Когда Вазелин ушел, Наташа несколько минут слонялась по квартире, машинально вытирала пыль, складывала вещи на полках. Запустила стиральную машину, обнаружила, что у Ваза оторвалась пуговица от рубашки, села пришивать. Спать ей уже не хотелось.
Он опять, в сотый, в тысячный раз обидел ее. Она давно привыкла к его хамству и принимала это как должное. Вазелин творческая личность. Все творческие личности орут, хамят, матерятся. Это Наташа знала точно, поскольку большая часть ее жизни проходила за кулисами эстрадного мира.
По сравнению с попсовыми идолами, которые прыгали по сцене и открывали рты под фанеру, Вазелин был действительно гений. Он сам пел, сам сочинял стихи и музыку. Он ни на кого не был похож, придумал свой стиль, свое направление и только за это был достоин тех пиар-усилий, которые на него тратились. К тому же он был очень сексапилен. Низкий бархатный голос, отличная фигура, широкие плечи, узкие бедра, породистое мужественное лицо. Наташе нравилось, что у них не только деловые отношения. Вокруг крутилось множество девиц, моложе и красивей Наташи, она, конечно, ревновала, но не слишком, поскольку знала, что он все равно всегда возвращается к ней.
Наташа была убеждена, что любые человеческие отношения, сотрудничество, дружба, любовь, строятся по стандартной схеме: кто кого грузит и парит. Она давала Вазелину себя грузить и парить по полной программе и чувствовала, что именно это – гарантия стабильности. Он от нее никуда не денется просто потому, что тяжесть такого груза и жар такого пара никто, кроме нее, не выдержит.
Расхаживая по его квартире в халате, неумытая, лохматая, но уже с веником, с пыльной тряпкой, Наташа нашла старинную серебряную опасную бритву и тут же вспомнила песенку про серебряный клинок и перерезанное горло девы Ангелины. Бритва валялась в ванной, в тумбе под раковиной. Как раз сегодня ночью ей снилось, как Ваз идет на нее с этой бритвой. Сон был настолько реальный, что она, проснувшись, решила найти старое лезвие, выбросить, от греха подальше.
Ей снились кошмары. Она постоянно слушала его песни, привыкла к ним и вроде бы пропускала все мимо ушей. Но что-то оседало в мозговых извилинах, как ржавчина в старых водопроводных трубах. Ей снилось, как Ваз делает то, о чем поет. Душит, режет, насилует, пьет кровь, раскапывает могилы.
Наяву она искренне возмущалась людьми, которые критиковали его творчество, называла их бездарными завистниками. Во сне кошмары, придуманные Вазелином, оживали. Она видела Ваза с топором, с электрическим ножом, окровавленным ртом, с выпученными глазами, и потом потихоньку выбрасывала наиболее опасные штуки. Топорик для разделки мяса, электрический нож.
Наташа взяла бритву двумя пальцами, завернула в газету, выбросила в помойное ведро. И тут позвонил продюсер Бориска, сказал, что придется арендовать новую студию, подешевле, что презентацию книги стихов Ваза никто спонсировать не хочет, и вообще – труба, хуже некуда. Он пытался пробить интервью в нескольких глянцевых журналах, но не удалось. Ваз перестает быть брендом, надо что-то делать.
– Почему не удалось? – удивилась Наташа. – Вот сейчас как раз он сидит в кафе. Дает интервью.
– Кому?
Наташа рассказала о корреспонденте, гордо и слегка язвительно сообщила, что он сам подошел к Вазу после концерта и будет шикарный разворот, с фотографиями, бесплатно, без всяких Борискиных хлопот.
– Этого не может быть, – сказал Бориска, – я только что получил от них отлуп. Они, конечно, обещали, но не раньше осени. Либо надо напрямую, за бабки, а у нас сейчас голяк. Слушай, а как фамилия этого корреспондента?
– Не знаю. Зовут Антон. Фамилию мы с Вазом не спрашивали.
– Где, говоришь, они сидят? – тревожно спросил Бориска.
– Да близко, в кафе, через квартал отсюда.
– Черт. А я думаю, чего у него мобильник выключен?
– Ну да, он во время интервью всегда выключает. – Наташе мгновенно передалась Борискина тревога.
Не случайно, когда Вазелин уходил, она попросила его проверить удостоверение у корреспондента. Это мог быть кто угодно. К Вазелину иногда приходили под видом журналистов всякие психи, фанаты или, наоборот, ненавистники, борцы за честь русской поэзии и песенного искусства. Неизвестно, кто хуже. Среди фанатов попадались фетишисты. Они отрывали пуговицы от одежды, воровали нижнее белье, грязные носки. Один такой, вполне нормальный с виду, стянул у Ваза дорогие часы прямо с руки, другой вообще вцепился в волосы, выдрал клок.
Ненавистники могли спровоцировать Ваза на драку, оскорбить, ударить, плеснуть чем-нибудь в лицо. Но больше всего и Бориска, и Наташа боялись мелких уголовников, торговцев наркотиками. Среди публики Вазелина полно наркоманов, и торговцы клубились стаями. В некоторых клубах был жесткий контроль, пронести большое количество колес, порошка или промокашек не удавалось. Торговцы просили помочь, спрятать дурь куда-нибудь в аппаратуру, предлагали приличные деньги. Для них, торговцев, это все равно было дешевле, чем подмазывать охрану и администрацию клуба.
– Знаешь что, Наташка, дуй-ка ты туда, в кафе, – сказал Бориска.
Наташу не надо было долго уговаривать.
Глава двадцать шестая
Повезло. Ключи от машины оказались в кармане пиджака, можно было не заходить домой. Зацепа не вынес бы сейчас вопросов Зои, даже одного вида ее не вынес бы.
Из кафе он сразу пошел в гараж, с нераспечатанным конвертом в руке. Сел в машину. Бросил конверт на сиденье. В голове у него звучал высокий неприятный смех Гроша.
Ты – один из нас. Просто не надо терять голову, распускать сопли, становиться сентиментальным и выдумывать высокие чувства там, где происходит обычная сделка.
Несколько минут он сидел в машине, тупо глядя перед собой.
«Я – один из них. Я такой же, как Грош, только он по-тихому оттягивается с разными мальчиками, а я покупал себе одну девочку. Я очень сильно к ней привязался и теперь не могу без нее жить. Сколько раз я всерьез думал дождаться ее совершеннолетия, развестись с Зоей, жениться на Жене и уехать с ней навсегда, куда-нибудь к теплому морю, в Грецию, в Испанию. Я знал, что этого никогда не будет, что каждое очередное наше свидание может оказаться последним».
Декорации рухнули, но небо не стало небом, вместо него был низкий серый потолок, в подтеках, трещинах и клочьях паутины. Вместо солнца болталась на кривом проводе голая пыльная лампочка, и Зацепа понял, что теперь так будет всегда. Мир для него останется мертвым и невыносимо скучным.
– Декорации рухнули, – бормотал он и крутил тонкое обручальное кольцо на безымянном пальце, – вокруг только грязь, я валяюсь под обломками, пытаюсь выбраться. Грош, любитель многих маленьких мальчиков, протягивает мне, любителю одной маленькой девочки, крепкую дружескую руку помощи.
Трель мобильника привела его в чувство. На дисплее он увидел номер своей приемной.
– Николай Николаевич, доброе утро. Тут следователь из ГУВД, – тихо и несколько смущенно сообщила секретарша.
– Следователь? Интересно, по какому вопросу?
– Он сказал, что ему необходимо с вами поговорить.
– Он что, уже сидит у тебя в приемной?
– Нет. Он на параллельной трубке. Спрашивает, когда вам удобно, чтобы он подъехал.
– Как его фамилия?
– Соловьев Дмитрий Владимирович.
– Что у нас на утро, на ближайшие полтора часа?
– Ничего, Николай Николаевич. Вы сказали, что будете сегодня только к одиннадцати.
– Ладно, передай ему, пусть подъезжает через полчаса.
Зацепа убрал телефон. Визит следователя не вызвал у него никаких эмоций, ни тревоги, ни даже любопытства. Ему было лень думать, с чем это может быть связано. После разговора с Грошем на него напала неодолимая апатия. Хотелось забиться в угол, под одеяло, спрятаться, накрыться с головой, чтобы все отстали, чтобы рядом была только Женя, и никого больше.
Прежде чем выехать из гаража, он взял резервный телефон, набрал по памяти номер ее мобильного. Он не собирался с ней говорить, просто должен был услышать голос. После трех длинных гудков ответила какая-то чужая женщина. Зацепа тут же отключился, убрал телефон, выехал из гаража и через двадцать минут оказался в офисе.
В приемной, кроме секретарши, никого не было.
– Следователь еще не приехал?
– Нет. Должен быть с минуты на минуту. Николай Николаевич, а что случилось?
– Понятия не имею.
Зацепа нырнул в свой кабинет, еле волоча ноги, доплелся до дивана и упал на него. Что-то острое впилось ему в ладонь. Это был угол плотного конверта, который он машинально захватил из машины и нес в руке, не замечая. Наверное, сейчас, пока он был один в кабинете, стоило взглянуть, что за сюрприз приготовил ему добрый друг и коллега по увлечениям Матвей Грош.
Раздирая плотную бумагу, он чуть не вывихнул пальцы, но встать, дойти до письменного стола, взять нож или ножницы было лень. Провозившись несколько минут, он достал наконец из конверта небольшую стопку цветных фотографий.
Глянцевая бумага бликовала. Сначала он увидел знакомое детское лицо, крупным планом. Девочка, лет тринадцати, очень бледная, измученная, как будто спала. Да, если бы не странные пятна на шее, пожалуй, можно было бы поверить, что она спит.
Каштановые косички-дреды. Он ужасно огорчился, когда она сотворила такое со своими волосами. Кажется, это было месяца полтора назад. Родинка на правой скуле, крошечная капля темного шоколада. Она хотела вывести ее, выжечь лазером. Тонкий, едва заметный шрам над левой бровью. Когда ей было шесть лет, ударилась об угол дверцы кухонного шкафа.
Руки у Зацепы так сильно тряслись, что он выронил снимок, взял другой, но тоже выронил и услышал жуткий сдавленный крик.
Кричал Кастрони. Орал так, что закладывало уши, и воздух вибрировал. Или нет, вибрация была связана с тем, что трезвонил внутренний телефон. Зацепа попытался встать на ноги, дойти до стола, взять трубку, но не сумел. У него заболела голова, затошнило. Он сполз на пол и так остался сидеть, возле дивана. Сердце колотилось не в груди, а где-то вне тела, довольно далеко, в другом конце кабинета. Череп раскалывался, каждый звук пр