорит, брал ее дочь замуж, а она вышла за другого. Так все трое и уехали в Сибирь за “пособничество кулакам”. Из Полтавской губернии в Сопкаргу... Самая, впрочем, обычная история. Дочку с зятем отправили куда-то еще дальше на зимний сетной лов, и Матвеевна потеряла их следы. Ей просто сказали, что они умерли. И она покорно это приняла и не знает, где умерли, почему, и не видела их могил.
У нее остался маленький внук, она работала прачкой по экспедициям, просто людям стирала за хлеб и выходила парня. Два года назад он завербовался на какую-то большую комсомольскую стройку. Иногда присылает бабке десять рублей.
Ссылка у Матвеевны три года как кончилась, домой она ехать побоялась, а перебралась сюда, к своей знакомой, такой же ссыльной в Лугавское. Тут ей повезло, им с внуком дали дом (он большой, но несуразный — перестроен из амбара выселенных когда-то кулаков — представь, отсюда тоже выселяли!).
Она по старой привычке ходит, обстирывает за копейки начальство и обрабатывает свой огород. Я помогаю ей, комендант от меня отстал, не требует, чтобы я работала (раз в неделю, когда хожу отмечаться, ношу ему бутылку). Пишу подробно, чтобы ты знал — у нас тут вполне налаженная жизнь. Во многом лучше, чем в Ермаково, все-таки Север — это тяжело! Лето здесь жаркое, долгое, мошки, можешь себе представить, в селе почти нет... в Дорофеевском из-за нее небо бывало серого цвета! Про чудесную Зинаиду Марковну я тебе много раз писала, ее нам Бог послал! Мне теперь всегда есть с кем посоветоваться, она не дает мне “распускать нюни” (хотя иногда очень хочется).
Мы заготовили на зиму семь мешков картошки, я купила ее у Матвеевны, и эта картошка в погребе лежит отдельно от хозяйской! Еще там есть наша морковь, наша свекла и наш большой кусок соленого сала. Ты меня хвалишь?
Чуть не забыла! Зинаида Марковна поговорила в сельсовете, и нам на наших с тобой детей государство выдало билет, по которому я сама могу вывозить (выносить) из леса хворост! Матвеевна так радовалась этой бумажке! Оказалось, она умеет улыбаться. Но это не все — нам еще выдали ордер на одежду и обувь! И я уже купила себе очень удобные резиновые боты, а Матвеевне новую телогрейку. На детей в здешнем сельпо ничего нет.
Здесь хорошо, Саша! Если бы еще заполучить тебя, то больше ничего не надо. Это было бы полноценное и очень прекрасное счастье! Зиму мы проживем спокойно, копытья не протянем, как говорит Матвеевна, так что не беспокойся о нас.
Пишу это все тебе, потому что мне показалось (по твоим последним письмам!) — ты что-то задумал. Если ты хочешь как-нибудь потихоньку к нам приехать, то, пожалуйста, не надо. Осталось потерпеть всего год. Я очень тебя люблю! Что такое год? Уже середина октября, не надо ничего нарушать, правда же?! И Матвеевна, и Зинаида Марковна, они уже освобождены от ссылки, но не едут на родину, живут здесь, потому что там может быть еще хуже. Что делать, если жизнь теперь так устроена? Через год ты станешь законным отцом твоих детей, а я твоей женой!
Вот я дура, накапала на письмо. Прости. Это от счастья, что все не так плохо! Ведь правда?!
А теперь сюрприз! Я придумала, как нам поговорить по телефону! Я познакомилась с водителем из коопторга! Он три раза в неделю ездит в Минусинск за товаром, а потом обратно. Я поеду с ним в Минусинск (на это я имею право!), поговорю с тобой на переговорном пункте и вернусь. Детей оставлю на Матвеевну, они ее любят. Пришли мне номер телефона (можно и телеграммой!), где ты будешь ждать моего звонка! Я отвечу, когда и во сколько буду звонить!
Тебе нравится?
Целую тебя... не знаю, как... Увидимся, узнаешь!!! Твоя Николь.
Подумала вдруг, что я страшно счастливая! Так удивительно — всего три года назад у меня не было ничего! Я жила одна, в Дорофеевском, за печкой у стариков Михайловых, а теперь у меня Катя и целых два Сан Саныча!»
Сан Саныч долго сидел над письмом. Померанцев с Климовым так и не дождались его к ужину и легли спать.
Утром ушел к открытию почты. Дал телеграмму с номером телефона.
75
Наступал Новый 1953 год.
В сущности — просто какой-то год в долгой истории людей.
Ася с Колей начали отмечать его вместе с младшими классами на утренней школьной елке. По очереди сидели за пианино, а Коля еще был Дедом Морозом. Потом пили с детьми чай с пирогами. В этом году праздник был скромнее. Богатое Управление Строительством-503 прикрыли, и начальства и денег в Ермаково стало меньше. В детских подарках уже не было мандаринов, которые раньше специально к Новому году привозили самолетом, но все равно было весело. Ребятишки с криками и визгами носились по школе, счастливые и свободные.
Вечером был новогодний бал. Старшеклассники уговорили директрису отдать им спортзал, он больше актового зала, украсили его пахучими пихтовыми лапами и самодельными игрушками. Огромная фанерная тройка из северных оленей «летела» под потолком с надписью «1953» под дугой.
Был концерт с чтением стихов, акробатическими и художественными номерами, песнями под гитару собственного сочинения. Потом родительский комитет вместе с учителями сели в учительской выпивать и закусывать, а в спортзале притушили свет и начались танцы.
Горчаков накануне Нового года предупредил, что ему вряд ли удастся выбраться, но Коля все равно несколько раз за этот день бегал домой посмотреть, не пришел ли отец, Ася тоже ходила. Домой вернулись в два часа ночи. Горчакова не было. По случаю праздника дизель еще тарахтел и давали свет, в нетопленном домике было холодно. Ася села в одежде к столу, развязывала пуховый платок. Коля закладывал дрова в печку, сам продолжал возбужденно рассказывать:
— Ты права, мне надо серьезно заняться музыкой! Я и Даше это сегодня обещал! Хочу выучить первую балладу Шопена и сыграть отцу. Ты говорила, это последнее, что он тебе играл. Он меня еще ни разу не слышал...
Ася смотрела молча и устало.
— Он правда играл лучше тебя? Даже не верится, он совсем не похож на пианиста. — Коля зажег бересту и сунул под дрова. — Будем топить с открытой дверцей, быстрее нагреется. Отец очень любит музыку, но не любит о ней говорить.