– Ты все вещи собрал?
– Да, конечно. И твои носки.
– Там они тебе, наверное, не пригодятся.
– Еще как пригодятся.
– Самого главного-то я тебе так и не дала в дорогу.
Лев поцеловал ей руку:
– Не беспокойся об этом.
– Я думала, у нас с тобой еще неделя.
– Не беспокойся, – повторил он, – зато будет хороший повод вернуться к тебе целым и невредимым. Время летит быстро, ты оглянуться не успеешь, как я снова буду рядом.
Лев уехал. Теперь Люда изо всех сил подгоняла время, но оно тянулось как резиновое. Вечерами она дежурила возле телефона, чтобы первой схватить трубку, потому что мама с бабушкой могли и не позвать ее. Дневной распорядок обогатился походом на почту. Люда не верила, что родители опустятся до того, чтобы перехватывать письма, но рисковать было нельзя, и она попросила Льва писать до востребования.
Она так и не выяснила, значит ли что-нибудь оброненное им слово «невеста», но это было не важно. Главное, чтобы Лев был жив и здоров. Хотя бы жив.
Варя частенько звонила ей, иногда, если занималась не на клинической базе, забегала на кафедру. Они болтали о всякой всячине, пили чай, иногда ходили вместе в столовую за булочками с сахарной пудрой.
Люда видела, что Варе нравится, когда она ездит с ней в аэроклуб, и, когда могла, сопровождала ее, хоть стоять на периметре поля и ждать, когда Варя приземлится, было очень мучительно. Каждый раз она обмирала от страха, когда из самолета выпадала черная точка – расцветет ли над ней цветок парашюта, или точка камнем ринется к земле.
Еще смущало, что аэроклубовские ребята воспринимали ее, возможно с Вариной подачи, как жену генерала Корниенко и оказывали разные почести, отчего Люда чувствовала себя аферисткой и самозванкой.
Каждый раз Варя просила передать привет Игорю Сергеевичу, но Люда не могла выполнить это поручение, потому что Игорь Сергеевич вместе с другими членами семьи с ней не разговаривал.
Осуждение отца было Люде особенно горько, после того как он душевно общался со Львом и Варей. Он же собственными глазами видел, что ничего плохого с дочерью не происходит, поэтому то, что после этого он взял сторону мамы и бабушки, слегка отзывалось предательством. Нет, конечно, не таким громким словом, но все-таки между защитой дочери и собственным спокойствием он выбрал последнее.
В этот раз Люда переносила бойкот тяжелее, чем обычно. Нет, он всегда был мучителен, но раньше у нее самой была безмятежная жизнь без серьезных тревог и огорчений. Серьезных поводов для переживаний за все двадцать шесть лет случилось два: поступление в университет и распределение. Тогда она страшно волновалась, но вместе с ней психовала вся семья, поэтому было не так страшно.
В остальном жизнь текла спокойно, и с мелкими неприятностями Люда привыкла справляться самостоятельно, предпочитая скрывать их от родителей, особенно если ее поступки хоть чуть-чуть могли поколебать в их глазах ее образ милой домашней девочки.
Теперь она осталась ждать любимого человека с войны. Поддержка семьи была важна, как никогда раньше, но Люда не могла получить ее из-за бойкота, который на нее наложили, потому что она ждет любимого человека с войны. Замкнутый круг.
Так прошло две недели, тоскливые, грустные, а сколько их еще оставалось впереди, бог ведает… Всю жизнь Люда была равнодушна к политике, а сейчас в перерывах между занятиями жадно приникала к радиоточке в преподавательской, ловя выпуски новостей.
По вечерам вся семья собиралась после ужина в родительской комнате, смотрела телевизор, но теперь провинившаяся дочь была исключена из этого круга. Приходилось подслушивать программу «Время» под дверью. Она жадно ловила каждое слово в страстной надежде, вдруг сейчас объявят, что война в Афганистане закончилась. Не важно как, не важно чем, лишь бы только смерть перестала размахивать там своей косой.
Однажды Люда пошла в церковь, поставила там свечку за здравие, но это не принесло ей душевного покоя, да и сознания, что она делает полезно и хорошо, тоже не возникло. Свечка была просто свечкой, а огонек ее уютно мерцал, но ни от чего не был способен защитить Льва.
Коллеги с кафедры английского языка сказали, что на Смоленском кладбище есть заброшенная часовня Ксении Блаженной, надо туда съездить и подсунуть записку с желанием.
Люда подумала-подумала, да и не поехала. Не то чтобы она не верила в целительную силу святой, наоборот, испугалась, что желание сбудется, но не совсем так, как она задумала, и Льву от этого сделается только хуже. Задача ее состояла в том, чтобы просто ждать. И она ждала.
В пятницу лаборантка позвала ее к телефону посреди пары, что вообще-то было сурово запрещено.
– Он сказал, что это очень важно, – пролепетала лаборантка, сама немного в шоке от собственной дерзости, и Люда на подгибающихся ногах побежала в преподавательскую к телефону.
– Людочек, солнце…
– Что случилось? – выкрикнула Люда, опускаясь на стул.
– Все в порядке, не волнуйся. Я тут просто подумал, можешь прилететь?
– Могу. Куда?
– В Москву. Я сам не обернусь, а очень хочется с тобой повидаться. Ты сегодня до трех? Паспорт с собой? Тогда прямо с работы дуй в аэропорт, в воинскую кассу. Назовешь мою фамилию, там тебя будет ждать билет.
– Хорошо, – сказала Люда, – так и сделаю.
Будто в тумане, она довела занятие и помчалась в аэропорт, не забыв завернуть в галантерею, где купила трусы и зубную щетку.
Тридцать девятый автобус еле тащился, и Люда с ума сходила от тревоги, что именно этой минуты, на которую «Икарус» задержался на светофоре, ей не хватит, чтобы успеть на самолет. Когда же автобус выехал за город и бодро попер по шоссе, Люда испугалась, что в воинских кассах ее никто не будет слушать и вообще пошлют подальше.
Страхи не оправдались. В воинскую кассу перед ней стоял всего один пожилой полковник, а как только Люда, теплея от смущения, подала свой паспорт и пролепетала: «Простите, пожалуйста, я от генерал-майора Корниенко», – кассирша тут же застучала по клавишам, печатный станок заскрипел, зажужжал, и через секунду Люда была уже счастливой обладательницей длинных узких бумажек.
Вылет ее рейса был назначен через полтора часа, и Люда поскорее побежала на регистрацию. Только получив посадочный талон, она вспомнила, что не предупредила родителей, что не придет ночевать.
Нащупав в кармане спасительную двушку, Люда бросилась к автомату. Подошла бабушка и ожидаемо бросила трубку, заметив, что все, что внучка имеет сказать, она должна сказать лично. Большой соблазн был так все и оставить, но Люда знала, что родители с ума сойдут, всю ночь будут обзванивать морги и больницы, и такому испытанию она их подвергнуть не имела права. К счастью, нашлась еще одна двушка, и Люда снова набрала номер, прокричав на весь аэропорт «я сегодня не приду ночевать, срочная командировка», как только соединилось.
– Куда это, интересно, тебя отправляют? – послышался в трубке Верин голос.
– В Древнюю Грецию, – сказала Люда и бросила трубку уже сама.
Пора было на посадку.
После взлета, приняв у стюардессы чашечку кофе, Люда критически оценила свой внешний вид. Познакомившись со Львом, она стала стараться выглядеть ему под стать, во всяком случае, носить всякую ветошь только потому, что она была очень модная сорок лет назад, Люда теперь брезговала. Пусть будет лучше советское кондовое, но не облезлое. Почти полностью отказавшись от общепита, Люда выкроила денег на небольшой отрез черной ткани со смешным и трудно произносимым названием «плательная» и сострочила себе классические брючки, в которых почти каждый день ходила на работу, пользуясь тем, что бабушка с ней не разговаривала, значит, и отчитать за брюки не могла.
К ним Люда купила белую трикотажную водолазку, которая ей не очень нравилась, но сидела неплохо, подчеркивая стройную талию.
Так что сегодня вид у нее был не слишком красивый и нарядный, но добротный и аккуратный, что Лев особенно ценил.
«Будем реалистами, – сказала себе Люда, краснея, – сегодня важны не брюки, а более глубокие слои. И тут пока непонятно. Бельишко чистое, аккуратное, но простое, как правда. Никаких кружавчиков и всякого такого, что сводит мужчин с ума. И колготки зашиты в пяти местах. Нет, в шести. И еще одна петля лаком заклеена, чтобы не поехала дальше. Ладно, их можно вместе с брюками снять. И вообще если будет, то пусть будет в темноте. Не хочу, чтобы он меня видел. Не такое у меня идеальное тело, чтобы при свете раздеваться. Как это будет вообще? Но, наверное, раз все это делают, то смогу и я не оплошать. Или сказать, что я не готова? Что я приличная девушка и только после свадьбы? Но тогда резонный вопрос, зачем ты прилетела вообще? По телефону могла бы сообщить. Я взрослый человек, ухожу на войну, мне надо, может, последний раз в жизни, а ты выпендриваешься. И я вообще не собирался на тебе жениться, если уж на то пошло».
Люда усмехнулась, заглянула в сумочку, где у нее лежали новые трусы. Тоже не фонтан, обычный белый хлопок с толстыми резинками по краям, которые рельефно проступают на попе из-под одежды, когда нагибаешься. Соблазнительности ноль целых ноль десятых.
Нет, совсем не таким она представляла себе первый раз.
Обязательно после пышной свадебной церемонии (разумеется, без черных «Волг» с кольцами и пупсиками на капоте, это ужасная пошлость), но во Дворце бракосочетания, она в белом платье и фате, рядом семья, с ласковыми и ободряющими улыбками провожающая ее в новую жизнь… И вот они, новобрачные, наедине, в огромной кровати с балдахином, Люда снимает платье, оставшись в соблазнительной пене кружевного белья… А дальше происходит что-то непонятное и жуткое, но правильное, поскольку освящено церк… то есть штампом в паспорте и одобрено семьей.
Сейчас она летит, чтобы сделать что-то совершенно противоположное своим детским мечтам. Хорошо это или плохо, бог его знает, просто происходит жизнь.
Она не сразу узнала Льва в толпе встречающих, в форме, с букетом роз, он показался ей совсем чужим, и Люда вдруг остро пожалела о том, что прилетела.