В Евангелии от Иоанна Иисус утверждает, что находится вне времени: «Прежде нежели был Авраам, Я есмь» (Ин. 8:58). Что это? Указание на безвременье, которое приходит к тем, кто отказывается оставаться скованным человеческими ограничениями? О своей цели в этом Евангелии Иисус говорит так: «Я пришел для того, чтоб имели жизнь и имели с избытком» (Ин. 10:10). Обратите внимание: здесь в намерения Иисуса не входит сделать людей религиозными, нравственными, праведными или даже истинно верующими. Все это признаки эгоцентризма, который уязвимые люди избирают частью своей стратегии выживания. Иисус обладал цельностью, и Он подарил ее нам – и цельность эта была проявлена в Его жизни столь ярко, чтобы мы ощутили саму ее суть и стали, подобно Ему, частью присутствия Бога.
Сэм Харрис, автор книги The End of Faith («Конец веры»), настроен по отношению к религии так же критически, как и я. Однако он довольно чувствителен к мистицизму, поддерживает его, хотя и не видит связи, которую, по моему мнению, стремится показать Евангелие от Иоанна. Так, Харрис говорит о христианстве: «[Христианству] недостаточно того, что Иисус был человеком, преобразившимся до такой степени, что в Нагорной проповеди Он мог говорить от сердца. Ему также надо быть Сыном Божиим, родиться от девственницы и вернуться на землю в облаке славы»[69]. Несомненно, избыточный язык Нового Завета имеет целью преподнести опыт Христа как деяние внешнего Бога. Дело в том, что этот опыт не поддавался языку, которым приходилось довольствоваться ранним христианам. Но к тому времени, как было написано Евангелие от Иоанна, к концу I века, полагаю, язык мистицизма, единства человека с божественным, жизни без границ изменил прежний язык чудес и магии, поющих ангелов и блуждающих звезд. Когда Иоанн повествует о кормлении пяти тысяч человек, это уже не рассказ о чуде, а символ евхаристической трапезы, где Иисус становится вечным Агнцем Божиим, жизнь которого способна питать все жизни мира, жаждущие смысла. Может, в этом и заключалась цель чудесных деяний в жизни Иисуса, но понял это лишь евангелист Иоанн?
У Иоанна нет рассказа о чудесном рождении и вознесении на небеса, и все чудеса становятся знаками, указывающими на внутреннюю реальность. Даже повествование о распятии в изложении Иоанна – история преображающего дара, который появляется, когда кто-то живет, несмотря на неприятие, и дает жизнь тем, кто думает, что они ее отнимают. Способность к самопожертвованию – признак прикосновения к трансцендентному. Это признак Бога. Целостность является в мир, когда чья-то жизнь по доброй воле отдана за других. Это происходит, когда кому-то удается избавиться от инстинктивного стремления к выживанию и обрести способность отдавать жизнь «меньшим», своим братьям и сестрам. И наконец, воскресение у Иоанна – это не впечатляющие сверхъестественные действия. Если прочитать двадцатую главу Евангелия от Иоанна, ясно, что сверхъестественные действия; лицезрение Иисуса, воскресшего во плоти; даже осмотр Его ран на руках, на ногах и в боку, – все это явно не изменило ничью жизнь. В двадцать первой главе Евангелия от Иоанна ученики просто возвращаются к рыбной ловле в Галилее, словно никаких событий вечного значения и не было вовсе. Однако сказано, что в Галилее воскресший Христос является опять, но на этот раз – чтобы призвать их и, возможно, уполномочить «пасти агнцев Моих» и быть вестниками жизни, любви и того бытия, благодаря которому более глубокое, вселенское, сознательное появляется во всех людях мира, причем это сознание воспринимается как жизнь Бога в них.
Как Бог имеет жизнь в самом себе, пишет Иоанн, так и Сыну он дает иметь жизнь в самом себе (Ин. 5:26). Мистический взгляд Иоанна на Иисуса буквально кричит о том, что мы действительно принимаем участие в жизни Бога, точно так же, как Иисус. У нас с Богом общее бытие, как и у Иисуса. Значит ли это, что и сознание у нас общее с Богом? Думаю, да, и по мере того, как наше сознание становится более глубоким и полным, мы переходим от сущего в выживании к сущему в любви, мы участвуем в реальности Бога и являем ее. В одном из гимнов христианской Церкви отражено это мистическое единство (таких гимнов насчитывается лишь несколько), когда в нем говорится о Боге: «Во всей жизни Ты живешь, самой истинной из всех»[70]. Мистики уловили почти интуитивно, что Бог не является внешней по отношению к жизни сущностью, которую нам надлежит уговаривать и умасливать, чтобы добиться божественной защиты и в конечном итоге восторжествовать над окружившими нас полчищами демонов, пока мы ищем в вечности смысл и цель и делаем на нее ставки. С этим принципом нашего умирающего религиозного прошлого идет вразрез мистическое восприятие – более искушенное, чем вера, более интуитивное, чем догматы, согласно которому Бог – высшее сущее, к которому относится наше бытие. Пришло время снова разобраться, что значит быть человеком, тем более тем, в ком живет жизнь Бога, любит любовь Бога и проявляется сущее Бога. Это путь к свободе, к зрелости, к тому, что в Послании к Ефесянам названо приходом «в мужа совершенного… в меру полного возраста Христова», чтобы «мы не были более младенцами, колеблющимися и увлекающимися… все возвращали в того, который есть глава» (Еф. 4:13–16). Мистикам, по-видимому, известно, что такое потенциал, который стремится реализовать человеческая жизнь. Такова наша судьба, когда самосознание переходит на уровень вселенского сознания.
Достигнув этой точки, я готов вновь обратиться к значению смерти и надежде на вечную жизнь: и то, и другое смотрится совершенно иначе с этого ракурса. В этом направлении мы и пойдем.
15. Воскресение: символ и реальность
Религия уже
Людей не разделяет
ученьями и кредо,
и узостью сердец.
Нам истина видна
отчетливо поодаль
в нетронутой красе
обзор неразделим.
Зовут ее «любовь»[71].
В своей книге Life After Death[72] («Жизнь после смерти») Дипак Чопра обращается к предмету загробной жизни с позиций восточного религиозного воспитания, познанного им на собственном опыте. Он очень убедителен. Я восхищаюсь его трудом и соглашаюсь со многими его выводами. Однако я, как дитя Запада, могу пройти по его пути не более, чем он – по моему. Оба мы должны прийти к истине, которую ищем, посредством изначальной для нас религиозной системы, не отказываясь от нее и не отрицая ее, а выходя за ее пределы. Это значит, что я должен следовать моей религиозной традиции до самого ее основания, сути и глубины, и только затем двинуться дальше. Я не могу начать с того места, где никогда не бывал, – мне надо сделать отправной точкой то место, где я нахожусь сейчас. Все мы подобны святому Павлу, который, столкнувшись с высшей истиной, признавался, что видел ее смутно, как сквозь тусклое стекло. Такова человеческая природа, это и значит быть человеком и воспринимать больше, чем мы способны охватить умом. Дипак Чопра и я вполне можем прийти к подобным выводам, поскольку истина больше любого из нас и значительно превосходит любое культурное понимание. Вот почему в этой главе мне понадобится обратиться к изучению моего религиозного наследия и рассмотреть суть истории Иисуса с новой точки зрения. Именно в этом я вижу ориентиры, способные вести меня не к религиозной убежденности в том, что жизнь действительно вечна, а за рамки любой религии; и благодаря им я могу полностью осознать, что значит быть человеком и что значит прикоснуться к вечности. Вот в чем заключается сейчас моя цель.
А потому я начну с вопросов, призванных открыть в истории Иисуса новые аспекты, необходимые мне в исследовании человеческой жизни и сознания. Воскресила ли Иисуса из мертвых внешняя сверхъестественная сущность? Можно ли объяснить воскресение тем, что Иисус, будучи божеством, был наделен даром бессмертия, которым, как было принято считать, обладают лишь боги? Или победу Иисуса над смертью видели в том, что Он был совершенным человеком, столь глубоким и цельным, и потому его жизнь открылась тому, что мы называем божественным, хотя оно непрестанно присутствует в глубине нас самих? Превзошел ли Иисус препятствие смерти потому, что преодолел границы самосознания и вошел в безвременье сознания вселенского? Традиционные формы религии неизменно настаивали на первом из объяснений: Иисуса воскресила божественная сила, и бессмертием он обладал изначально. А я хочу предположить, что второе объяснение, а именно – воскресение во всей полноте сознания и человечности, – является более близким к истине и даже точным с библейской точки зрения. Я начну с Библии, которую считаю наиболее превратно понятой из всех книг мира, причем большинство ложных представлений исходит от традиционных верующих.
Порой я теряюсь в догадках: как можно прочитать историю жизни Иисуса в том виде, в каком ее изображают канонические Евангелия, и по-прежнему считать, будто их авторы предназначали свои рассказы для буквального понимания? Они писали не исторические хроники и не биографию. Они пытались интерпретировать опыт, изменивший всю их жизнь; опыт, который для них был совершенно реальным, – но всем им приходилось пользоваться ограниченными человеческими словами. Авторы Евангелий сигналили читателям об этих недостатках лексикона, преувеличивая свои слова вплоть до прямого абсурда. Люди, видимо, не замечают, что в каждой евангельской сцене язык просто рушится в попытке передать опыт, в реальности которого авторы были твердо убеждены, но не находили верных слов, способных выразить их чувства. Все евангельские повествования – наглядный тому пример. Он достигает крещендо в истории о рождении Иисуса и о Его смерти. Ни одну подробность этих рассказов невозможно понимать буквально: им недостает рационального правдоподобия, и многие верующие просто их игнорируют. Но при этом они упускают подсказки, открывающие истинные намерения евангелистов. Авторы I века не были лишены здравого смысла и обладали прекрасным воображением. Так что я кратко рассмотрю, как именно рассказывали о жизни Иисуса, с Его рождения до кульминации в эпизодах Его смерти и воскресения, и на время откажусь от общепринятого заблуждения, согласно которому авторы желали описать объективные исторические события так, как те происходили на самом деле