Папа не поддерживал напрямую эти разговоры, но все же советовал дочери быть очень осторожной. «Война – это самое гнусное, что придумало человечество, – сказал он, – поэтому с тем, кто добровольно выбрал ее делом своей жизни, скорее всего, что-то не в порядке».
Люда промолчала. Она знала, что папа прошел солдатом всю войну и, по собственному его признанию, остался жив только потому, что трижды был тяжело ранен. Он никогда не рассказывал, что с ним было, никогда не ходил на встречи ветеранов, не носил наград даже на День Победы. Иногда Люда думала, что папа выбрал лингвистику не из душевной склонности, а только потому, что это самая мирная наука. Изучение языков объединяет людей, помогает им договориться. Дядя Миша Койфман говорил, что папе нужно написать воспоминания, и ему станет легче, и людям будет предостережение, но папа каждый раз отвечал, что о войне создано великое множество прекрасных книг и фильмов, но что-то это никого пока еще не остановило.
В общем, Люда понимала папину неприязнь к кадровым военным. Кроме того, он, хоть и не одобрял выбор дочери, все-таки общался с ней по-человечески.
Однажды он в страшном волнении позвонил ей на работу. В мебельном выбросили югославские книжные полки, и дают по две штуки в одни руки, что в их случае проблему не решает, так что пусть дочка, как закончит, сразу мчится к нему. Она точно успеет, раньше чем через два часа очередь не подойдет.
Полки действительно были нужны в их читающей и пишущей семье как воздух. Книжные шкафы были так переполнены, что Вере приходилось раздавать свои авторские экземпляры, не занося домой. Поэтому Люда сказала зашедшему за ней Льву, что свидание придется отменить или перенести на поздний вечер.
– Я с тобой, – сказал Лев, – как раз сегодня у Дщери ключи отобрал, как знал прямо.
Люда замялась, не зная, как объяснить Льву, что он в семье персона нон грата.
– И шесть полок лучше, чем четыре, не правда ли?
На это возразить было нечего, они сели в машину и поехали в мебельный магазин, где папа, нервно озираясь, стоял у самой входной двери.
Мужчины едва успели пожать друг другу руки, Лев радушно, папа – сдержанно, как двери открылись, чтобы запустить очередную партию страдальцев.
Папа со Львом организованно двинулись в потоке, а Люда всегда терялась в толпе, вот и сейчас ее оттеснили в соседний зал, где чуть не растерзали две суровые женщины с блокнотами, подумавшие, что она хочет без очереди присвоить себе кресло-кровать. Люда поскорее ретировалась и обнаружила, что папа со Львом уже бодрым строевым шагом выносят полки из магазина. Люда подумала, что ей сейчас попадет, но папа сказал, что все равно не счел бы для себя возможным взять шесть полок, раз договаривался в очереди, что к нему подойдет еще один человек, а не два.
Полки не поместились в багажник, и Люда, скорчившись на маленьком кусочке заднего сиденья, оставшегося свободным от полок, прикидывала, как, папа думал, они вдвоем с ней дотащат их до дома общественным транспортом. В тот момент она впервые представила себе Льва не как возлюбленного, а как товарища по быту. Что вот скажешь ему, Лев, привези, пожалуйста, вот это вот сюда, и он поедет и привезет. Или еще что-нибудь сделает.
Лев подхватил полки и так уверенно понес их вверх по лестнице, что папе ничего не оставалось, как пригласить его войти. Люда зажмурилась, ожидая самого страшного, но тут же выдохнула, вспомнив, что сегодня бабушка, мама и Вера отправились в филармонию на концерт знаменитой польской пианистки. Люду они с собой не взяли, как новую официальную паршивую овцу семейства.
– Чаю? – пискнула она. Все равно было страшно первый раз видеть Льва у себя дома. Чувство было такое, будто она сдает ему экзамен. А вдруг он посчитает, что она плохая хозяйка, и не захочет больше с ней встречаться? Она старается наводить уют, но вдруг пол, по его стандартам, окажется недостаточно чистым или чашки не до конца отмытыми от чайного налета?
– Игорь Сергеевич, вам помочь полки повесить? – спросил Лев.
– А вы умеете? – встрепенулся папа. – Потому что я полный профан в этом вопросе.
Лев усмехнулся:
– Я тоже. Но мы не привыкли отступать. Разрешите, я позвоню специалисту?
Папа указал ему на телефонный аппарат в коридоре.
– Але, дочь? Ты дома? Можешь подъехать к Людмиле Игоревне? А метро не ходит для вашего величества? – Лев послушал и рассмеялся. – Да, можно и так сказать, но вообще надо полки повесить.
Прикрыв трубку рукой, он спросил у папы:
– Дрель есть? А дюбеля?
– Дюбели, – машинально поправил папа.
– Так есть?
– Нет.
– В общем, дочь, вези все. Давай, ждем.
– Вот нахалка, – улыбнулся Лев, положив трубку, – как, говорит, я подъеду, если ты машину забрал? Ну ничего, сейчас придет и в лучшем виде сделает.
Они прошли в кухню, где Люда лихорадочно накрывала чай. Не так она себе представляла первое появление Льва у себя дома, совсем не так! Накануне она обязательно сделала бы генеральную уборку и приготовила праздничный стол, и сейчас бы тряслась от ужаса не так сильно… Хотя все равно волновалась бы.
К чаю нашлись только сушки и немножко шоколадных батончиков. Чтобы стол не выглядел совсем уж пустым, Люда порезала еще лимон тонкими кружочками и налила варенья из дынных корок в хрустальную вазу на длинной тонкой ноге, а когда разложила салфетки и маленькие розеточки под варенье, то натюрморт сделался не таким уж и скудным.
За чаем разговор не клеился. Папа молчал, но вопрос «каковы ваши намерения в отношении моей дочери, молодой человек?» висел в воздухе, как табачный дух в комнате завзятого курильщика. Под пристальным взглядом Людиного папы Лев пил чай маленькими глоточками, даже не помышляя о том, чтобы взять себе, например, варенья. Люда вообще сидела как статуя, отчаянно подыскивая слова, чтобы разрядить обстановку, и не находя их. Оставалось только благодарить бога, что он, в великой мудрости своей, отправил бабушку с мамой в филармонию. Они бы уж точно внесли оживление в беседу. Сначала мимоходом рассказали бы про Люду какую-нибудь гадость под видом веселой семейной истории. Потом восхитились бы ее по-детски наивным и восторженным отношением к жизни (то есть сообщили Льву, что его девушка – неприспособленная дура). Ну и на сладкое бабушка поинтересовалась бы у Льва о его намерениях таким тоном, что он с криком ужаса выбросился бы из окна. Или выбежал через дверь, но в любом случае больше никогда ни при каких обстоятельствах в этот дом бы не вернулся.
Представив себе эту картину, Люда вдруг засмеялась. Мужчины с удивлением посмотрели на нее, и тут раздался звонок в дверь.
– Здрасте, – сказала Варя, входя и скидывая с плеч огромный рюкзак. При соприкосновении с полом он глухо зазвенел. – Где вешать будем?
Она нагнулась расстегнуть тяжелые, почти мужские ботинки на толстой подошве.
– Проходите так, – поспешно сказала Люда.
– Нет, натопчу.
Люда протянула ей свои тапочки, а сама надела Верины. Тапки оказались Варе страшно велики, и она заскользила в комнату как на лыжах.
– Ну, папусь, показывай фронт работ.
– Дщерь, ты поступаешь в распоряжение Игоря Сергеевича и Людмилы Игоревны.
– Варенька, прошу вас, – папа проводил ее в большую комнату, – может быть, вы хотите чаю или кофе?
– Сразу к делу, – отрезала она.
Папа с Людой задумались. С квартирой семье Корсунских очень повезло. Когда мама с папой поженились, то обменяли свое жилье на три комнаты в сталинской коммуналке. В четвертой комнате жила одинокая старушка, которая умерла вскоре после рождения Люды, а поскольку папа тогда как раз защитил докторскую и получил право на дополнительные двадцать пять метров площади, то подселять им никого не стали. Какое-то время старушкина комната была папиным кабинетом, но, когда Люда подросла и стало ясно, что девочкам в одной комнате тесно, ее переселили туда, и она до сих пор была благодарна папе за такую щедрость. Теперь в трех маленьких комнатах жили бабушка, Вера и Люда, а одна большая официально считалась родительской спальней, но использовалась еще и как гостиная. В ней и решили повесить новые полки, сочтя, что все вместе на одной стене они будут смотреться выигрышнее.
– Вот здесь, Варенька, – папа показал на стену, возле которой стоял сложенный стол-книжка, на котором громоздились высокие стопки книг.
– Ага, поняла. Для начала надо все это убрать.
Папа с Людой принялись переносить стопки к другой стене, а Варя притащила рюкзак, открыла и, насвистывая, принялась в нем рыться.
– Так, а сами полки где?
Люда показала на длинные и узкие коробки.
– Так их еще собрать же надо!
Папа со Львом переглянулись:
– В самом деле… А мы об этом как-то не подумали, – протянул папа.
– Ну, папочка, это дорого будет тебе стоить, – достав из рюкзака канцелярский нож, Варя мгновенным движением вскрыла коробку, – фурнитура-то хоть вся на месте? Ага, вижу…
Она разложила на полу пахнущие лаком коричневые доски.
Лев шагнул к ней, но Варя осадила:
– Стой там и ничего не трогай. А то или стекла побьешь, или шурупы растеряешь, знаю тебя. На вот, придержи боковину и не шевелись, пока я не скажу.
– Есть, – улыбнулся Лев, замирая с доской в руке, – вот говорят, что мужчина должен родить сына, построить дом и посадить дерево. А я вот родил дочь, которая сделает все остальное.
– Папусь, не прибедняйся, ты еще сам все успеешь по этому списку. Аккуратно отпускай и держи теперь вот это.
Люда оглянуться не успела, как груда дощечек под Вариными руками превратилась в четыре аккуратные полочки.
– Ну что, как будем вешать? В шахматном порядке? Стремянка в доме есть? Или надо было свою привезти?
Папа завороженно кивнул и принес из кладовки стремянку.
В руках Вари появились рулетка и карандаш.
Несколько движений, и вот уже намечено, где сверлить дырки.
– Послушайте, Варенька, а вам не кажется, что надо сначала примерить? – спросил папа, когда Варя достала из рюкзака ручную дрель.