— Так ведь, Сан Саныч? — извиняясь, произнес старпом. — Выпьем по маленькой за нашу Нину, кто нас тут ночью?
К шести утра подошли к Сарихе. Солнце еще не поднялось. В той части тундры, где оно должно было показаться, чуть только начало розоветь. Морозило крепко. Прозрачное стекло затянуло весь небольшой залив, ветерок завивал по нему мелкий снежок. Громко, длинными трещинами ломая лед, отдали якорь и спустили шлюпку. Белов поплыл первым рейсом.
Люди на берегу уже работали. В обрывистом берегу речки копали землянки, распиливали на козлах бревна на длинные доски, таскали плавник. Выбирали ровные, до звона высохшие на солнце бревна — будущие стены общего барака — складывали на высоком, уже выровненном месте. Женщины возились у костров, мерзлый мох носили из тундры. К Белову подошел старик.
— Добрый день, капитан, меня зовут Карл Иванович, хотел поблагодарить вас за инструмент и спросить — кому мы должны его вернуть? И когда?
— Ничего, работайте, это вам в Дорофеевском собрали, сейчас еще сгрузим. Как вы тут?
— Работаем, я хотел предупредить вас... — он заговорил тише.
— Рыбачить пробовали? — Белов кивнул на лодки в заливе, там явно перебирали сети.
— Неводом пока нет, но в сети рыба хорошо идет. Капитан, вы оставляли ружья... наш бригадир их увидел и изъял. Протокол составил!
— Как изъял? — Белов будто ждал повода, чтобы разозлиться. — Где он?
— Говорит, мы не имеем права брать в руки оружие, я хотел вас предупредить.
Вторая шлюпка была нагружена с верхом. Егор привез две металлические бочки-печки и разрубленные туши оленей. Белов со стариком стоял у строящегося барака. Камни под фундамент уже были заготовлены. Колышки забиты. Мужчины, благодарно кивая Белову, подходили за лопатами.
— А спите-то как? — спросил Сан Саныч.
— Под брезентом пока, у костров... — спокойно ответил Карл Иванович.
— И дети?!
Карл Иванович только пожал плечами.
— А там что? — показал Сан Саныч на костер, дымящийся метрах в трехстах по берегу.
— Бригада рыбаков... рыбачек, — поправился Карл Иванович, — бригадир одних женщин назначил в рыбаки, говорит, мужчины должны строить. Поговорите с ним, капитан, пусть он Лайму освободит, она с грудным ребенком, ей там никак нельзя!
— Она тоже в той бригаде?
— Да. Что-то не так сказала бригадиру. Поговорите, он вас боится. И еще насчет рыбы...
— А почему они вообще там? Отдельно? — у Белова все внутри кипело.
— Бригадир распорядился, чтобы рыбу не воровали. Они ловят и морозят, у них план.
— И что же? Вы рыбу не едите?! — Сан Саныч искал глазами Турайкина и не находил.
— Пока нет...
— Напишите на него жалобу. Я передам! А где этот Турайкин?!
— Спят... у них целая фляга самогона... — Карл Иванович был все так же спокоен, — они, слава богу, все время пьяные.
Совсем рассвело, снег пошел гуще. Кочегары курили у костра с земляками, что-то рассказывали, улыбались. Очередная шлюпка подходила к берегу, в ней командовал Фролыч. Николь, как заправская колхозница, с большим мешком на плече шла в сторону костра женщин-рыбачек. Сан Саныч догнал ее, взял мешок, там были продукты, ватное одеяло и пуховый платок Степановны. Сан Саныч шагал решительно и широко, почти не слушал Николь, думая, как можно помочь, она едва поспевала.
— Этот Турайкин пьяный приставал к Лайме, она не дала, он и отправил ее, — Николь споткнулась на замерзшей грязи, падая, уцепилась за шинель Белова. Он подхватил ее. — Сан Саныч, давай заберем их? Ребенок здесь не выживет!
— Как же мы заберем? — нахмурился Белов, думавший о другом.
— Пока охрана спит, отвезем ее на «Полярный». У Лаймы вся семья в Игарке, там к ней тоже приставал один гад, она красивая, ты же видел ее?! Надо увезти ее. Скажем, забрали больную, обратно уже не пошлют, Енисей встанет.
— Ей побег могут вменить! — Белов пошел медленнее, пытаясь сообразить. — Ну и нам...
— Ты слишком много думаешь, Саня, тут такой бардак везде... — Николь опять остановилась, машинально отряхивая от снега и перевязывая сбившийся платок. — Ничего ей не будет, ну переспит с тем в Игарке, я с ней говорила...
Пораженный Сан Саныч встал, как вкопанный.
— Ты что? — не поняла Николь.
— Ты... так легко... ты тоже могла, вот так переспать?
— Если надо будет спасти твоего ребенка, смогу! Идем! Ты можешь ее взять или нет?
Сан Саныч шагал, все никак не решаясь. Дело было серьезное и касалось не только Лаймы.
Обе лодки уже стояли у берега. Женщины выбирали рыбу из сети. На снегу были разложены омули, стерляди, щуки. Сети, как и маленькие красные руки женщин, были задубевшие от мороза, вместе с рыбой наловили и колотых льдинок, их выбирать было труднее, чем рыбу. Лайма сидела у костра, следила за варевом в котле и кормила грудью.
— Сколько ему? — спросил Сан Саныч.
— Два месяца, — Лайма прикрыла грудь вместе с чмокающими губами. Она и правда была очень красивая, будто с обложки журнала.
Обратно вернулись вместе с Лаймой, и Николь увезла ее на «Полярный». Сан Саныч уплывал вторым рейсом, люди сгрудились у берега, благодарили, Карл Иванович передал жалобу, написанную карандашом на оберточной бумаге. Шлюпка уже отошла, когда Сан Саныч услышал знакомый голос.
— Товарищ Белов! — бригадир Турайкин торопливо семенил от балка, замер на секунду у разгруженных вещей. — Это чье?
Он был без шапки, лицо заспанное и крепко похмельное. Люди расступились, Турайкин, пошатываясь, присел к воде, плеснул себе на лицо. Он никак не был смущен, что его наблюдают в таком виде. Белов махнул, чтобы причалили.
— Возьмите меня, мне в Сопочную Каргу по делу... И рыбу отвезти.
У Сан Саныча накопилось столько злости и вопросов, что он не знал, с чего начать.
— Вы сначала мелкашки наши верните людям...
— Оружие! Не положено! Акт уже составлен!
— Не сочиняйте здесь! — вскипел Белов. — По всем поселкам ссыльные охотятся! Ты их без еды оставил! Из-за твоей трусости...
— Я — принципиальный! О вашей винтовке будет доложено, куда следует!
— Ну тогда мы поплыли! Давай, ребята! — скомандовал Белов.
— Подождите, Александр Александрович! У меня важное задание! Вы обязаны...
— Ничего я тебе не обязан, урод! — шлюпка отошла от берега.
Белов видел десятки умоляющих глаз, чтобы он забрал бригадира. От балка бежали трое бойцов. С вещмешками, один с большим чемоданом, двое тащили флягу.
— Отдайте им оружие! — приказал Белов.
— Хорошо, но должен буду доложить... — Турайкин неожиданно шустро побежал к балку.
Рыбу Белов отказался взять наотрез, и она осталась ссыльным.
Конвойные расстелили бушлаты на носу буксира и сели похмеляться. Турайкин стоял, недовольно и озадаченно поглядывая на удаляющийся берег с застывшими силуэтами людей. Как будто не понимал, откуда их здесь так много.
— Разве им можно пить? — подошел Сан Саныч к Турайкину. Он говорил громко, Лайму спрятали в носовом кубрике, и бригадир мог услышать плач малыша. — Скоро уже и Сопкарга, там начальство...
— Какое там начальство?! — Турайкин был хмурый, взгляд мутный.
— Ну как же? — Белов не мог придумать, что еще спросить. Малыш плакал, его было слышно.
— Вы, товарищ Белов, мне не верите, потому что молоды еще, а они ведь враги. Самые настоящие. Эти «лесные братья» детей коммунистов пытают на глазах матерей... гвоздями прибивают! Грудных! Хуже бандеровцев они... Девочек молоденьких по кругу пускали. Фашисты — одно слово! — Турайкин зыркнул в сторону громко уже веселящихся стрелков и угрюмо отвернулся. Сплюнул за борт. — Как тут без дисциплины?! Видели, их сколько! Вот и охраны теперь не будет, топором зарубят и в Енисей...
— У вас, что же, и жена, и дети где-то? — ребенок под ними замолчал.
— И жена, и дети... двое. Я тут восьмой год уже... А всё — на работу опоздал на полчаса! — он сурово посмотрел на Белова и направился к пьющим.
В Сопкарге даже не заводили концов, всех четверых на руках вынесли и сложили кучкой на их же вещмешки. Карабины рядом пристроили, чемодан, с надписями по-литовски, и пустую флягу. На причале никого не было. «Полярный» сдавал назад, пушистая серая лайка, обследовавшая берег, взбежала на деревянную пристань, принюхалась издали к бездыханной куче и, испуганная запахом, бросилась прочь.
В Дорофеевском забрали груженую баржу и пошли в Дудинку. У Сан Саныча была ночная вахта, он сразу после ужина лег спать, но не спалось. Лежал и чувствовал, как тяжелеет его жизнь. Надвигающаяся зима, шуга, опасность зазимовать на полпути к Игарке, да, наверное, и усталость от долгой навигации... Главной же причиной была Николь. Сан Саныч очень ясно это понимал и от этой мысли еще больше любил ее. Она многое меняла в нем, он сам себе теперь казался старше и умнее. Он вспоминал их жизнь и чувствовал, как иногда Николь становилась его глазами, а иногда и волей. Хрупкая девушка... его женщина. Она намного больше понимала в этой жизни, и от этого его собственная жизнь выглядела куда сложнее, чем раньше, но он был счастлив. Улыбался в темноте каюты. Даже сел, думая пойти помочь ей домыть посуду, но удержался и снова лег. Николь категорически запрещала ему заходить на кухню.
А она мыла посуду и думала о нем. О том, как он забрал Лайму и, вообще, как все хорошо получилось с бригадой на Сарихе. И тоже чувствовала огромность счастья, свалившегося на нее. Она гордилась Сан Санычем, он был красивый и смелый человек. Таких за девять лет жизни в России она встретила немного.
Вспомнила ночной сон, он был очень реальный и такой беззаботный, что она целый день к нему возвращалась... Они с Сан Санычем в Бретани, на скалках тихого морского залива. Светит нежаркое солнце, чайки кричат что-то возбужденно, пахнет отливом. Она лежит головой у него на коленях и рассказывает про Францию, а он все выспрашивает и пытается сравнить это с Россией, они спорят, смеются и целуются. Чайки парят над ними, а море такое тихое, что кажется, оно спит, пригревшись на солнце. И мама зовет их обедать, просит сходить в подвал за вином...