Наступил вечер, снег искрился в свете фонарей, деревья отбрасывали длинные тени на синие мартовские сугробы, в узких окнах флигеля горели люстры за тюлевыми занавесками, мерцали экраны телевизоров холодным голубоватым сиянием, где-то тускло светилась настольная лампа… Жизнь шла своим чередом, и, как всегда, когда ты с улицы заглядываешь в чужие окна, особенно остро чувствуется прелесть человеческого уюта.
Ребятишки уже разошлись по домам, только один мальчик лет шести с суровым выражением лица качался на качелях целеустремленно и размашисто. Увидев братьев, вооруженных обновами, он тут же спрыгнул и присоединился к ним.
Люда напряглась, но как-то они поделили два автомата на троих. Незнакомый мальчик со старшим Анюткиным сыном стали гоняться друг за другом, наполняя благостный вечер адским стрекотанием, а младший схватил кусок ржавой трубы и потащил его к небольшой крепости из снежных комьев.
Пару раз пробежавшись по периметру, Люда поднялась на горку. Отсюда было хорошо видно, как люди идут по улице, кто-то торопится, кто-то задумчиво бредет, опустив голову, все такие разные и так непохожие на стадо, которому требуется узда…
Она покосилась на ледяную дорожку. В детстве Люда очень любила кататься с горки, но разрешалось это делать только на санках, в крайнем случае на кусочке картона, а ей хотелось именно «на ногах», как все ребята со двора. Долго она не решалась, потому что «упадешь и голову сломаешь», только во втором классе попробовала по дороге из школы в чужом дворе, пока бабушка не видит, и все получилось. С тех пор Люда иногда позволяла себе украдкой насладиться этой маленькой победой, вот и сейчас, убедившись, что дети играют в стороне от ледяной дорожки, расставила руки для равновесия, оттолкнулась и заскользила вниз.
Полученное ускорение долго еще несло ее по льду, и Люда так увлеклась чувством полета, что заметила человека на своем пути в самый последний момент. Он тоже развел руки, будто хотел ее обнять, Люда инстинктивно отшатнулась и завалилась в удачно подвернувшийся рядом сугроб.
– О господи, простите, простите! – Она узнала сначала голос генерала, а потом и его самого.
Он решительно, по-хозяйски выдернул ее из сугроба, поставил на ноги и стал отряхивать подол пальто.
– Не ушиблись?
– Все в порядке, – промямлила Люда и отступила.
– Прошу прощения, – генерал смущенно убрал руки за спину, – мышечная память. Столько раз приходилось дочку из снега вынимать, вот и сработало.
Люда повторила, что все в порядке, и посмотрела на детей. Битва была в разгаре. Автоматчики укрылись за деревьями, а младший безжалостно наводил на них трубу.
– Да, – засмеялся генерал, – вручили детям оружие, и сразу они забыли, что братья. Вот природа человеческая, вроде миру мир, а дай ты ребенку на выбор лопату или автомат, что он возьмет? Уж явно не лопату. Вы точно не ушиблись?
– Точно. А вы, простите, почему ушли? Что-то случилось?
– Все в порядке, просто я не выдержал напора благородства. Вот уж не ожидал, что у Аньки такая душная родня. Мать-то, царствие небесное, милейшая женщина была… А тут вдруг эта бабка жуткая, будто выпала из дворянского гнезда и ударилась головой.
– Это моя родная бабушка.
– Ой, да? Простите, пожалуйста, не знал.
– И нисколько она не жуткая.
– Конечно-конечно! Просто я никак не думал, что вы тоже родственница. Решил, что вы подруга Ани.
– Нет, я ее троюродная сестра. И моложе на пятнадцать лет, – зачем-то уточнила Люда.
– Да, что-то я сегодня раз за разом в десяточку кладу, – вздохнул генерал.
– Ничего страшного. Когда Аня представляла вас гостям, я занималась цветами, отсюда это маленькое недоразумение.
– То есть вы не сердитесь?
– Нет. Если вы поверите, что бабушка у нас хорошая.
– Да я в этом и не сомневаюсь. Только новость о победе большевиков как-то медленно до нее доходит. Все-все! – Генерал сделал серьезное лицо, хотя даже в неверном свете фонаря Люда видела, как его тянет расхохотаться. – Вы должны меня извинить, хотя бы из-за моего скромного пролетарского происхождения.
– Я не сержусь, честное слово.
Люда хотела добавить, что он переменит свое впечатление о бабушке, когда познакомится с ней поближе, но вовремя осеклась, сообразив, что это уже навязчивость. Тем временем дети, осознав бесперспективность лобовой атаки, залегли в снег и поползли по-пластунски, обходя крепость с флангов.
Это было уже слишком, и Люда поняла, что пора по домам.
Сначала они проводили чужого мальчика, где мама с таким же суровым лицом, как у сына, прямо на лестнице стала доставать из его одежды такие большие куски снега, что создалось впечатление, будто ребенок целиком из него и состоит, потом отправились к Анютке. Младший сын то ли в самом деле устал, то ли сделал вид, но в итоге генерал посадил его себе на плечи, откуда он высокомерно взирал на чернь и так энергично болтал ногами, что с левого валенка слетела галоша. Старший шел впереди с автоматом на изготовку, и Люде на секунду стало приятно от мысли, что со стороны они смотрятся, как дружная семья. И немного неловко, будто она украла у кого-то эту секунду.
Родители в принципе остались довольны вечером у Анютки. В том, что Вера понравилась потенциальному жениху, никто не сомневался, она выглядела отлично и вела себя именно так, как нужно, чтобы поразить в самое сердце человека с единственной извилиной в голове, и то эта извилина не что иное, как мозоль от фуражки.
Немного смущала кандидатура избранника, бабушка сразу определила его в грубые и тупые мужланы, мама возразила, что поскольку Вера очень умная, даже слишком умная для женщины, то ей, по закону единства и борьбы противоположностей, как раз нужен муж смелый и тупой. Папа благоразумно сохранил нейтралитет, заметив, что, как бывший старшина и нынешний сугубо гражданский человек, в принципе недолюбливает генералов. Конечно, ему бы не очень хотелось, чтобы в семью вошел такой недалекий и дурно воспитанный человек, но что поделаешь, других сейчас нет. Отрицательная селекция, устроенная большевиками, свое дело сделала.
Мнения Люды никто не спрашивал, и она промолчала о своем маленьком приключении с генералом. Оно, конечно, ничего не значило и никуда не вело, но это было первое в жизни ее собственное воспоминание, не разделенное ни с кем, даже с бабушкой, которой она поверяла все.
Естественно, Люда не питала никаких романтических надежд, просто было приятно иногда о нем подумать, вспомнить, как он отряхивал ее пальто своей перчаткой, как смеялся над своими неловкими промахами, и чтобы при этом никто не объяснял ей, что генерал имел в виду на самом деле.
Люда искренне желала Вере успеха, хотя становилось немного грустно оттого, что сестра уедет жить в Москву, к месту службы мужа. Конечно, они и в детстве не были лучшими подругами, слишком разные характеры, разные интересы, да и разница в пять лет долго давала о себе знать. Вера жила ярко, на острие событий, а Люда смирно сидела в своей мышиной норке, какая тут дружба, но старшая сестра всегда заботилась о ней, выручала в трудные моменты, даже покрывала мелкие грешки младшей, за что ей влетало еще посильнее, чем Люде непосредственно за грешок. Однажды летом бабушка уехала в санаторий, а родителям предложили экскурсию в Пушкинские Горы, где они давно мечтали побывать. Сестры остались дома одни, и Вера, учившаяся тогда на третьем курсе, устроила дома небольшой прием. Ничего предосудительного, никаких оргий, просто сокурсники попили чаю с тортиком и одной бутылкой вина на пятерых, весело поболтали и разошлись. Загвоздка состояла в том, что Вера выкрутила светскость на максимум и подала чай в дорогом фарфоровом чайнике, а не как обычно. Люду честно приглашали к столу, она отказалась сама, зная, как обременителен посторонний человек в теплой компании, поэтому никакой обиды не чувствовала. Тем более что тортика ей оставили целых два кусочка, один из них с центральной розочкой.
Когда гости ушли, она с удовольствием помогла Вере прибраться, помыла прекрасный чайник, поставила на стол, чтобы позже вытереть и убрать, и тут какой-то черт дернул ее освежить плиту. Увы, сработал непреложный закон природы, гласящий, что холодная крышка на кастрюле выглядит точно так же, как и горячая.
Поскольку Люда сидела у себя в комнате, то не знала, что девочки варили глинтвейн, и схватилась за чугунный диск, лежащий на конфорке для более равномерного нагревания сковороды, голыми руками.
Он оказался таким горячим, что она рефлекторно отбросила его, чертов диск пролетел по столу и ударил прямиком в чайник.
Люда замерла в ужасе. Прибежавшая на звон Вера тоже замерла. Сестры почувствовали ледяное дыхание неминуемой гибели как никогда близко.
– Это я виновата, – сказала Вера, – взяла без спросу, мне и отвечать.
– Но разбила-то я, – промямлила Люда.
Тут они отважились посмотреть на масштаб разрушений, и сквозь грозовую тучу безысходности пробился робкий луч надежды. От соприкосновения с диском чайник непостижимым образом остался цел, если не считать мощной пробоины ниже ватерлинии. Но если повернуть другой стороной, то ее было совершенно незаметно. Вооружившись тюбиком клея «Момент» сестры поставили на место крупные осколки, а сам чайник водрузили на верхнюю полочку буфета пробоиной к стене. Чай из красавца все равно почти никогда не пили, а пыль тоже никто кроме Люды туда не лазал вытирать. Так чайник прекрасно себе простоял пару лет или даже больше, но потом правда все-таки вскрылась.
Бурю, устроенную родителями, Люде до сих пор было страшно вспоминать. Мама с бабушкой разводили их по разным комнатам, выбивали признание, буквально как полицейские в американских детективах, которые Вере иногда давали почитать в издательстве. Но сестры держались стойко и не выдали друг друга, поэтому дыра в чайнике так и осталась для родителей непостижимой загадкой наподобие Стоунхенджа.
В общем, на Веру всегда можно было положиться, и Люда надеялась, что с годами разница в возрасте сгладится и они станут настоящими подругами, будут проводить вместе много времени, и в конце концов она, если так и не встретит своего счастья, найдет приют в Вериной семье. Но если счастье Веры в Москве, то ничего не поделаешь.