А Саня уже кинул ей в скайпе ссылку со словами «тысяча погибших?». Получилось, что слезы про это: как это тысяча? И ссылку открыла, угодила в чей-то ЖЖ: уничтожение группировки… Иловайск стал укропским Сталинградом… от этого поражения хунта уже не оправится… Карты местности, стрелки направления ударов, фотографии развороченной техники и ополченцев при ней, победительно сжавших над головой кулаки. Ниже лесенкой комментарии типа «Нет пощады карателям! истребить окруженных артиллерийским огнем!». Прокрутила весь пост еще раз: не убиты, окружены… Семь тысяч – и Вероничкин брат? сводный, взрослый, семейный, его призвали недавно, в мае, – господи, окружены? И вздрогнула – это Маруся, позабыто и кротко сидевшая на полу, вдруг шумно сбросила с пирамидки все кольца и продолжала ее трясти и стучать по паркету, вознамерившись скинуть со стержня и толстое, приклеенное к нему основание. Гукала, сердилась, трясла головой – отдельно щеками, отдельно жиденькими кудряшками. Стричь ее наголо или не стричь – это был нескончаемый спор Лизы с мамой, Сергиевича с Алевтиной. Обе бабушки полагали, что стричь, и как можно скорей, а иначе волосы у ребенка не загустеют. Это было типичное поколенческое заблуждение. И, зарывшись, будто в перину, во все эти милые распри (обе бабушки полагали, что ребенка нельзя носить в слинге, нельзя резко перемещать в другой климат и в губы тоже нельзя целовать, потому что поздно заговорит), Лиза решила решить, что окружение – это фейк: разве можно на гибридной войне окружить семь тысяч военных? силами ополченцев – профессиональную армию? Ползала по полу, собирала раскатившиеся деревянные кольца, разноцветные, гладкие, крутобокие, улыбалась Марусе, схватившей с дивана мобильный и теперь лопотавшей в него: а-вя-вя-йа-а-вя!.. И не понимала, как могла повестись на фальшивку в каком-то невнятном ЖЖ, пока отец не написал ей, что был в Краснодоне, – случилась оказия, подсел в уазик к церковному старосте и дьячку, перевозившим через границу небольшой «продуктовый конвой», собранный прихожанами. Померещилось, это перст судьбы и на той стороне все чудесным образом прояснится. Бедный папа изъяснялся уже совершенно Элиным языком. Умилялся «святым отцам», как почтительно называли его попутчиков на пропускном пункте в Донецке Ростовской области. Да и на стороне ЛНР отцам оказалось достаточно предъявить российские паспорта (и ему вместе с ними) и с душевной болью сказать, как же мало батюшек окормляет восставший народ Донбасса. Батюшки не были хитрованами, говорили, похоже, чистую правду, и их слова рождали отклик в суровых мужиках с автоматами и в камуфляже.
В Краснодоне папа со «святыми отцами» простился… кстати, прощаться в здешних краях не принято, дурная примета, говорят здесь: до встречи, счастливо! – подивился раздолбанности дорог (явно еще довоенной), обшарпанности гостинички, отсутствию как Интернета, так и мобильной связи, причем в целом городе, что означало: Эля, оставшаяся в Ростове, от волнения сойдет с ума… И только случайно: пошел искать пропитание (в магазинах – полупустые полки), дошел до кафешки и обнаружил сигнал – в виде пяти Элиных эсэмэсок. Там же, в кафе, от ополченцев, которые сначала приняли его за шпиона и уже подхватили отвести «на подвал» – спасли фотографии Тима и отрицательный ответ, но все же ответ на запрос, который Эля успела получить в Москве из военкомата, – папа узнал о котле, вернее, о трех котлах, в которые попали «каратели» и из которых они, разделяясь на небольшие группы, безуспешно пытаются вырваться. Я пишу уже из Ростова и, как ты понимаешь, пишу это с болью: безуспешно. В лесополосах с российской стороны границы видел БТРы и грузовики. Видел и то, как БТРы и грузовики с ополченцами едут через Краснодон на запад. Где Тимур, я так и не знаю. Его фотографий никто из моих собеседников не опознал. Спрашивали, какой у него позывной, я наобум предположил Орел, Эллин – видимо, не угадал. И да, Лиза, поставь хоть копеечную свечку не только во спасение брата, но и в благодарность за то, что я выбрался невредимым. Два автобуса с украинскими беженцами, как и я, направлявшимися в Изварино, в этот же день обстреляли… Из-за поваленного взрывом дерева мы вынуждены были свернуть и ехали полем, я всю дорогу молился, чтобы не минным, чтобы увидеть Викешку, тебя, маму, Марусю… У кого-то читал о персонажах Платонова: они философствуют животом, а аргументируют смертью. И вчера, Лиза, я был среди этих людей. Они восхищались своим командиром, безрезультатно пытавшимся в семь утра выкрикнуть их на построение, в 7:05 шарахнувшим из подствольника ВОГом в перекрытие их казармы, вследствие чего в 7:07 они стояли перед ним навытяжку, обсыпанные бетонной крошкой, и по его слову были готовы умереть. Прости, если получается выспренно, не спал больше суток. Но в сухом остатке снова надежда: когда, передернув затворы, мои новые знакомцы хотели отвести меня «на подвал», один из них сказал, мол, жирный кусок обломился (доцент, москвич!), у них на обмен сидят твари похудосочней. Лизонька, на обмен – ключевое слово! То есть тайно, без какой бы то ни было связи содержатся сотни и сотни – с обеих сторон. Я слышал про это, но, что называется, не придал… Теперь же для нас это будет основная траектория поиска.
Папины новости, понятно, что в виде дайджеста, достигали и дачи. И Викешка уже дважды орал в мобильный: дядя Тимур герой, правда герой – как Геракл? И что-то ведь надо было ему на это сказать. Говорила: не знаю, вернется и сам тебе все расскажет. А ребеныш взахлеб: вернется с войны, да, с войны? мне все так круто завидуют, у них никто на войну не пошел! Говорила: и у нас никто не пошел, мы не знаем, где дядя Тимур, а вдруг он поехал к теплому морю и забыл взять с собой телефон?
От жесткости собственных интонаций сводило скулы. Но по-другому не получалось. Казалось, он сам напрашивается на тумаки. Казалось, он вырастет, поумнеет, они его заберут, обложат со всех сторон любовью, и он все поймет. Поймет и простит. Или не простит, как Тимур, – и тогда… Этот страх не получалось додумать. Он чиркал во тьме ломкой спичкой без вспышки, оставляя по себе только легкий царапающий озноб. Чтобы спичка не разгорелась, Лиза была готова на многое. Когда Кан ближе к ночи написал ей: «зайду?» – показалось, на очень многое. Дофамин с эндорфином в ее организме были сейчас на нуле. И ничего, кроме секса, не смогло бы поднять их до необходимых высот. Необходимых не ей, а всему их разваливавшемуся семейству. Это была такая крутая отмазка, что пальцы уже пробили: ага! – а лобные доли еще не включились. Впрочем, зачем сейчас лобные доли? Если выпить немного траппы, какой-то аспирант недавно привез отцу, и честно себе сказать: да, Юлий Юльевич – это не про любовь, но и секс далеко не всегда про любовь, как и браслет из хризолита, из артефакта… Да-да, Лизалето, он тоже не про любовь, он – про старческую витальность в ее терминальной стадии. Если такого термина нет – пусть будет. Явление – вот же оно. И уже прислало две эсэмэски: открой; ты где? звоню, открой.
Бедный Кан знать не знал про родительскую квартиру и ломился туда, куда ломиться привык. И отключила в мобильнике звук – своевременно. Трубка беззвучно запрыгала на столешнице, маленькая и верткая, будто Ю-Ю. И это, надо признаться, реально бодрило. Разложить эту бодрость на составляющие с ходу не получилось. А когда развешивала на лоджии Марусину стирку – все эти трусики с микки-маусами, маечки с сердечками, шортики с бантами – Сергиевич если уж выбирал, то самую мимимишную хренотень, – вдруг решила, что эта бодрость про закрытый гештальт. И что приехала она в Москву еще и за этим. И полночи переписывалась с Шаталиным, никогда ему особо не симпатизировала, а тут они, как близнецы-потеряшки, нашли друг друга в фейсбучном чате и радовались, что совпадают во всем: Крым – геморрой, Донбасс – роковые яйца, отток инвестиций и санкции – для экономики это начало конца. И еще пообещали друг другу делиться всем, что узнают: сколько погибло под Иловайском, правда ли, что наша артиллерия работает по украинским военным, впритык подойдя к границе… Антон тоже читал об этом в сетях, но полагал, что надежный источник – только снимки из космоса, и с окончательными выводами советовал подождать. Про Натушу ни слова, про брата Тимура тоже. И это было так классно – вести с неприступным, а порой и спесивым Шаталиным настоящий мужской разговор.
А утром прорезался Кан: ты спрашивала, что я думаю о принадлежности Крыма. Как палеоантрополог отвечаю: первыми гоминидами на полуострове были неандертальцы, обосновавшиеся здесь около ста тысяч лет назад. Когда и если биоэтический императив станет основной заповедью человечества (а генная инженерия, уж поверь мне, к тому времени сможет все), я первый встану на одиночный пикет с плакатом «Вернем Крым Homo neanderthalensis! Неандертальская весна – весне дорогу!». Ответил, удовлетворена? Однако учти, что Европу им тоже придется вернуть, это их колыбель, не наша.
Но теперь пришла Лизина очередь промолчать. А тем более без звонка объявились мама с Викешкой, случилась оказия – и рванули. Петя Осьминский сам предложил… Большую часть вещей заперли в доме – в надежде на скорое папино возвращение, приехали налегке, правда, Петин багажник все равно оказался забит под завязку: немного варенья, немного соленья, в огромной корзине георгины и гладиолусы, для лучшей сохранности пересыпанные травой, – скоро в школу, три дня не срок, долежат. Петя, который был младше Лизы на девять лет, которого в их детских затеях и в расчет-то не брали, разве что по приколу усадить в велосипедный багажник – Ярик своего полуслепого кота, а Натуша сопливого Петю, ей, как старшей, его иногда доверяли, – и вот уже этот Петя красавчик, дипломник, метр девяносто три, является на внедорожнике с георгиевской ленточкой на антенне, таскает к ним в дом соленья-варенья, развязно поглядывает в вырез ее футболки, а когда она наклоняется поставить баул, сует в ее задний карман визитку и похлопывает – как бы визитку, как бы джинсовый Лизин карман. А когда она зло разгибается, с милой улыбочкой приглашает к ним в автосервис, сделаем в лучшем виде, карточку я тебе положил. И с той же саблезубой улыбкой: а в Европе прикольно? Сказала: нормально. А он, сложив из пальцев козу: ну они хоть в теме, что русские идут?