Глаз Мишарина блестел нервно. Сан Саныч хорошо видел, что спрашивает Николай просто так, сам нервно озирается и ждет коньяка.
— Работа как работа... на низа сходили... почти до Диксона. Ты-то как?
Официант внес графин.
— Я? — Николай сам разлил коньяк и поднял рюмку. — Ну, давай!
Они выпили. Мишарин посидел, прислушиваясь к коньяку внутри, еще налил и, не дожидаясь Белова, выпил. Крякнул довольно и достал папиросы «Казбек».
— Ты что здесь делаешь? — Сан Саныч тоже хлопнул свою рюмку.
— Домой еду, никак не доеду! — видно было, что Николая отпускало, щеки раскраснелись, он начал улыбаться. — Вторую неделю тут. Хороший кабак, да? Девочки есть, ты как? Можно вызвать. — Он кивнул в сторону официанта.
— Я — нет, — нахмурился Белов. — Лучше о работе расскажи. Настроил яслей?
— А-а-а... — Николай с досадой выдыхал дым папиросы. — Им мои мозги без надобности! Им — давай, давай! Побольше! Квадратные метры! А как там жить — никого не волнует! Клигман, — он согнулся к Белову и зашептал, — так и сказал: «Не выпендривайтесь вы, Коля, все это ненадолго!» Он не верит, что это кому-то нужно! Представляешь?! Встает по склянке вместе с зэками в шесть утра, ложится после полуночи, не пьет... а не верит! Мы с ним в одной комнате жили.
Принесли закуски. Выпили, и Николай жадно навалился на еду, да и Сан Саныч не отставал — с утра ничего не ел.
— Ты видел улицу Енисейская?
Белов не помнил.
— Она в Ермаково одна такая — шесть домов из бруса барачного типа, но все дома разные...
— Ну-ну, видел, — вспомнил Белов.
— Это единственное, что я успел сделать. Первая же комиссия насчитала страшный перерасход материалов и занижение квадратных метров — у меня из зарплаты до сих пор удерживают. Пройдет время, эти дома образцами северной архитектуры будут. За них и сняли из начальников. Замом сейчас тружусь, денег все равно полно, да неинтересно мне... У них и детсад на барак похож! — Он помолчал, дожевывая. — Короче, думал, еду на стройку будущего, а тут... Да ты и сам все видишь!
— Я — нет... мне моя работа нравится... и стройка! — Сан Саныч слушал его с удивлением.
— У тебя на корабле зэки есть?
— Нет.
— Хо, а как же ты? — Николай искренне вытаращил глаза. — Где людей берешь?!
— У меня ссыльные есть...
Николай склонился и заговорил очень тихо:
— У нас на «пятьсот третьей» будет заложено больше ста лагерей! Это по плану!
— А что такого? Большая стройка...
— Да? — Мишарин задумался над его словами, хотел возразить, но промолчал. — Ладно, давай махнем, друг, проблем там больше, чем мы думаем.
Принесли горячий шашлык на большом блюде. Со свежими овощами. Белов смотрел на всю эту роскошь с удивлением и испугом, сколько это может стоить. Но еще больше удивлялся, как изменился Мишарин. Огрубел неприятно, ел много и жадно. В нем совсем не осталось прежнего задора.
— Ешь, шашлык здесь отменный! — Николай, жуя, достал новую папиросу. — Я три месяца уже в зоне работаю, там сделали проектное бюро. Каждое утро хожу через вахту первого лагеря.
Белов ел шашлык, подошел официант, показал глазами на графин, в котором осталось на дне. Мишарин кивнул, затянулся папиросой и продолжил:
— Знаешь, почему бюро в зоне сделали?
Белов покачал головой.
— На воле проектировщиков даже за большие деньги не смогли набрать. А по лагерям их много, да все с пятьдесят восьмой статьей... короче, создали шарашку прямо в зоне, они там сидят, там же и работают. А я к ним хожу — нас на все бюро только двое вольных.
Мишарин пил и почти не пьянел. Говорил негромко, чуть тревожно, иногда склонялся и шептал одними губами. Руки все время были в нервном движении — брали еду, папиросу, рюмку, взгляд же словно застыл на чем-то внутреннем:
— Двенадцать заключенных в бюро — и никто, никто не виноват. Ты думаешь, я их защищаю? Нет. Там разные, есть и очень неприятные люди, а виноватых — никого! У одного отец был известный архитектор, у них квартира была хорошая. Его обвинили в недоносительстве на покойного уже отца! И посадили! Жену с детьми выселили как членов семьи. Сейчас в этой квартире один очень известный человек живет... — он потыкал пальцем в потолок.
Белов чувствовал себя не в своей тарелке. Ему все время казалось, что официант стоит за дверью и подслушивает.
— Не веришь? Думаешь, они мне наговорили? Я все их дела смотрел! У нас особист, старший лейтенант Иванов — интересный тип. Мы с ним сначала очень подружились, а потом он заявил, что я маловер и жалкий человек! Что партия не может ошибаться! А причем здесь партия?
— Ты уж тоже... как это, все невиновны?!
— Ну, если виной считать, что человек слушал анекдот про... — Николай закатил глаза к потолку, — и не донес об этом! За это десять лет дали! Не сам рассказывал, а только слушал! Ты никогда таких анекдотов не слышал?
Белов напрягся, молчал недовольно. Мишарин вел себя, как провокатор.
— Вот. Значит, и ты...
— Я не слушаю таких анекдотов. Они мне не нравятся.
— Да ладно, я не об этом... Людей жалко! Среди них есть очень талантливые! На пятьсот первой сидит выдающийся художник нашего времени. Александр Дейнека! Не слышал такого?! Наверное, тоже в такой же шарашке припухает! — Николай с пьяной горечью посмотрел на Сан Саныча. — Я раз выпил и пошел к Иванову, говорю: я тоже анекдоты слышал! Он меня выгнал!
Он помолчал, раздумывая.
— И кругом доносы! Мне пишут, на меня пишут! Позор же! Как это может быть? Люди закладывают друг друга! Лгут друг о друге! Придумывают всякую дрянь!
— А что же стройка? — Белов попытался перевести разговор. Он очень жалел, что пошел с Николаем, ни шашлыка, ни огурцов уже не надо было.
— Сан Саныч, я тебя прошу, то, что я про Клигмана сказал, — фамилию он опять произнес одними губами, — не говори никому. Ладно?! Это я сболтнул. По глупости. А стройка... я ничего там не понимаю. Строят быстро, плохо и очень дорого! По трассе временные деревянные мосты ставят, чтобы отчитаться, что мост есть! А что такое деревянный мост?! Да в таких условиях?! Это колоссальные трудозатраты! А еще временные дороги параллельно железке! Песок, гравий, лес... труд людей! Эта дорога золотой выйдет!
— И что же? Не строить?
— Строить, но не четыре года, а, может быть, двадцать. Для этих условий нужны особые методы, их нужно придумать, рассчитать! Нужно время. И платить надо за качество, а не за кубометры.
Мишарин говорил о наболевшем, даже протрезвел. Застыл надолго, глядя с горечью:
— Знаешь, какие бывают умельцы! Какие головы! Золото! Наш народ кормить бы получше да не обижать... Не надо его в тюрьму сажать!
— Так ты в отпуск или совсем уезжаешь? — Сан Саныч хотел сменить тему.
— Совсем не пускают. На два месяца.
— А пьешь чего?
— Привык, — Николай махнул рукой. — Совсем не могу заснуть, если не выпью.
— А что же начальство?
— Да с ними и пью... — Мишарин пьяно и строго глядел в стол. — Они еще и не такое говорят! Все. С завтрашнего дня ухожу в завязку. Два дня держусь и потом домой, иначе мама не узнает. У меня от водки лицо очень опухает. Опухает?
— Опухает, — подтвердил Белов.
— Давай больше не будем. Вот — по последней, и все!
Белов узнавал горячего и честного Николая. Даже жалко стало:
— А как же твоя галерея сибиряков?
Мишарин глянул удивленно. Потом сморщился:
— Да-а какие там сибиряки... зэков надо рисовать. Работяг, бригадиров, доходяг... охрану тоже — вот типажи! Я Клигману рассказал, он так испугался! Посадят! А и посадят!
Ночью Сан Санычу снился сон, будто они с Мишариным пьют пиво в пивной, а через столик стоит мужик, страшно похожий на Мишкиного отца, дядь Валю. Сан Саныч ждет, что он повернется, чтоб уж точно узнать, но тот не поворачивается. Стоит спокойно, только голову наклоняет к кружке да задирает, когда пьет. И Сан Саныч почему-то не может подойти к нему, да и Николай что-то все бормочет. Он проснулся среди ночи в ясной тревоге, что дядь Валя там и стоял!
Встал рано, выбрился, надушился одеколоном, форму надел, повертел в руках орден, но передумал, в Красноярске смущался надевать. Вскоре он уже сидел недалеко от кабинета особиста Енисейского пароходства, того не было еще. Он решил прямо спросить, за что арестован Михаил Романов. И нельзя ли их комсомольской организации взять его на поруки? Объяснить, если понадобится, что за Мишкой не может быть никакой вины, что он принципиально другой человек!
Особиста все не было, Белов сходил в столовую, по приятелям прошелся, что работали в Управлении. Капитан госбезопасности появился только в одиннадцать, Сан Саныч был у него перед прошлой навигацией, когда получал «Полярный», но как его зовут, не запомнил. Заходил, слегка волнуясь.
— Здравия желаю! — попытался улыбнуться, но капитан только кивнул, дочитывая бумагу.
Он был в сером гражданском костюме без галстука, отложной воротничок по моде лежал сверху пиджака, с очень обычным, чуть рябоватым лицом. Белов приглядывался к нему и не помнил, он ли был в этом кабинете год назад или кто-то другой. Наконец хозяин кабинета поднял взгляд на Белова:
— Что привело к нам?
— Белов Александр Александрович, буксир «Полярный»...
— Давайте вашу бумагу, — перебил нетерпеливо.
— У меня нет, я хотел спросить...
— Спрашивайте, — капитан глянул чуть внимательнее.
— Я хотел узнать, за что арестовали Михаила Валентиновича Романова, старшего механика... — голос Белова звучал жестко: пока ждал капитана, тренировался.
— Почему интересуетесь? — особист жестом остановил его.
— Он — мой друг, мы вместе учились, четыре года... — Сан Саныч вдруг вспомнил, что как раз этого не велел говорить Мишкин отец, но его уже понесло, ему почему-то показалось, что именно этот безликий капитан имеет отношение к Мишкиному аресту. — Я про него все знаю. Что он сделал?
— Вы чего такой смелый? — капитан, внимательно изучая Белова, откинулся на стуле.