— Подождите, — засуетился Сан Саныч, — сейчас я попрошу, мы накроем, я вам все расскажу — она очень ответственная женщина, у нас в команде ее все мамой зовут, даже Грач! Честное слово!
Белов выскочил наверх и столкнулся со старпомом, тот курил чернее тучи.
— Фролыч, давайте еды, какой получше! Срочно! Надо угостить... — он кивнул через плечо и увидел улыбающегося лейтенанта, который неслышно поднялся следом.
— Не беспокойтесь, Александр Александрович, все есть! — лейтенант махнул кому-то в сторону причала. Там стояло несколько военных и местное начальство.
Вскоре стол в каюте Белова был накрыт, Николь не появилась — и хорошо, подумал Сан Саныч, — ее легкие шаги несколько раз прозвучали по палубе — стряпню с камбуза принес Егор. Пирожки с картошкой и жареным луком, оладьи из икры. Но на столе уже были и оленина, и колбаса, и разная рыба с Усть-Портовского завода.
Лейтенант налил коньяк, распахнул иллюминатор, любуясь на реку:
— Какая же огромная и прекрасная наша Родина! Две тысячи километров летели сюда из Красноярска. И все тайга нетронутая, богатая, ждущая рук людей! Огромная река, полная рыбы! Тундра, озера, стада диких оленей! Выпьем за нашу Родину, капитан! Вы ее покоряете, мы охраняем!
Выпили. Лейтенант с веселой жадностью голодного и здорового человека принялся все пробовать. Налил еще, чокнулись без тоста. Белов улыбался, ему казалось, что сейчас все наладится, не может такой славный человек сделать плохо.
— Простые пирожки, а вкуснота! За уши не оттащишь! — хвалил лейтенант полным ртом.
— Степановна стряпала! Она из ничего может приготовить! У нее в конце навигации всегда продукты остаются! С другими капитанами поговори — никогда не хватает, а эта ничего себе не возьмет! Кристально честная женщина!
— Давно ее знаешь? — лейтенант чокнулся, улыбаясь, и перешел на ты.
— Работает у меня? Вторую навигацию. Честнейшая! Честное слово! Не может быть, что она что-то... — Белов сделал дураковатое лицо, слегка извиняясь, что такое говорит.
— Трофимова — опасный человек, — лейтенант стал серьезным, — во время войны она совершила предательство, а три года назад бежала из-под следствия.
— Не может быть?! Степановна?! Предательство?!
— В Севастополе во время отступления она должна была эвакуировать тяжелораненых бойцов из подвала, но не сделала этого, а сдала всех в плен немцам. Шестнадцать человек. Сама вместе с ними осталась в этом подвале, сама позвала немцев. Вместо того чтобы дать бойцам возможность защищаться! Она не дала им оружие... радовалась приходу немцев и обкладывала Красную армию и ее руководство самым грязным матом.
Белов невольно улыбнулся, вспоминая, как могла завернуть Степановна.
— Они же тяжелораненые, как же они могли защищаться?
— Это мы выясним.
— Ну конечно, это не она была! Она же всю войну прошла, в сорок пятом в Кенигсберге закончила. Севастополь — это сорок второй! Не сдавалась она, лейтенант!
— Из этих бойцов, капитан, несколько человек выжили в немецком плену и дали на нее показания, это было в сорок пятом... А как она после плена снова оказалась в нашей армии, это тоже интересный вопрос. У предательства нет срока давности, капитан, все ответят... — Лейтенант разлил еще, поднял стакан и продолжил: — Ее взяли через два года после войны. В Астрахани спряталась в рыболовецкой бригаде. Этапировали, а по дороге, оглушив конвоира, она убежала из поезда. И оказалась здесь... Тут целый детектив, капитан.
Он выпил. Сан Саныч тоже махнул рюмку для храбрости.
— Но от нас не скроешься, — лейтенант блаженно вздохнул, удержался от того, чтобы рыгнуть, и сыто погладил себя по животу.
— Как же вы узнали, где она?
— Я не на все вопросы отвечаю, капитан, — лейтенант снова сунулся в иллюминатор, потянул воздух. — Эх, взять бы отпуск да пару недель вот так с тобой поплавать. Отоспаться, поохотиться, у меня КМС[115] по стрельбе! Я больше всего утиную охоту люблю! Нет, честно, я неплохо стреляю!
— Товарищ лейтенант! — в дверь кубрика осторожно постучали.
— Иду! — лейтенант встал, протягивая крепкую руку. — Ну, товарищ капитан Белов, спасибо за гостеприимство, посидел бы еще, но у меня самолет, а ты сегодня зайди в комендатуру, показания оставь, кто с ней из экипажа дружил.
— Да у нее со всеми... но чтобы дружить, такого не было... — Белов суетливо поднялся. — Она на кухне все время, работы много.
— Вот! Не дружила! Значит, было что скрывать! Расскажешь все, ну, бывай здоров!
— Но если кто обращался, обязательно помогала... — Белов удержал за руку лейтенанта.
— Не расстраивайся, капитан, так бывает. Может, она и хорошая повариха, но закон нарушила... И вообще, скажу тебе по секрету, — он взял Белова за пуговицу, — законность будем укреплять. Война разбаловала народ, победа не только делает героев, но и портит. Пить стали больше, — он кивнул на коньяк и подмигнул. — Барахла натащили, на красивую жизнь насмотрелись, а нам страну надо строить! Что я тебе говорю, ты и так ее строишь!
Лейтенант не рисовался, он был умный, симпатичный, образованный, он верил в то, что говорил. Белов это видел, более того, он со многим, если не со всем, был согласен.
— И не советую ее выгораживать! Ей не поможешь, а себе можешь навредить. Ну, счастливо! — и он исчез, бодро взбежав по ступеням.
Белов сидел, ничего не понимая. Он не смог ничего внятного сказать про Степановну. Лейтенант честно делал свое дело, это был совсем не Квасов, и ему можно было все рассказать. Вздрогнул, услышав легкие шаги по лесенке, это была Николь:
— За что ее? — зареванная, взгляд слегка сумасшедший.
Белов молчал.
— Что она сделала? — в глазах Николь навернулись слезы, а вместе с ними закипало тихое бешенство.
Сан Саныч поднял голову:
— Сядь, я не знаю...
— Но ты разговаривал с ним... пил водку!
Сан Саныч посмотрел на еду и недопитую бутылку, вздохнул судорожно:
— Говорит... — он посмотрел на Николь, соображая, можно ли это рассказывать, — говорит, во время войны сдалась в плен.
— И что?! — удивилась девушка.
— Я не знаю... этого нельзя было делать... Будет следствие, разберутся.
— Нет, я не понимаю! Объясни!
— Это у нее уже второй арест, она сбежала три года назад, и они искали ее по всей стране. Она не должна была убегать, если бежала, значит знала, что виновата... — неожиданно для самого себя сделал вывод Сан Саныч.
— Ты пьяный?!
— Я? Нет! — нахмурился Белов.
— Они не могут, не имеют права за это арестовывать! Во всех армиях мира человек, если он уже не может, обязан сдаться в плен, чтобы сохранить свою жизнь. Эту жизнь ему дал Господь, а не Сталин! Ваш Сталин может только отнять жизнь!
— Тихо, что ты! — Сан Саныч встал и прижал ее к себе. — Если бы мы сдавались, мы никогда не победили бы.
— А вы не сдавались?! — Николь оттолкнула его от себя, слезы текли по щекам. — Целыми дивизиями и еще больше! Нина два раза в окружении была. И не говори, что ты этого не знаешь! Все это знают! Вы русские совсем ненормальные — не хотите знать про себя правду! Вы — идиоты! Врете сами себе!
Она смазала слезы, нахмурилась, села, собрав в кулак передник.
— Сделать ничего нельзя? Только убежать? Может, она и сейчас убежит? — Николь глянула на Белова, будто ища поддержки, и тут же отвернулась. — О, как я ее люблю и уважаю! Почему у вас всех хороших людей надо обязательно арестовывать?
По лесенке зашуршали шаги, Фролыч встал в дверном проеме:
— Тебя в комендатуру требуют... — старпом смотрел угрюмо. — Не говори там лишнего, Сан Саныч.
Белов нахмурился, открыл шкаф и достал шинель. Одинокий орден блеснул рубиново. Он посмотрел на него, отцепил и бросил в ящик стола.
Вышли только на следующий день. На судне стояла тяжелая тишина, никто ни с кем не разговаривал, не смеялись, как будто все были виноваты в аресте Степановны.
По правому боку «Полярного» была приторочена небольшая, чуть длиннее буксира баржа-углярка. Хоть и по течению, а шли медленно, баржа была такая старая, что тянуть ее на буксире было опасно. В трюме углярки плыли спецпереселенцы. Их сопровождал уполномоченный с портфелем. Сам он жил на «Полярном». Вытребовал себе место.
Путь был неблизкий, последние полторы сотни километров предстояло пройти по Енисейскому заливу. Сан Саныч не знал, как поведет себя баржа в шторм, пошел еще раз проверить. Пожилой конвоир лежал на палубе за штабелем ящиков, курил и сам с собой играл в карты. Карабин рядом. Белов рассмотрел его, не понимая, зачем ссыльным вооруженный конвой, спрашивать ничего не стал. Вчерашние события так омрачили жизнь, что вообще ничего не хотелось. Он все время думал об аресте Нины Степановны и ничего не мог придумать. Николь ходила тихая, как будто и обиженная на него, и ни о чем не спрашивала.
Белов спустился по лестнице в кормовой люк баржи, уголь, видно, давно не возили, крепко пахло ржавой селедкой, еще чем-то несвежим, куревом. Трюм был очень темный, трехметровой высоты. Люди расположились вдоль бортов, в дальней носовой части под открытым люком было посветлее и занавешено простынями. Женщины, — понял Белов, присматриваясь к темноте.
Здесь, у лестницы под светом из широкого люка, на кое-как сколоченных нарах сидели с десяток молодых людей. Давили насекомых. Кто-то просто раззявил подштанники, искал по швам, кто-то снял гимнастерку и обрабатывал ворот. Они были так заняты, так кровожадно комментировали смерть беззащитных животных, что не обратили внимания на капитана. Сан Саныч невольно улыбнулся, слушая, как ребята считали свои жертвы, соцсоревнование у них было. Белов шагнул дальше в темноту трюма, впереди несколько коптилок чадило, надо было проверить, чтобы пожара не наделали...
— Товарищ капитан, — раздался молодой голос с сильным прибалтийским акцентом, — а куда нас везут?
Белов обернулся, соображая, можно ли им сообщать. Парнишка, лет шестнадцати-семнадцати, светловолосый и симпатичный, заправлял рубашку в явно великоватые ему штаны. Улыбался открыто. Сан Саныч опять вспомнил про арест Степановны и решительнее развернулся навстречу: