— Поварихой.
— Так, может, в столовую? Ты никого из лагерного начальства не знаешь?
Белов пожал плечами, задумался:
— Мишарина знаю, архитектора... О! Я майора Клигмана знаю! — вспомнил Белов.
— Ничего себе, у тебя знакомые! — уважительно одобрил Петя.
Через два дня Белов сидел в кабинете Якова Семеныча.
— Простой вопрос, Александр Александрович, — видно было, что Клигман ему рад. — Можно в столовую, нет, лучше... — он снял трубку и набрал номер. — Семен Исаакович, доброго вам дня, как Сонечка? Ничего? Ну и славно... Семен Исаакович, тут просьба будет, надо хорошую, честную девушку в вашу столовую пристроить.
Яков Семенович слушал, прикрыл ладонью трубку и спросил осторожно Белова:
— Поваром сможет?
— На буксире пятнадцать человек кормила... — Белов неуверенно пожал плечами.
— А если не поваром, попроще что-нибудь, на раздаче или... ну вот и хорошо. Спасибо, Семен Исаакович, кланяйтесь Соне, ваши лекарства будут на следующей неделе. Всего доброго!
Клигман положил трубку.
— В больницу для вольных выйдет — там хорошая столовая и директриса приличная. Как у вас дела, Саша? С Туруханом вы нам здорово помогли, премию получили?! Довольны? Что теперь? Какие подвиги? Пейте чай, пожалуйста.
Сан Саныч кивнул про премию и на радостях рассказал Клигману про Николь и про свои проблемы с Квасовым. Ему казалось, что майор Клигман и с этим может помочь, они были из одного ведомства. Яков Семенович слушал внимательно, головой покачивал понимающе. Когда Белов закончил, вздохнул и заговорил едва слышно, одними губами:
— Они, Саша, или Красноярску, или напрямую Москве подчиняются. Я в такие дела не вмешиваюсь. У всех, Саша, свои семьи, и проблемы все очень похожи. Хотите еще чаю?
Белов видел, что Яков Семеныч не хочет дальше разговаривать на его тему, поблагодарил за помощь. Встал. Клигман подошел близко, подал руку, в его глазах была тревога:
— А эта ваша девушка... вам о ней задавали вопросы? Она фигурировала в деле?
— Нет, ничего... У нее все документы в порядке!
Клигман неопределенно покачал головой, и они расстались.
Сан Саныч всю ночь ворочался, ругая себя, что открыл рот о Квасове. Боялся, Клигман струсит, а он и струсил, это было хорошо видно, и не поможет. Не выспался, утром мрачный пошел с Николь в больницу. Сидели в приемном покое, ожидая директрисы столовой. Сан Саныч чувствовал, что место это им не достанется. Его настроение передалось и Николь. Обсуждали шепотом.
— Здра-авствуйте! — раздался негромкий знакомый голос.
Над ними стоял Горчаков. В белом халате и шапочке, совершенно не похожий на того Горчакова на Турухане, без папиросы и не в сапогах, а в тапочках, ни одного комара не висело над его головой. Только те же круглые очки, в крепкой оправе. Николь вскочила, обняла и чмокнула его в щеку. Георгий Николаич чуть смутился, а может просто обрадовался, протянул руку Сан Санычу и поманил их в сторону. Улыбаясь, завел в небольшой кабинет.
— Вы как здесь? — спросил.
Но тут за Николь пришла медсестра и увела к директрисе. Сан Саныч так был рад Горчакову, что не мог говорить, все смотрел на него.
— В августе расстались, а кажется, столько времени прошло! — выдавил он наконец. — Вы здесь теперь работаете, Георгий Николаевич?
— Нет, на операцию вызвали, я по-прежнему в первом лагере.
— Давайте вечерком к нам, вы можете?
— Не получится, Сан Саныч, я же в зоне ночую, или в больнице, если дежурство.
— Вот беда! Я так хотел рассказать, тут столько дел всяких. А завтра?
Георгий Николаевич в задумчивости потер подбородок.
— Попробую на дежурство напроситься, но не обещаю. Как Николь?
— Хорошо... то есть... она беременная!
Они встретились только через три дня. Горчаков был на ночном дежурстве, и Белов пришел к нему в гости. Сидели все в той же комнатке возле приемного покоя. Сан Саныч в белом халате, дверь приоткрыта — могли привезти больного. Разговор не начинался, стеснялись друг друга. Горчаков закурил, посматривая на Сан Саныча сквозь кругляшки очков:
— Как на Таймыр сходили? Штормило?
Белов думал о своих проблемах. Удивился простому вопросу:
— Столько всего рассказывать... Нину Степановну арестовали, прямо с борта сняли, сказали, два года назад сбежала из-под следствия... — Сан Саныч следил за реакцией Горчакова, но тот спокойно покуривал, только кивнул. — Потом ссыльных завезли ниже Сопкарги, на меня телегу написали, следователь вызывал... — Сан Саныч смотрел с вопросом.
— Следователь-мент?
— Начальник райотдела МГБ.
— Что еще спрашивал?
— Ничего особенного... это с моей женой связано, я с ней развожусь.
— Следователь чего хотел? — Горчаков брякнул металлической оправой о стол, сощурился близоруко. — Вы ничего не подписывали?
— Нет, — Сан Саныч пожал плечами. — Два часа в молчанку с ним играли — дело мое читал. Потом задал три вопроса и отпустил.
— Дело? — не понял Горчаков.
— Ну да, дело на меня завели, там доносы да характеристики с места работы.
Горчаков погасил папиросу, вышел в коридор, слышно было, как сказал что-то санитарке, и вскоре вернулся:
— Плохо, что на вас есть дело. Может, и ничего не будет, а можете и пригодиться им. Лучше бы вам не высовываться, Сан Саныч, слишком вы прямой иногда. Все верите, что они по закону живут... — Горчаков замолчал напряженно, машинально достал новую папиросу. — Если еще вызовут, ничего не говорите им сами! Вообще ничего не рассказывайте, «да» и «нет», а лучше — «не помню», и все! — Горчаков с усилием тер подбородок. — Ладно, может и пронесет. Николь беременна, вы сказали? Она хочет оставить ребенка?
— Почему вы спрашиваете? — Сан Саныч смотрел с удивлением. — Это наш ребенок!
— Да-да, вы правы, это непростой вопрос... — Горчаков покачал головой. — Я третий день об этом думаю. За Николь страшно почему-то, не могу объяснить. Сан Саныч, только поймите меня правильно, я к ней, как к дочери, — у нее трудная судьба, а с ребенком будет намного тяжелее, вы, конечно, и сами это понимаете... — он смотрел с внутренней горечью и с надеждой, что его поймут.
Сан Саныч молчал, глупо было думать о судьбе Николь. Теперь их судьба была общей. Что будет с ней, то будет и с ним. Он сидел нахохлившись, как нашкодивший мальчишка, и в этом был виноват Горчаков. Как и в прошлый раз, у них опять не получилось разговора. Почему же я так на него рассчитываю, думал Сан Саныч, отводя от Горчакова глаза, — я готов ему доверить все, а ничего не выходит. Холодный он...
— Я пойду, Георгий Николаевич, Николь одна там, давайте в другой раз. А ребенок обязательно родится. В гости заходите, Николь очень вас ждет, — Сан Саныч встал и протянул руку.
Вместе вышли на крыльцо, Горчаков закурил наконец измятую папиросу. Взгляд за очками снова стал спокойным и почти безразличным. Будто спрятался лагерный фельдшер от этого мира куда-то, в одному ему известное место.
Николь работала, ей все нравилось, зарплата была не такая большая, как у вольных, но в сравнении с совхозом огромная. Вольных работников в больнице не было и половины. Ссыльные да расконвоированные доктора и сестры, в основном «пятьдесят восьмая». Благодаря новым знакомствам на учет ее поставили без лишних вопросов.
Они гуляли с Сан Санычем под ручку, как «законные». Ходили на все фильмы в Дом культуры, в гости, в баню — никто их здесь не знал, а кто знал, относились к ним хорошо. Они были очень симпатичной парой, а что не были расписаны, никого не волновало, такого было много вокруг. Даже с комендантом Ермаково подружились и Седьмое ноября отмечали в большой компании в его квартире.
Сан Санычу так нравилась его новая жизнь, что он не особенно страдал без своего «Полярного». В декабре дни стали совсем коротки, Николь уходила на работу ночью, ночью же и возвращалась. Он провожал и встречал ее у крыльца больницы. С Горчаковым виделись всего несколько раз, тот работал в своем лазарете, в лагере. Даже когда и обещал, не всегда приходил.
Обзаводились хозяйством, купили большие и маленькие кастрюли и сковороду, праздничный фарфоровый сервиз на двенадцать персон. В их брезентовой комнатке все блестело и всегда вкусно пахло. Николь колдовала с французскими рецептами, которые плохо дружили с сушеными заполярными овощами. Сан Саныч хвалил все, особенно он любил «супалонён»[118], название которого, как утверждала Николь, произносил совершенно без акцента. Николь была счастлива:
— У меня никогда ничего своего не было! А теперь вон сколько! Когда я была девушкой, я мечтала, что у меня будет свой дом... Он выглядел совершенно иначе! — Николь хихикала и обнимала Сан Саныча. — Но я все равно страшно рада! Я согласна так жить! Плевать, что в палатке, — хочу, чтобы так было всегда! Ты, я, наш маленький, — она трогала живот, — и потом еще парочка наших маленьких! Да?! Я согласна! А ты, Саня?!
38
Шура Белозерцев сидел, запершись в процедурной, и писал. Время от времени прислушивался недовольно, что делается в лазарете. Перед ним лежало письмо Аси, которое утром принесла медсестра. Шура был хмур и сосредоточен, времени писать не было совсем:
«В первых строках моего письма напишу вам сразу, что получил его только что, час назад, с большой задержкой, в которой никто не виноват, одна женщина увезла его по нечаянности, а потом прислала обратно, и вот только теперь принесли. Сразу вам и пишу, сегодня уже 12 декабря, а вы писали мне в октябре, полтора месяца прошло, больше. Очень нехорошо получилось.
Я так понял по вашему письму, что это не подруга ваша, а вы сами хотите сюда к Георгию Николаевичу приехать. Вот из-за этого больше всего и обидно, а вдруг вы пождали моего письма, да и рванули, и уже едете или уже приехали, и пишу я теперь непонятно кому, а вы уже в Игарке или даже в Ермаково...»
Шура сунул письмо за пазуху и пошел покурить. Больного выругал по дороге почти ни за что, все кряхтел от досады, что так с письмом вышло. И все соображал — не сказать ли про ее письмо Георгию Николаевичу, пусть сам решает? Не хотелось признаваться, что прочитал когда-то его письмо... да и рассказывать было нечего — Шура не знал, ни где она сейчас, ни что с ней. Вернулся в процедурку.