— Долго.
Ответ Тяньмина был не менее многозначен, чем вопрос. на вид ее собеседник сохранял спокойствие, но, похоже, желтый огонек сильно напугал его. Он не хотел, чтобы Чэн Синь пострадала.
— Поначалу я совсем ничего не соображал в земледелии, — продолжил Тяньмин. — Хотел научиться, наблюдая за другими. Но, как ты знаешь, настоящих фермеров больше нет. Вот мне и пришлось до всего доходить самому. Учился я медленно. Хорошо, что ем мало!
Итак, одна догадка подтвердилась. Истинный смысл его слов был таким: если бы на Земле оставались настоящие фермеры, он смог бы пронаблюдать за ними. Иными словами, он имел доступ к информации, собираемой на Земле софонами! Значит, Тяньмин и правда занимал в обществе трисоляриан не последнее место.
— Пшеница выглядит прекрасно. Время собирать урожай?
— Да. Хороший выдался год!
— Хороший год?
— Ну да. Когда двигатели работают на полную мощность, у меня хороший год, а когда…
Включился желтый.
Подтвердилась еще одна догадка. Путаница труб на потолке и в самом деле служила охладительной системой для двигателей, работающих на антивеществе.
— Ладно, поговорим о чем-нибудь другом, — улыбнулась Чэн Синь. — Хочешь расскажу, что случилось со мной за эти годы? После твоего отбытия…
— Я всё знаю. Я всегда был с тобой.
Тяньмин проговорил это твердым и спокойным голосом, но у Чэн Синь екнуло сердце. Да, он всегда был с ней, наблюдал за ее жизнью через софоны. Наверное, он видел, как она стала Держателем Меча, как в последние минуты Эры Устрашения отшвырнула в сторону «красную кнопку», как потеряла зрение после всего пережитого в Австралии и как наконец вынула из пузырька маленькую капсулу… Он прошел через эти испытания вместе с ней. Следя за ее мучениями с расстояния в несколько световых лет, он, должно быть, страдал еще больше, чем она. Знай Чэн Синь раньше, что за ее жизнью наблюдает любящий взгляд, ей было бы легче. Но она думала, что Тяньмин навечно потерян в безбрежном космосе. Более того — она не верила, что он еще существует.
— Если бы я только знала… — прошептала девушка, словно бы обращаясь к самой себе.
— Откуда же тебе было знать, — покачал головой собеседник.
Прилив эмоций, которые Чэн Синь загнала было вглубь души, поднялся вновь. Она едва сдерживалась, чтобы не расплакаться.
— Тогда… А как насчет тебя? Что пережил ты? Можешь рассказать мне хоть что-нибудь? — Чэн Синь пошла в открытую. Что еще ей оставалось?
— М-м, дай-ка подумаю… — протянул Тяньмин.
Зажегся желтый огонек, а ведь он даже еще ничего не сказал. Серьезное предупреждение.
Тяньмин решительно помотал головой.
— Не могу я ничего тебе рассказать! Совсем ничего.
Чэн Синь молчала. Все, что могла, она сделала. Оставалось лишь ждать, что предпримет Тяньмин.
— Нет, мы не должны об этом разговаривать, — произнес он и вздохнул. А затем, одними глазами, добавил: ради тебя.
Да, слишком опасно. Желтый огонек загорался уже три раза.
Чэн Синь тоже вздохнула в душе. Тяньмин сдался. Миссия останется невыполненной. Но иного выбора не было. Она понимала это.
Они махнули рукой на главную задачу. И тогда объявшее Тяньмина и Чэн Синь пространство, все эти протянувшиеся между ними световые годы стали их тайным миром. И правда — эти двое не нуждались в языке, они говорили друг другу всё одними глазами. Сейчас, когда мысли не отвлекались на выполнение задания, Чэн Синь могла читать во взгляде собеседника еще лучше, чем прежде. Она вспомнила колледж — тогда Тяньмин часто смотрел на нее так. Он старался делать это незаметно, но девичьи инстинкты подсказывали ей, что на нее смотрят. Теперь его взгляд лучился зрелостью, и эти лучи пересекали световые годы, чтобы согреть Чэн Синь теплом и счастьем.
Ей хотелось, чтобы молчание длилось вечно, но Тяньмин заговорил снова:
— Чэн Синь, помнишь, как мы проводили время вместе, когда были детьми?
Она помотала головой. Что за неожиданный и непонятный вопрос! «Когда мы были детьми»?! Однако она успешно скрыла свое удивление.
— Помнишь, как мы вечерами звонили друг другу и болтали перед сном? Сочиняли всякие истории… У тебя всегда получалось лучше, чем у меня. Сколько мы их напридумали? Штук сто?
— Да, думаю, не меньше.
Чэн Синь не умела врать, но сейчас удивлялась, как хорошо ей удается лицедейство.
— Ты помнишь хоть какие-нибудь из них?
— Не много. Детство кажется теперь таким далеким…
— А мне нет. Все эти годы я рассказывал здесь сказки — твои и мои, много-много сказок.
— Себе самому?
— Нет, не себе. Когда я оказался здесь, то ощутил необходимость что-то дать трисолярианам. Но что? Думал-думал и решил, что хорошо бы принести в этот мир детство. Вот и начал рассказывать им наши истории. Здешняя ребятня обожает их. Я даже издал сборник «Сказки Земли», страшно популярный. Мы оба с тобой авторы этой книги, я ничего не присвоил. Истории, которые сочинила ты, подписаны твоим именем. Так что ты теперь здесь знаменитость.
Согласно весьма ограниченным знаниям людей о трисолярианах, при половом акте тела двух партнеров сливались в одно, а затем это общее тело разделялось на три-пять новых. Это и были потомки первой пары — «ребятня», как называл их Тяньмин. Новые индивиды наследовали часть родительской памяти и «рождались» уже относительно взрослыми личностями. В этом и заключалось их отличие от земных детей. У трисоляриан, по сути, не было детства. И земные, и трисолярианские ученые считали, что этими биологическими особенностями обусловливались коренные культурные и общественные различия между двумя цивилизациями.
Чэн Синь опять испугалась. Она поняла, что Тяньмин не сдался, что наступил решающий момент. Надо что-то сделать, проявив при этом предельную осторожность.
Она с улыбкой сказала:
— Раз ни о чем другом говорить не разрешается, то, может быть, нам можно вспомнить эти истории? Они же наши личные, больше никого не касаются.
— Какие именно — мои или твои?
Чэн Синь не колебалась ни секунды. Она дивилась, как быстро ей удалось раскусить намек Тяньмина.
— А перескажи-ка мои! Верни меня в детство.
— Хорошо. Давай не будем разговаривать ни о чем другом. Только сказки. Твои сказки.
Тяньмин развел руками и поднял глаза вверх, очевидно, обращаясь к тем, кто следил за их свиданием. Смысл его жестов и слов был понятен: «Вы ведь не возражаете, правда? Тема-то совершенно невинная!» После чего сказал Чэн Синь:
— У нас около часу. Какую же сказку тебе напомнить? Хм… Может, «Новый художник короля»?
И он принялся рассказывать. Голос его звучал мягко и проникновенно, как у сказителя, нараспев читающего древнюю поэму. Чэн Синь изо всех сил старалась запомнить каждое слово, но постепенно волшебная история увлекла ее. Время текло, Тяньмин говорил и говорил… Он рассказал три сказки, связанные общим сюжетом: «Новый художник короля», «Море Обжор» и «Принц Глубокая Вода». Когда последняя история подошла к концу, софон включил обратный отсчет времени. У них оставалась всего одна минута.
Пришла пора расставаться.
Чэн Синь очнулась от чудесного забытья, в которое погрузили ее волшебные сказки. Что-то поразило ее в самое сердце, и оно едва не разрывалось от боли.
— Вселенная велика, но жизнь еще больше, — проговорила она. — Мы встретимся снова.
Только произнеся это, она сообразила, что почти в точности повторила прощальные слова Томоко.
— Тогда давай условимся о месте встречи — где-нибудь не на Земле, где-нибудь в Млечном Пути.
Чэн Синь даже думать не надо было.
— Как насчет звезды, которую ты мне подарил? Нашей звезды?
— Хорошо. У нашей звезды!
Они смотрели друг на друга сквозь световые годы, и тут отсчет дошел до нуля. Картинка пропала, превратилась в «снег». А затем поверхность развернувшегося софона снова стала зеркальной.
Зеленый огонек погас. Не светился ни один из трех индикаторов. Чэн Синь осознавала, что стоит на пороге смерти. Где-то в нескольких световых годах отсюда на корабле Первого Трисолярианского флота запись их с Тяньмином беседы подвергалась тщательному анализу. Красный свет смерти мог зажечься в любое мгновение, минуя желтый сигнал.
В выпуклой поверхности развернутого софона отражались Чэн Синь и ее маленький кораблик. Обращенная к софону прозрачная полусфера шлюпки походила на крышечку изысканного медальона, под которой лежала картинка — портрет Чэн Синь. В своем белоснежном легком скафандре девушка казалась чистой, юной и прекрасной. Ее поразили собственные глаза: ясные, умиротворенные, как будто внутри нее не бушевала буря чувств. Чэн Синь вообразила этот прелестный медальон на груди Тяньмина, у самого сердца, и на душе у нее посветлело.
Прошло некоторое время, и софон исчез. Красный сигнал так и не зажегся. Космос за прозрачной стеной выглядел теперь, как раньше: далекая голубая Земля перед шлюпкой, Солнце — позади нее. Безмолвные свидетели всего происшедшего.
Снова навалилась перегрузка: заработал двигатель. Чэн Синь возвращалась домой.
Она сделала корпус шлюпки непрозрачным, на несколько часов запечатав себя в кокон, и превратилась в живое воспроизводящее устройство. Снова и снова повторяла она истории Тяньмина в мельчайших подробностях. Перегрузки закончились, шлюпка какое-то время двигалась по инерции, потом развернулась, начала тормозить. Чэн Синь ничего этого не заметила.
Наконец после серии толчков шлюпка замерла, люк открылся, и внутренность суденышка залил свет ламп ангара.
Здесь Чэн Синь поджидали двое служащих СОП, сопровождавших ее на космическую станцию. С непроницаемыми лицами поприветствовав путешественницу, они проводили ее через весь ангар к наглухо закрытой двери.
— Доктор Чэн, вам нужно отдохнуть. Не мучайте себя воспоминаниями. Мы и не надеялись, что вам удастся разузнать что-нибудь полезное, — сказал служащий СОП и жестом пригласил свою спутницу войти в только что открывшуюся дверь.
Чэн Синь полагала, что ее ведут к выходу из ангара, но нет. Она оказалась в тесной комнатке со стенами из какого-то темного металла. Закрывшаяся дверь полностью слилась со стеной. Каморка явно предназначалась не для отдыха. Обстановка скудная: маленький письменный стол и стул; на столе микрофон. В эту эпоху микрофоны стали редкостью, ими пользовались только для высококачественной записи. В комнате стоял неприятный едкий запах. У Чэн Синь зудела кожа — помещение было насыщено статическим электричеством.