неожиданного помощника. Мысли, которые приходили, были слишком серьезными и пугали ее саму.
С письмом в руках села у двери. Денег не было ни на конверт с маркой, ни на керосин. Никаких украшений или ценных вещей в доме давно не осталось. Только маленькие золотые сережки в ушах Натальи Алексеевны. Впрочем, и посылать это письмо, скорее всего, не надо было. Из-за шторы послышался тихий сап, свекровь дремала.
Ася осторожно развернула письмо:
«Дорогой Гера, здравствуй!
Я тебе давно не писала, полагалась на Асю, которой отдала эту возможность — писать от имени всех нас одно письмо в месяц! — но теперь пишу в надежде, что она не посмеет не отправить тебе письма твоей матери.
Ася скрывает от меня твои письма. И не только от меня, но и от детей!
Последний раз, когда я попросила почитать твою корреспонденцию, она опять дала мне письма двухлетней давности. Когда я стала настаивать, она сильно покраснела и сказала, что это последние и других нет. Она никогда не лгала мне прежде, но сейчас я отказываюсь это понимать!
Напиши ей, что твоя мать старая и немощная, но еще не выжила из ума. (Это ты можешь понять из моего письма.)
И последнее — ты должен поговорить с Асей — она слишком экономна, я совершенно ничего не понимаю в ее расчетах и не могу подать ей никакого совета, но едим мы иногда невозможно плохо. А Коля ходит в школу в рубашках, которые она перешивает из моих блузок! Этого я вообще не понимаю, он уже большой мальчик, чтобы выглядеть так нелепо! Я уже сделала ему замечание, но он все равно ходит!
Я не все тебе пишу, не все наши с Асей разговоры, но думаю (я чувствую это!), что Ася считает мое поведение и мои претензии старческими капризами! Я прошу прощения, но я отдала ей все свои хорошие вещи, все драгоценности, а теперь не могу иногда добиться белого хлеба с хорошим сливочным маслом, а не маргарином.
Но главное — это твои письма. Прошу тебя поговорить с ней. Твоя мама».
Ася опустила письмо. Ее лицо горело. Она потерла лоб и прислушалась. Наталья Алексеевна спала. Сева, услышав запах супа, оторвался от книжки и попросил есть. Скоро должен был вернуться из школы старший. Коле в июне исполнялось тринадцать, он был ростом почти с Асю, ясноглазый красивый мальчишка, с пушком по щекам и пухлыми губами. Он влюбился в девочку из параллельного класса, стал носить модный чуб, который закрывал лоб и наезжал на глаза, он ему очень шел. Насчет блузок Наталья Алексеевна была права.
Ася перевязала пачку писем, приложила ее к другим таким же, увязанным по годам, обняла и легла сверху головой, как на подушку. Улыбалась. Письма Геры она хранила у Лизы, своей близкой подруги, однокашнице по училищу Гнесиных. В них не было ничего крамольного, но половина были написаны с разными вольными обратными адресами, и она боялась хранить их у себя. Ася два часа уже сидела в крохотной Лизиной комнатке и читала письма. Лиза служила актрисой театра Вахтангова и теперь была на спектакле. Должна была уже вернуться. Ася развязала пачку писем тридцать девятого года, — возможно, это был лучший Герин год...
«3 октября 1938
Дорогая моя, любимая Ася!
Вчера поздно вечером вернулись в Норильск на базу экспедиции. Целый день сегодня топили баню (ту еще, которую строил Урванцев!) и мылись, благо снега навалило по колено.
Сезон закончен, мы отлично поработали, завтра большое совещание по итогам и садимся за отчеты. Потом — к Новому году — сводный отчет. Не буду дразнить собак, но результаты такие, каких я и не ждал — рудное тело на Норильске втором оказалось намного больше, в следующем году мы продолжим понимать его размеры и форму, но уже сейчас можно сказать, что извлечь весь металл, что есть здесь, вряд ли удастся и за сто лет. Мои предположения по форме рудного тела полностью подтверждаются, и это имеет огромное значение для других месторождений. Не могу всего рассказать, но это страшно интересно! Угадывать, предвидеть, прямо чувствовать — конь, подходя к замерзшей речке, очень внимательно нюхает лед и потом — или уверенно идет, или никакими силами не загонишь! Он чувствует толщину льда, глубину и силу речки и высчитывает опасность! Так и я собираюсь в ближайшие месяцы очень крепко прислушаться — где, на какой глубине и с какими возможными признаками на поверхности залегает то самое золото-платино-медное и т. д. чудесное рудное тело. Я, возможно, сумасшедший, но я прямо люблю его! Чуть меньше, чем тебя и нашего Колю, конечно. А хорошо прислушавшись, разрисую цветными карандашами мою карту — я достал новенькую! — определю районы поисков за пределами Норильского района...
Все эти немалые, скромно скажем, успехи вселяют известные надежды. И когда все замечательно изменится, я просто сяду в самолет и прилечу в Москву, мы накупим теплых вещей, маму устроим у дяди Леки, оставим им много денег и втроем вернемся в Норильск. Это славное место! Трудноватое для жизни из-за долгой зимы и непростого климата, но сказочно богатое! Трудно, даже невозможно такую роскошь себе представить! Здесь по-настоящему нетронутая природа, а что такое долгая зима, если мы рядом.
Я сижу за письменным столом — у меня здесь шикарный дубовый стол! — и вот я за этим столом СЛУШАЮ НЕДРА, а ты на диване или в кресле С ХОРОШЕЙ КНИГОЙ (кресла, правда, пока нет, но это наживное, как и фортепиано!). За окном — ночь, она длится и длится, но каково, когда первый раз солнце показывается над горизонтом! Все ходят и улыбаются друг другу! Ну конечно, я опять забыл о Коле. Он — спит! Я — работаю, ты — читаешь, а он — спит... или тоже что-то делает, я пока плохо его себе представляю.
Ася, меня сейчас зовут мои товарищи, у нас сегодня крупный сабантуй по случаю возвращения! Допишу завтра!
Продолжил только через неделю, дел было полно, к сожалению, не всегда приятных, тогда после бани и перед празднованием настроение мое порхало за облаками. Но в целом все так и есть, как писал. Целую тебя, моя милая...
Какая тупость! Я все время забываю о Коле, когда же увижу его? Целую и обнимаю вас с Колей с надеждой на скорую встречу. Ваш Гера.
Маме привет, я напишу ей отдельно».
Ася положила письмо на верх пачки и перевязала шпагатом. Она уже не плакала, читая его письма. Она их не то чтобы знала наизусть, они стали частью ее жизни. Такой вот странной, долгой жизнью, в которой не было мужа, но были его письма. Она помнила все свои мысли по поводу этих писем, где он был в этот момент, с кем и над чем работал и почему одни написаны карандашом, а другие чернилами. И себя помнила, как их получала и читала, и ревела. Если бы не эти аккуратно перевязанные пачки, ее жизнь была бы другой. Она, впрочем, не могла себе этого представить. Эти письма и были ее жизнью.
Сегодня она ушла к Лизе, чтобы спокойно обдумать письмо Белозерцеву. Его коротенькое письмо старательным почерком и с ошибками возбуждало в ней горячее желание ехать к Гере при малейшей возможности. Надо было написать Белозерцеву и все выспросить. То, что Горчакова сейчас не было в Ермаково, ее не смущало, ей казалось, что он должен быть где-то там рядом и его несложно будет найти.
Открыла письмо от 20 августа 1948 года. Она всегда открывала его последним. Она знала его наизусть.
«Ася, здравствуй.
Это мое последнее письмо тебе. Не буду еще раз приводить доводы, ты их хорошо знаешь. Выходи замуж. У твоих сыновей будет отец, а у тебя муж. Все это еще возможно для вас. Мой срок закончится через двадцать пять лет. Рассуждать дальше нет смысла.
Я все хорошо и спокойно обдумал. По поводу детей мне не очень сложно принимать это решение — они никогда меня не видели. Я их тоже.
Писать мне не надо — читать не буду.
С мамой сложнее, если бы не она, я уже год назад прислал бы тебе это письмо. Скажи ей, что сочтешь нужным, как в твоей ситуации удобно, но лучше всего сказать, что я умер.
Прощаюсь с тобой безо всякого сожаления, но с радостью за твою свободу».
Подписи под письмом не было.
Лиза пришла около одиннадцати. Веселая, пахнущая духами, вином, беззаботная. Бросила цветы на диван.
— Ой, Аська, я забыла про тебя, вспомнила нечаянно и сразу побежала. Да не отпускают же! Там один такой подполковник был! Вот, на́ своим! — достала из сумочки шоколадку.
— Спасибо, мне уже идти надо...
— Посиди, не поговорили совсем, ты есть хочешь? — она сбросила туфли, надела тапочки и, подхватив цветы, убежала на кухню.
Ася сложила письма в коробку и сунула под диван, посмотрела на часы. Дети уже спали, можно было не торопиться.
— Вот, — Лиза положила на стол свертки, хлеб и нож, — режь, колбаса из Кремлевского буфета! Еще сыр есть! Гуляем! — она снова вышла и вскоре вернулась с чайником. — Рассказывай про своего генерала!
Ася поморщилась и качнула головой.
— Да расскажи хорошо, он записку написал — и что? Давно, кстати?
— Почти два месяца...
— И что?
— Ничего, даю уроки, делаю вид, будто ничего не произошло. Я не могу уйти от них сама...
— А он, а он?
— В командировку уезжал, а недавно подает пальто и смотрит на меня. Знаешь... очень хорошо смотрит... ну... как будто правда влюбился. Я всю ночь спать не могла. У него красивые, умные и немного печальные глаза.
— Ты и правда дура!
— Почему?
— Жизнь проходит, Аська, тебе уже тридцать восемь... — Лиза замолчала, соображая что-то, потом потянулась через стол и взяла Асю за руку. — Надо быть реалистами, Гера вряд ли вернется. Пусть не этот генерал, но ты еще привлекательная, у ребят будет отец, у тебя мужчина, ты еще сможешь родить, вернешься в большую музыку.
— Лиза, ну что ты, ей-богу! У них отец есть!
— Я это знаю... бери колбасу!
— Не хочу! — Ася нахмурилась. — Когда Гера работал в Норильске, я должна была уехать к нему, но побоялась. Теперь они выросли... самостоятельные.
— Это мы уже слышали, и не один раз! — Лиза достала сигареты из сумочки, закурила и села на низкий подоконник. — Ну приедешь, и что? Будешь с ним в лагере жить?