— Кто они?
— Ну там, — Иван ткнул в потолок, — в министерстве. Надо по сопутствующим минералам искать, я тут кое-что придумал! С Генрихом спишемся!
— Ты чего такой бодрый? Думаешь, на волю отпустят? — Горчаков был очень спокоен.
— Если алмазы найдем — точно отпустят!
— Сначала расстреляют за то, что не там копали... Ты же старый зэк, Ваня...
В коридоре послышались голоса, дверь распахнулась, на пороге стоял майор госбезопасности. Внимательно их изучал.
— Здесь двое бесконвойных и один вольный сидят, — начальник управления Головнин пояснял что-то из-за плеча майора.
Не сказав ни слова и не закрыв дверь, майор пошел дальше.
— Майор Цымбалюк! Особист Норильлага! — Иван сделал шутливо-испуганные глаза, но испуг в них был настоящий.
Помолчали, прислушиваясь к звукам в коридоре.
— Мне шесть лет осталось, чем ближе, тем страшнее... — зашептал Иван. — В поле бы скорее...
— Так, товарищи, — другой военный, старшина, распахнул дверь в их комнату, — выходите на расчистку снега! Приказ Цымбалюка! И побыстрее!
— Пойдем покурим как раз! — Иван стал одеваться.
— Это кто? — спросил Горчаков.
— Старшина-то? Завхоз — хороший мужик!
— И такого раньше не было!
— Ну ладно, чистили и раньше!
— Я не об этом. Попки тут не командовали. Даже в сороковом...
— Сейчас тоже от людей зависит. Цымбаль всех, кто не с киркой, считает бездельниками...
Взяли лопаты, вышли на воздух. Мела метель и чистить было бессмысленно. Видимо, это понимал и майор Цымбалюк. Только закурили, из темноты, держась за веревку и прикрываясь от вьюги, вышел старшина-завхоз:
— Ну все, уехал, идите в барак, ребята.
Начальник не дергал, заходил утром, видел читающего Горчакова, спрашивал, как дела и не надо ли чего. Как будто понимая состояние нового сотрудника, с вопросами не лез. Однажды принес в рюкзаке тяжелые куски богатой породы, которую добывали сейчас в шахтах, выложил на стол Горчакову.
Горчаков вежливо кивнул и ничего не сказал.
На следующий день Таня принесла из библиотеки тяжелую кипу машинописных перепечаток. Положила перед Георгием Николаевичем, глядя на него со значением. Это была подборка горчаковских публикаций. Иван и маркшейдер Староверов глядели, что он будет делать. Горчаков отодвинул все на край стола и снова углубился в свое чтение. Игнатьев взял верхнюю книгу, переплетенную толстой картонной обложкой. Это была «Рудная зона Норильска-2»:
— Чтоб ты знал, Гера, это справочная книга всех норильских геологов! Здесь не указано имя автора, но все знают, кто ее написал.
— Маркшейдеры тоже по ней работают, — добавил Староверов, доставая папиросы и поднимаясь из-за стола. — Пойдем покурим, Иван.
Горчаков остался один. В этой пачке самодельных книг было почти все, что он успел опубликовать к своим тридцати четырем годам. Не так и много для доктора геологических наук. Полистал «Рудную зону...». Уже тогда, в конце двадцатых, ему удалось показать, что это колоссальное месторождение со сложным рудным телом уходит на очень большую глубину.
Следующей была перепечатка из «Известий Академии наук СССР». «К стратиграфии кембрия северо-восточной окраины Среднесибирской платформы». Даже авторы были указаны внутри: Г. Н. Горчаков и Г. Г. Моор. Он полистал текст. Это было в 1935-м, писали с милым, интеллигентнейшим Генрихом. Прошло четырнадцать лет...
Больше его имени нигде не было, но на «Стратиграфии...» с обратной стороны обложки была подклеена старая, пожелтевшая от клея, справка. Она могла стоить кому-то свободы:
Георгий Николаевич Горчаков работал в Норильском промышленном районе с 1925 года в качестве студента, а потом и руководителя различных изыскательских подразделений. С 1928 по 1931, а затем с 1938 по 1940 год руководил всеми геолого-разведочными работами в Норильске и на Таймыре. Им открыты и описаны месторождения Норильск-1 и Норильск-2. Доктор геолого-минералогических наук (1935, по совокупности заслуг, без защиты диссертации). В 1939 году подробно обосновал и наметил масштабные изыскательские работы на Анабарском нагорье.
«Г. Н. Горчаков в статье (1933) о металлоносности сибирских траппов[76] изложил в сжатом виде материал своей более обширной работы по стратиграфии и тектонике Сибирской платформы. В описании траппов рассмотрен их генезис и охарактеризован химический состав. Даны сведения о четырех группах полезных ископаемых:
1) сульфидные, медно-никелево-кобальтово-платиновые норильского типа;
2) полиметаллическое оруденение;
3) железорудные Ангаро-Ишимского типа;
4) россыпные золота и платины.
Указано распространение этих полезных ископаемых по районам.
Он же описал металлоносность сибирских траппов, дал сведения об общем геологическом строении Средне-Сибирской платформы, рассмотрел состав и характер залегания траппов...»
Академик Обручев был его учителем — Горчаков вспоминал веселые и умные глаза Владимира Афанасьевича, седую бороду лопаткой; ученый с мировым именем после войны пытался реабилитировать сидящего ученика. Горчаков ничего этого не знал. В сорок пятом, вернувшись ненадолго из лагеря, он не пошел к Обручеву, чтобы не подставлять восьмидесятилетнего старика. А старик, оказывается, о нем помнил.
Через неделю начальник предложил Горчакову возглавить разведочную «алмазную» партию человек на двадцать и с полной свободой поиска. Головнин явно готовился к разговору. Под рукой лежали геологическая карта и литература по алмазам. С закладками.
— Не получится ничего, Игорь Сергеевич.
— Как же? Что не получится?
— Я больше не геолог.
— Ну что вы, Георгий Николаевич! Алмазы сейчас — главное направление! Вы же читали о них всю неделю.
— Читал, — Горчаков задумался, машинально достал пачку «Беломора».
— Курите здесь, Георгий Николаевич, — разрешил Головнин.
— Да ничего... Нет, Игорь Сергеевич, максимум, что я мог бы, — кашу варить на отряд. Вычеркните меня.
— Георгий Николаевич, вы зачем такое говорите? — Головнин как будто не верил словам Горчакова. — Вы геолог с мировым именем! Вас постоянно цитируют в мировой геологической науке. Благодаря этому удалось вас вызвать, у вас же запрет на геологию, через Москву все решалось. Это очень непросто было!
— Я вам благодарен, но тот, кого цитируют... его уже нет.
Головнин озадаченно взъерошил волосы и открыл было рот, но Горчаков перебил:
— Не тратьте времени, партия и правительство решили, чтобы я перестал быть геологом, так и вышло, я теперь хорошо валю лес, могу быть помощником пекаря или работать в прожарке[77], а могу возить воду в бочке...
— Вы обижены?
— Обидно бывает первое время, пока ты еще ничего не понял...
— А мне, признаться, досадно, я много труда положил, чтобы вас вытащить.
— Понимаю, но, сказать правду, я сейчас только и думаю, как вернуться в прежний лагерь. Очень опасаюсь, что не получится, вы не знаете, что такое этап...
По лицу Головнина было видно, что он не понимает, о чем говорит доктор геолого-минералогических наук Горчаков:
— Поваром, я, конечно, не смогу вас оставить, вы в особом отделе на спецконтроле...
Горчаков понимающе кивнул.
— Алмазная тема очень выигрышная, — Головнин нагнулся через стол и заговорил тихо: — Если бы удалось в ней продвинуться, вас могли бы освободить...
— У меня четвертак, Игорь Сергеевич, третья судимость, я клейменый, как последний рецидивист. Мне положено здесь сдохнуть.
— А зачеты? Есть и такая возможность.
Горчаков встал, не реагируя на последнюю реплику начальника.
— Поставьте начальником партии Игнатьева, он, кажется, на правильном пути. Искать надо не алмазы, а пиропы. И возможно, именно в разломах с метаморфическими породами. Это все есть в материалах.
— Ну конечно, и что вы об этом думаете? — схватился Головнин. — Вот, у меня на эту тему...
— С Игнатьевым поговорите... — перебил Горчаков.
— Но он химик, а нужны точные поисковые работы небольшими силами. Тут ваша интуиция нужна. Игнатьев тоже так считает.
Горчаков покачал головой, извинился и вышел из кабинета.
Когда вечером вернулись в зону, в их бараке все было перевернуто вверх дном. Книги сброшены с полок в центр избы. У старичка-дневального на лбу была большая шишка, а нижняя губа разбита.
— Чего искали, и не знаю, пришли вертухаи с лейтенантом и давай. Попки по всем щелям шерстят, а он за столом покуривает.
Мужики разбирали сваленные в кучу книги и вещи.
— Это бывает, — объяснял негромко Иван. — Чтоб жизнь медом не казалась. Ничего они не искали.
Ночью Георгий Николаевич ворочался и думал о предстоящем этапе. Он попадал в руки случая, и его судьбу мог решить любой, от майора Цымбалюка до простого фельдшера в пересыльном лагере. Говорить с Головниным было бессмысленно, он ничего не решал и мог все испортить — в оперотделе, узнав о желании з/к вернуться на прежнее место, скорее всего сделали бы наоборот. Горчаков полагался только на опыт, на лагерную хитрожопость. Это у него было.
Игнатьев тоже не спал, подошел, призывно постучал пальцем по пачке папирос. Они оделись и вышли. Закурили. На улице было непривычно тихо.
— Я не стал говорить, но здесь Ясулович в ноябре был. Так же, как и тебя вот, привозили. Ему шесть лет еще сидеть, в Карелии где-то работал, в лагере для слабосильных. Худой, руки трясутся, взгляд ненормальный, и все время ест...
Горчаков понимающе кивнул.
— А помнишь, какой математик был! Всего Пушкина, всего Лермонтова наизусть... нет теперь человека, что-то с нервами, боится всего. То лебезит, то в ярость впадает и начинает требовать истерично. Когда его увезли, полная тумбочка сухарей была... и под матрасом. Головнин на вас с Ясуловичем очень рассчитывал, а ни с ним, ни с тобой не получилось. Он тебя не понимает... да и я, признаться, тоже. Тебя ведь интересуют алмазы, я же вижу!