е специальные квартиры. Генерал выглядел мужественно и даже чем-то нравился Асе. Временами ей тяжело бывало, ее собственное, живое и здоровое тело ныло и изводило помимо ее воли. Грубоватая беременная жена генерала пришла в голову. Она за что-то не любила рояль, двигала из угла в угол, расставляла на нем фарфоровых пастушков... может, и ревновала к Асе. Ася через силу улыбнулась собственным фантазиям. Это были не мысли, это было просто так, нервное. Очень-очень нервное.
Сегодня в театре во время спектакля она думала про «любую другую помощь». Генерал мог иметь в виду Геру. То есть Горчакову можно было облегчить жизнь или даже вытащить из лагеря...
— Мам! — звал Коля.
Ася вздрогнула всем телом, будто ее застали за чем-то крайне неприличным. Елка уже стояла вертикально, мужики курили, задрав головы. Она крепко взяла сына за руку и потянула к арбатским переулкам. В голове все стоял щедрый молодой генерал, он наверняка навел о ней справки и знал про сидящего мужа.
— На чем мы остановились? — Ася забыла, о чем они говорили по дороге.
Коля шел, задумчиво пиная снег и льдинки:
— Мы говорили про Бориса Годунова и царевича Дмитрия...
— Ну да... — ответила Ася машинально. — Я рада, что тебе понравилась опера.
— А когда он погиб, он был такой, как я?
— Нет, ему было всего девять лет.
— А где был его отец? — Коля остановился и поднял голову на Асю.
— Его отцом был Иван Грозный, он умер к тому времени. Ты почему спрашиваешь, ты же все это знаешь?
— А мой отец... — Коля не смотрел на мать.
— Что твой отец? — Ася испуганно инстинктивно глянула по пустынному Сивцеву Вражку. Они как раз сворачивали в темную арку, ведущую во двор.
— Он — враг народа? — голос Коли гулко прозвучал под аркой.
— Тише! — Ася остановилась, притягивая его к себе. Коля виновато, но и упрямо глядел.
— Ты нас обманывала, потому что не хотела говорить этого? Он правда геолог?
Ася молчала, ошарашенная вопросом. Момент, которого она избегала, но со страхом ждала, настал так неожиданно. Ее нагромождения правды и полуправды о Гере давно уже начали разваливаться. Она стояла в замешательстве: Коля, с его наивным стремлением к справедливости, мог проговориться в школе.
Она потянула сына из громкой арки во двор. Тут тоже было темно, только у подъезда горела тусклая лампочка. От растерянности сели на лавочку. Коля заговорил сам:
— Сначала я ждал, что он вернется из экспедиции... потом, после войны ты сказала, что он на ответственном задании, и об этом ни с кем нельзя говорить... Я тебе верил и привык жить без него, — Ася сидела в страшном напряжении, в тысячный раз проживая собственное вранье, не глядела на сына. — Я ни с кем не говорил о нем. Меня спрашивали, я молчал, иногда говорили, что у меня нет никакого отца... — Коля сидел ссутулившись, как старик, челка выбилась из-под шапки. — Баба другое говорила о нем... и ты сама... Недавно ты сказала Лизе Воронцовой, что он не пишет.
Коля смотрел спокойно, без вины, что подслушал, но и ее не винил, что обманывала и скрывала. В его тревожном ребячьем взгляде читалась сейчас вся та бесчеловечная сложность их изуродованной жизни, в которой ложь была обязательна. Он прижался к матери, обнял, гладил ее руку в латаной-перелатаной и все равно дырявой варежке.
— Я никому не скажу. Кто мой отец? Он в тюрьме?
По Асиным щекам покатились слезы. Она сидела не шевелясь. Потом решительно достала платок, вытерлась. Заговорила, но слезы набухали вновь:
— Твой отец — Георгий Николаевич Горчаков. Знаменитый геолог. Он красивый и светлый человек. Все, что я о нем рассказывала, все правда. Его арестовали тринадцать лет назад... — она замолчала. — Он ни в чем не был виноват.
Коля смотрел застыв, не отрываясь. Откуда-то взявшиеся черные птицы зашевелились вдруг, загалдели в темноте на деревьях, Ася испуганно подняла голову, опять обернулась, вглядываясь в темноту двора.
— А ему еще много сидеть?
Ася молчала, в воздухе возникло тяжелое напряжение. Она сжала его руку:
— Двадцать три с половиной года.
— Так долго?! — вырвалось у Коли.
— Я тебя очень прошу, не говори ни с кем о нем... Скажи, что он нас бросил... — она заглядывала ему в глаза. — Тебе хочется, чтобы у тебя был отец... мне тоже хочется. И он у тебя есть! Я рада, что ты спросил, теперь мы сможем говорить о нем.
— Правда?
— Ты мне не веришь? Честное слово, я давно этого хотела... Только не при Севе и не при бабушке, пожалуйста.
— Почему?
— Сева еще мал... Как ему объяснить, что об этом нельзя говорить?
— Он многое понимает... Ты же говоришь, что отец не виноват?
— Ты мне не веришь?
— Но почему тогда нельзя?
— Коля, — зашептала Ася с испугом, — у нас, если человека осудили, значит он виноват!
— Если ты знаешь, что отец невиновен, мы можем написать письмо Сталину. Я думал об этом. Люди пишут, можно обратиться через газету.
— Это не поможет. Когда ты думал об этом?
— Почему не поможет?!
Ася молчала.
— А правда, что вокруг так много врагов?
— Что за вопросы? Откуда ты это взял?
— В газетах и по радио все время говорят... Мы обсуждали...
— Что ты! — она схватила его за руку и с ужасом притянула к себе. — С кем ты говорил, Коля?
— С Третьяковым... не бойся, у него нет родителей, он живет с бабушкой.
— С Третьяковым? А больше ни с кем?
— Нет.
Ася высморкалась и заговорила спокойнее:
— Твой отец не просто честный, он очень много сделал, но об этом нельзя говорить вслух. Иначе заберут меня.
— Тебя?! За что?!
— За то, что я считаю его честным.
— Да?!
Коля помолчал, потом обнял мать, прижался:
— Он правда приезжал к нам четыре года назад?
— Коля... — Ася притянула к себе сына, — все-все, что я тебе рассказывала о нем, все — правда, просто я о чем-то не рассказывала. Как же иначе родился Сева?! Я тогда не могла сказать тебе всего, помнишь, ты был под Горьким, в интернате с усиленным питанием.
— Я помню. А почему он не приехал ко мне?
— У него не было документов, только справка об освобождении. Он должен был получить паспорт, иначе его могли арестовать за нарушение режима пребывания. Он очень хотел поехать к тебе, готовился к вашей встрече, расспрашивал про тебя. Это мы с Натальей Алексеевной отговорили ехать, мы не думали, что его арестуют.
— А за что его арестовали? Он же ничего не успел сделать!
— Я не знаю простого ответа на эти вопросы, давай не сейчас. Но я рада, что мы заговорили, я чувствовала себя преступницей, что обманывала. Теперь мне будет легче, но тебе станет трудно. Тебе придется врать в школе...
— Ты напишешь об этом отцу?
— Такое нельзя писать, и он не отвечает на мои письма.
— Почему?
— Это все очень непросто...
— Расскажи о нем.
Ася молчала задумчиво, пожала плечами.
— Я не знаю, какой он сейчас. Когда его арестовали, он был очень жизнерадостный, большой выдумщик и очень умелый — все делал своими руками, а внешне такой, знаешь, скромный математик в круглых очках. Он был очень выносливый, один ходил в многодневные маршруты в тайге... Он убил медведя из обычного револьвера! Это очень опасно...
— Ты мне это рассказывала...
— Ну да... — она вдруг улыбнулась. — Однажды он ехал по тундре на оленях и у него развалились санки... совсем развалились! То есть олени есть, а ехать не на чем! Знаешь, что он сделал?
— Нет.
— Сел на оленью шкуру, взял в руки вожжи и так, на шкуре, проехал почти десять километров до жилья. Я тебе этого не рассказывала, это было в тот год, когда мы поженились... — Ася радовалась, что вспомнила этот случай. — Он уже тогда был большим начальником в институте Арктики. Его очень уважали.
— Уважали и арестовали... За него не могли заступиться?
Ася осеклась в своей радости. Вздохнула.
— Коля, его обвинили... — Ася растерянно терла лоб, — например, в том, что он скрыл полезные ископаемые! Ты понимаешь, какая это мерзкая ложь?! Он открыл два главных месторождения в Норильске, там целый город выстроили! А он сидит в лагере!
— А что значит «враг народа»?
Ася удивленно, со строгостью во взгляде уставилась на сына.
— Ты что имеешь в виду? Кого? Отца?
— Нет, я просто... так говорят... Почему так говорят?
— Враг народа — это тот, кто бесчеловечными идеями, пропагандой и насилием превращает целый народ в скот, в озверевшее стадо! — Она помолчала, соображая, поймет ли он. — Коля, это все сложно, давай потом поговорим. Мы уже долго тут шепчемся.
— Сталин тоже говорит о врагах народа...
Ася только крепче сжала его локоть.
— Почему ты молчишь? Ты не любишь Сталина? Ты никогда не говорила о нем хорошо...
— А ты любишь?
— Я не знаю... Его все любят.
Ася опустила голову, посидела так, потом подняла уставший взгляд на сына, улыбнулась:
— Пойдем домой, я замерзла, у нас есть вареная картошка с очень вкусной квашеной капустой, меня сегодня угостили... К Ершовым родственница приехала из деревни, такая огромная тетка — в дверь не проходила, пришлось снимать косяки, представляешь? Я к ним прихожу, а двери нет, и в кухне на двух стульях сидит такая невероятная и веселая тетка. Я тебе теперь много расскажу, я попробую, пойдем.
Ночью Ася сидела за письменным столом с газетой, раскрытой под настольной лампочкой. В Ленинграде шли массовые аресты. С Колей надо было очень серьезно поговорить. Она страшно трусила и совсем уже не рада была, что они заговорили о Гере. Надо срочно все объяснить, предупредить его...
Она замерла, уставившись в освещенный лампой кружок газеты. Ей предстояло рассказать сыну правду. О жизни, в которой кругом была ложь.
Вспомнился вдруг конвоир в ссылке, простой деревенский парень с обычным, даже добродушным лицом, он сильно толкнул ее прикладом в торчащий живот! Он бил еще не родившегося Колю — сына врага народа! И потом смеялся, когда она схватилась за живот...