– Призывы к отделению, исходящие из Крыма, мотивированы в основном экономическими причинами… Это пишет Галина Васильевна Старовойтова, все провидчески описавшая за семнадцать лет до беды: права русскоязычного большинства в Крыму не нарушаются украинскими властями… и оптимальным решением было бы определение автономного статуса Крыма в составе Украины.
Книга была еще на лице у отца, а мама уже картинно смеялась:
– Как ты сказал – до беды? Скажи уж как Фирс: до несчастья. Нет, дружочек, до воли!
И каждый искал союзника в Лизе: папа, от напряжения щурясь, мама, непроизвольно стискивая и размыкая губы в яркой помаде – неужели накрашенные специально для разговора с ней? А у Лизы только и было заботы, что удержать на руках Марусю, и, если детка не рыдала от невозможности вырваться, через минуту она пускалась в рев от колких бабулиных интонаций. На что бабуля, без союзников жить не умевшая, как бы с нежностью ворковала: не плачь, мое солнышко, твоего дедулю не переупрямить, а Крым и без его позволения вернулся домой!
На расстоянии Лиза испытывала к родителям приступы острой нежности. В скайпе они так быстро старели. И рука незаметно тянулась к мышке и фоткала их – если мерещилось, что хороший кадр. Или если в кадре появлялся Викешка, чтобы в ту же секунду смазать его стремительным исчезновением.
Кан всю весну и пол-лета делал вид, что его волнуют только антропологические древности. Но в середине июля вдруг показалось: пробило и Кана. На прямое высказывание Юлий Юльевич не решился, а все-таки из-под строк прорывалось, как он устал от войны всех против всех. Пост, называвшийся «Как и мы. Тайна браслета из Денисовой пещеры», начинался с рассказа о международном движении «Проект Гоминиды» (Great Ape Project), ставившем своей целью гарантировать человекообразным обезьянам основные права на жизнь и свободу, то есть как минимум вывести их из-под юрисдикции цирков и медицинских лабораторий. «Вы регулярно спрашиваете меня о возможности клонирования ископаемых гоминид, – писал Кан под снимком громоздкой, как шкаф, Коко, бережно державшей в руках котенка. – В ответ я хочу спросить вас: сможет ли современное человечество гарантировать право на жизнь и свободу воскрешенным денисовцам и неандертальцам? В чем-то схожим с Коко, но в главном – со мной, с вами – с нами!»
Ненаучная нежность брезжила в каждой фразе, так что сомнений практически не оставалось: он пишет, как и Ерохин, о собственных шуринах. И было чудесно… и странно думать: а вот же, мои мужички меня не подвели.
Полупрозрачный зеленоватый браслет, запощенный тут же, без всякой отбивки, оказался величайшим из артефактов древней истории, созданным более сорока тысяч лет назад из такого хрупкого камня, как хлоритолит. До этой находки считалось, что подобные технологии изготовления ювелирных изделий появились на двадцать тысяч лет позже – это лаг в тысячу поколений (!). Мы не можем сегодня детально восстановить внешность денисовца, слишком скудны имеющиеся в распоряжении антропологов фрагменты. А все же его отсеквенированный геном позволяет предположить, что был он, скорее всего, темнокож, наверно, темноволос, с большой вероятностью – кареглаз. И в чем у нас не должно быть сомнений: гоминид, способный создать подобное чудо, не только ел, дышал и совокуплялся, – он смотрел, как и мы, на звезды, утягивавшие его взгляд в бесконечность, знал, как и мы, что смертен и что любим… или смертен и нелюбим – и корпел над этим браслетом в надежде нелюбовь и смерть одолеть… А одолел наши представления о дискретности человечества. Взгляните еще раз на этот браслет: я прав, одолел?
Браслет был не просто изыскан, он был актуален – на руку хоть сейчас, – как это нередко бывает с истинно древним и в лучшем смысле наивным. И даже въедливый канский рефрен «я прав?» показался на месте. А иначе как и было войти в ватный мозг? В том, что это было частью авторского посыла, Лиза сначала не сомневалась. Но поскольку прямого высказывания так и не дождалась, а счет погибших на юго-востоке уже шел на тысячи, написала ему в комментариях задиристо и анонимно (своего аккаунта в Живом журнале у Лизы не было), но при желании ее можно было узнать: «Ваши гоминиды, оседлавшие боковые ветки, всегда такие няши. Означает ли это, что всем худшим в себе мы обязаны хомо сапиенсам? Я имею в виду и нынешню-ю братоубийственную-ю войну?!» Однако на коммент немедленно набежали тролли с воплями: укрофашисты тебе братья! И Кан сквозь их полчища пробиться не смог.
Теперь даже с папой говорить получалось не обо всем. В мае Лиза стала через социальные сети собирать деньги на бронежилеты для украинских атошников, потому что познакомилась с двумя качественными ребятами Вероникой и Севой (биографически киевлянами, Сева приехал в Берлин учиться, а Вероничка здесь жила с двенадцати лет вместе с родителями и сестрой) – на антивоенном митинге возле посольства России. И когда они на десятой минуте знакомства это ей предложили, поняла, что убивает не чувство вины, а бесполезность его проборматывания, и стала радостно помогать, ведь Украина отправляла парней под снаряды и пули в обносках, которые покупались призывниками за собственный счет, – бедность, коррупция и не ими затеянная война! А папа сказал: про это – никогда никому, мне в том числе, если ты хочешь сюда однажды приехать, увидеть Викешку и все такое. Лиза: господи, но мы не на снайперские же винтовки, наоборот… А папа: я тебя не услышал. А она ему почти ядовито (за что, почему?): извини, но у нас тут с достачей полегче, ага. И он от этого, словно школьник от подзатыльника, сгорбился, а потом натянулся струной: достача зачетно продемонстрирована, респект.
Написать «я люблю тебя» получилось два дня спустя, что-то все время мешало. И только когда написала, испуганно поняла, что за эти сорок восемь часов он мог умереть, любой человек за такую бездну времени и безлюбости может легко умереть, и дала себе слово по крайней мере извиняться уж сразу… Еще про любовь она иногда писала Викешке – чуть вымученно, чуть виновато, зато с прикольными смайликами-обнимашками. А Сергиевичу никогда. Звать любовью привычку, совместность, пусть даже общность судьбы, и разделенное счастье родительства, и радости секса – чего тебе, дуреха, еще? – все равно казалось нечестным. Казалось: я бы смогла без него, а если бы и не смогла, дело вовсе не в нем, а в привычке – поезда к рельсам, реки к берегам, планеты к истертой до дыр орбите. И Саня, стараясь хотя бы в этом безукоризненно соответствовать, говорил теперь про любовь, только имея в виду: «приляжем?», «хочу тебя», «займемся этим сегодня?». Все было по-честному. И Лиза это ценила. И там, где могла, старалась подставить Сане плечо. Он в самом деле много и трудно учился: в его Technische Universität Berlin со студентов стружку снимали. А она, просидев целый год с Марусей, опять начинала почти с нуля.
За любовный бред в ту весну отвечала Натуша. Ей повезло упасть посередине самого гламурного катка страны (ну который между ГУМом и Мавзолеем), аккурат в тот момент, когда мимо ехал Радик, не ехал – шикарно скользил и не просто помог ей подняться, он сбил с ее юбочки снег и позвал выпить кофе. Весь из себя загадочный, основательный, молчаливый, вылитый Чингисхан. И мозг переклинило. Радиково семейство обитало в Казани, куда он каждый месяц летал проведать детей (и жену?), а Натуша на это время приникала к Антону, который тоже был не совсем одинок – кроме тетки, а скорее всего вместо тетки, в Ступино его дожидалась соломенная вдова.
Натушин аналитический ум никогда еще так не тупил: Радик забанил ради меня жену… Тоха затер все комменты, лишь бы не причинить мне боль… Считается, что женщина и мужчина дополняют друг друга, а у меня два мужика образуют одно охерительно-прекрасное целое… Антоха теперь мне как брат, Радик – господин и любовник. И по взглядам сейчас Р. мне ближе, говорит: пьяный Хрущев просрал, пьяный Эльцын подмахнул. А Шатилин: у РФ перед Украиной обязательства соблюдать ее территориальную целостность в обмен на отказ от атомного вооружения. Но Радик считает: для государства интересы значимей обязательств… Мы с Р. зачем-то сняли квартиру. Затем, что Антоха – козел и опять куда-то упрыгал!.. Слушай, Р. решил блюсти Рамадан, хочу подключиться, а он против, т. к. для Аллаха только поклонение от мусульман – норм. Но разговляться научил – водой и финиками. Когда солнце село – это ифтар, и можно все, секс тоже, прикинь – хорошую религию придумали индусы))…Я без Антохи повешусь. Не, не повешусь, не бойся. Выброшусь из окна.
Лиза писала в ответ, а если была возможность, то и звонила, потому что в анамнезе у Натуши был покончивший с собой дед – третья стадия рака, но ведь это не повод, можно было еще лечиться… и Лиза пасла подругу с избыточным тщанием, проговаривая на все лады: у тебя сейчас трип, понимаешь, как у Ярика, но тебе «приказано выжить». Потому что вообще-то трипы нужны, они расширяют сознание не хуже духовных практик, главное – помнить про меру и, да, моя дорогая, ценить каждый миг настолько, чтобы про каждый – с битловской нежностью: let it be[3].
И, пока на отца не наехало новое чувство к Эле, рассуждалось об этом легко.
А двадцать второго августа в домофон позвонила Эльвира. Так и сказала: я – Эльвира, Гриша дома? А Лиза растерянно: вам Григория Александровича? он на даче, с семьей. И еще поняла, что у Эли был номер папиного мобильного, который на даче не ловит… А Эля уже тараторила в домофон, как срочно Гриша ей нужен, а дозвониться она не может. И на выдохе, без перехода: ты Лиза? Лиза, открой!
Получалось, что этаж и номер квартиры Эле известны, ну то есть папа когда-то ее сюда приводил. И, пока пыталась засунуть свои и Марусины шмотки в переполненный маминым и Викешкиным шкаф, а потом, спохватившись, наоборот, пыталась нарыть в этих плотных слежалостях тунику, малиновую, с белой прошвой, этим летом она одна ей была к лицу, – решила, что папа не мог, есть поступки для кого-то возможные, а для кого-то даже под страхом смерти… – просто Эля когда-то держала в руках его паспорт или только спросила, когда любишь, важна ведь любая мелочь, любое число, а этаж – это больше чем мелочь, это точка зрения, угол обзора, присутствие неба или его опустошающее отсутствие… Эля уже трезвонила в дверь, а Маруся спала, а туничка нашлась, но оказалась неглаженой. В зеленой футболке – ну, значит, в линялой домашней футболке – Лиза оттянула собачку замка. Молодая, потому что дородная, л