— Разговоры! Конвой сейчас вызову! Факт кражи государственного имущества налицо?! Налицо! А остальное он к борту волок, выбросить хотел! Он знал, что у нас муки мало! За мной проследуй! — и Турайкин полез на палубу.
— Политику шьет, — зашептались, — 58-ю могут впаять, пункт 14, контрреволюционный саботаж. Это не пять, а все пятнадцать!
Турайкин привел несчастного Герберта в каюту комсостава. Белов, Фролыч и Грач ужинали, подняли головы на стук.
— Попрошу быть свидетелями, товарищи, смотрите и слушайте! Перед вами сынок прокурора, продажного слуги латвийской буржуазии, — с места в карьер начал Турайкин, демонстрируя карман с мукой.
Герберт стоял красный, безропотно показывая муку, и невольно принюхивался к запаху каши, которую ели в кубрике.
— Сынок буржуйского прокурора и не мог поступить иначе! Если бы я случайно не увидел, он, наполнив свой карман, выбросил бы весь куль за борт, он уже начал его подтаскивать...
— Это неправда! — возмутился Герберт.
— Да-да! — почти ликующе продолжил сопровождающий. — Куль этот принадлежит команде буксира «Полярный», и я как уполномоченный обязан принять меры. Протокол готов, его должен подписать ответственный за продукты.
— От нас-то вы что хотите? — спросил Фролыч недобро.
— Чтобы вы знали...
— Мы и так все знаем, — перебил Турайкина старпом, — лучше накормите парня, чем срамить.
— Это, товарищ, вы сейчас близоруко сказали! — засверкал глазами Турайкин. — Его ждет справедливый советский суд! Вы будете свидетелями!
— Завтра! — остановил его Белов. — Завтра со всем разберемся.
Когда они вышли, Фролыч бросил ложку в кашу:
— Вот сука! Как эта мука вообще к ним попала?!
— Николюшка ему дала, сказал взаимообразно, в Сопкарге, мол, отдаст... — Грач доел свою кашу. — Я сам видел, как он его на баржу попер.
— На приманку он их ловил, тварь! Голодных! — у старпома бровь дергалась. — Как это можно, чтобы от такой гниды столько людей зависело?! Он же идиот законченный! Он их угробит!
— Нам бы, ребята, не связываться, вишь, вроде и ссыльные, а с конвоиром! Да еще колгота эта вокруг них, во всех поселках стоим. Чем-то они провинились... — Грач вытащил кисет и посматривал вокруг, где оторвать бумажку.
Наутро Турайкин пришел на камбуз к Николь:
— Здравия желаю, хотел поинтересоваться, не видели вчерашний куль? Куда делся?
— Обратно забрала, оладья стряпала.
Турайкин на секунду задумался, принюхиваясь к запаху свежих оладушек.
— Ага, хорошо, тогда подпись поставьте, — он аккуратно вытащил бумагу из портфеля.
— Что это?
— Протокол о недостаче муки!
— У кого недостача?
— У вас! Муку же украли! Тут все зафиксировано, не сомневайтесь, — Турайкин совал бумагу и химический карандаш. — Карандаш-то послюнявьте и подписывайте!
— Вы, товарищ, зачем придумываете глупости, нет у меня никакой недостачи, — она зачерпнула черпак горячего супа, подула на него, заглядывая в бумажку, и вдруг весь черпак и опрокинулся! На протокол, в портфель и на китель Турайкина.
— Уй-й-й!!! — взвопил сопровождающий уполномоченный, тряся бумагой и выскакивая из камбуза. — Ты что?!
— Вы меня простите, я тут варю суп на команду, а вы лезете... И вопросы какие-то глупые, клинья бьете, так и скажите... — Николь, валяя дурочку, выглянула наружу. — Вон уже Сопкарга, мне людей кормить, не мешайте, товарищ.
Турайкин трясущимися руками пытался стереть суп, но химический карандаш уже расплылся по бумаге. Из портфеля капало и свисала капуста. Он свирепо сдвинул брови и бросился в рубку.
— Саботаж! — распахнул дверь.
— Стоянка в Сопкарге два часа! — Белов сам стоял за штурвалом. — Прошу не опаздывать!
В поселке Турайкин, не сказав никому ни слова, первым скатился по трапу. Белов надел шинель, звезду нацепил на черный китель и отправился следом. Здесь снег уже лежал капитально и поселок выглядел чистенько, как заяц, переодевшийся к зиме. Машин в Сопкарге не водилось, дорога была укатана санками, утоптана людьми, собаками и оленями. Погода была пасмурная, но без ветра и обещала снег. Сан Саныч посматривал на небо, он шел добить этого Турайкина, прямо видел, как выведет эту тупую сволочь на чистую воду.
Турайкин оказался простым бригадиром и всю свою власть придумал сам. Но победить его, поставить на место здравым смыслом не вышло. Самоуполномоченный, благодаря тупости и житейскому цинизму, легко остался на плаву.
Эту спецбригаду в порядке рвения по службе изобрел начальник Дудинского райотдела госбезопасности. Со стороны начальства затея могла выглядеть убедительно: собрать из разных поселков проштрафившихся и отправить в наказание почти к Диксону. И похвальная строгость применена, и для отчета неплохо — заложен еще один рыбацкий поселок ссыльнопоселенцев.
Турайкина назначили бригадиром, и он, упирая на то, что ссыльные неблагополучные, требовал переведения бригады на режим лагпункта. Часть дела ему каким-то образом удалась — уже в Усть-Порту получил он одного конвойного, во всех же остальных населенных пунктах, где были радиостанции, он сочинял длинные радиограммы, в которых обосновывал и требовал.
Белов в Сопкарге дал две радиограммы своему начальству, но толку это не принесло — «Полярный», простояв два дня, взял на борт еще двух бойцов. Конвоиров стало трое, и уполномоченный бригадир Турайкин, собственным приказом на весь период работ объявил режим лагпункта. Народ в трюме пороптал, но не сильно, разница была невелика, всех больше волновало, что ждет их на новом месте, до которого осталось двадцать с небольшим километров. Берега залива давно уже по-зимнему были укрыты снегом. За кормой баржи добавились две большие рыбацкие лодки.
Речка Сариха, вытекающая из тундры, выглядела холодно и неуютно. Белов подвел баржу к самому берегу, бросили трапы, и люди стали спускаться. С узлами, чемоданами, мешками, кто-то нес большой котел, кто-то металлическую печку... Люди толпились на берегу, посматривая на баржу и буксир, дымящий высокой трубой. Как будто хотели вернуться, не обнаружив не берегу ничего кроме унылого, укрытого снегом, кочковатого пространства да навала плавника на берегу. Единственное строение — небольшой старенький балок стоял в отдалении на берегу речки.
— Пошевеливайся, давай! — покрикивал Турайкин, которого никто не слушал. — Инструмент и продукты — сюда, очистить здесь от снега!
Он суетился бестолково, люди же привычно взялись за работу, невысокий старичок негромко распоряжался делами, определял, куда поставить лодки. Часть людей натягивали навес от снега, который нет-нет срывался мелко с набрякшего неба. Народ в основном был молодой, вскоре уже и первый смех раздался. Конвоиры у балка запалили костер и сели вокруг.
Вскоре ни на палубе баржи, ни в трюме в особом помещении, который уполномоченный держал под замком, ничего не осталось. Турайкина окружили мужчины, выясняли что-то с горячностью, не характерной для спокойных прибалтов. На шестьдесят пять человек работников было всего шесть лопат, три топора, две двуручные пилы и две ножовки. Ящик огромных, не очень нужных гвоздей... несколько мотков колючей проволоки... Многих нужных вещей не было совсем.
Сан Саныч с Фролычем наблюдали все это угрюмо. Недостающего полно было на складах в поселках, которые они проплыли, не говоря о Дудинке или Игарке. Турайкин сам спустился в трюм, выбрался озабоченный:
— Что ищете? — спросил Белов.
— Веревки куда-то задевались...
— А сети где же? — спросил Фролыч.
— Сетей не брали. Невод есть...
— Зимой тоже неводом будешь ловить? — старпом смотрел с откровенной ненавистью. — Ты, Никифор, бумажки свои выправил?
— Выправил!
— И конвоиров добился?
— Добился! — с вызовом ответил уполномоченный. — Граница рядом, дорогой товарищ! А у них лодки! Уплывут, кто отвечать будет?!
— На лодке? Ты с какой осины упал, сволочь?!
— Попрошу не оскорблять при подчиненных! — огрызнулся Турайкин и отправился на берег.
Мужики опять его окружили.
Через некоторое время с борта «Полярного» стали спускаться люди с мешками за плечами. Отдали сети, веревок, несколько лопат, лом, два топора, ящик гвоздей. Оставили и еды.
Пошел снег, ветер менялся, заходил промозглый север, и на глазах становилось холоднее. На берегу поторапливались, закрывались от снега брезентом, дрова пилили и кололи, благо их по берегу было много. Фролыч вышел из своей каюты с чем-то замотанным в мешковину:
— Оставлю им, Сан Саныч, свою мелкашку? Все равно не стреляю, у тебя патрончиков нет лишней сотенки?
— Точно! Фролыч! Я свою тоже отдам, у меня хорошо пристреляна...
Сан Саныч собрал в каюте все, что нужно, и, замотав в ту же мешковину, понес на берег. Уполномоченный был у балка и там тоже командовал. Белов отдал оружие одному из стариков. Костры горели, мокрые дрова застилали дымом весь табор, на нескольких наспех сделанных очагах уже готовилась еда, молодая мамаша кормила грудью. Народу очень много, как они тут устроятся, непонятно, — Сан Саныч хмурый поднялся на борт.
Когда отходили, снег пошел гуще, косо летел, закручивался вихрями, подчеркивая неустроенность и абсурд происходящего. Кочегар Повелас, Николь, Климов с Померанцевым стояли на корме, курили, прикрываясь от снега.
— Это они какую-то пакость придумали, — рассуждал Климов о Турайкине, — затевают чего-то... У нас в Ухте одного такого же подсадили, и он давай молодых склонять к побегу. Подкармливал их, кому-то хорошую обувь достал... шесть человек собрал, и уплыли ночью на лодке. А утром их догнали на катере — четверых убили, двоих судили показательно... Опер орден получил за ликвидацию побега. Я потом эту утку подсадную в другом лагере встречал.
В Сопкарге взяли баржу, груженую бочками, и двинулись на другую сторону залива в Дорофеевский. Едва вышли из-за мыса, север надавил так, что Белов не решился идти в темноте. Вернулись за каргу, в глубину залива, встали под самый берег. Здесь почти не качало, из черноты тундры летел снег, и на корме быстро рос высокий белый сугроб. Все попрятались по каютам, разговаривали о доме, о близком конце навигации, Грач журил Егора, что тот отдал ссыльным бочонок отборной туруханской селедки. Йонас и Повелас кипятили чай в горячей кочегарке, разговаривали о земляках, ка