В самолете она представляла, как подбежит, бросится ему в объятия, но вместо этого чинно подошла и остановилась, опустив голову.
Он взял ее за талию так же неторопливо и бережно, что ей подумалось, он тоже видит ее чужой.
Молча они сели в машину, черную «Волгу» с водителем, и так в молчании и провели всю дорогу. Здесь, в Москве, Лев был другим, не влюбленным мужчиной, а облеченным властью человеком, от решений которого зависит, жить людям или умирать. Наконец Люда почувствовала то, от чего предостерегал ее папа.
Так же не говоря ни слова, они отпустили машину перед домом-башней и вошли в светлый подъезд, где в специальной будочке сидел парень в военной форме. Люде стало перед ним очень стыдно, ведь совершенно ясно, зачем она идет на ночь глядя в гости к генералу.
– Вот тут я и живу, – сказал Лев, открывая дверь.
Люда огляделась. Обстановка показалась неправдоподобно богатой и совершенно безликой, будто декорация для фильма, и чувство реальности, и так державшееся из последних сил на обещании, окончательно покинуло ее.
Лев нагнулся и хмуро смотрел в тумбочку под вешалкой.
– Женских тапочек только у меня нет, – сказал он, – у Варищи тридцать четвертый размер, тебе не налезут. Наденешь мои?
– Надену. У меня тридцать восьмой, – призналась Люда, – так что сказка про Золушку – это, видимо, не наш случай.
– Видимо, не наш. Проходи, – он толкнул перед ней двустворчатую застекленную дверь, и Люда, шлепая тапками, оказалась в гостиной с финской «стенкой», в центре которой стоял изящный импортный телевизор, и с комплектом мягкой мебели в пурпурной королевской обивке.
Всю стену с окном занимали тяжелые бархатные шторы стального цвета. Все было богато, добротно, безвкусно и безлико, особенно массивный хрустальный графин на журнальном столике, больше подходящий для служебных кабинетов.
Люда поежилась.
– Чай, кофе? Покушаем? – Лев остановился на пороге с букетом в одной руке и вазой в другой. Ваза тоже была ужасная, какие дарят на юбилеи и где хочется хранить прах, а не ставить цветы. – Что, ты говоришь, надо положить в воду, чтобы розы дольше стояли?
– Ничего, – буркнула Люда, – они все равно завянут до твоего возвращения.
– И то правда, – Лев засмеялся и вышел.
Люда прошла за ним на кухню, где обстановка по духу ничем не отличалась от гостиной. Правда, на некоторых предметах она заметила стыдливо прячущиеся в уголках инвентарные номера. От мысли, что это служебное жилье, Лев ничего тут не выбирал и тоже живет как гость, стало немного легче.
– Ну что? Поедим?
Лев распахнул дверцу холодильника, стал доставать оттуда какие-то тарелочки, но Люда неожиданно для себя самой крепко взяла его за руку:
– Давай потом поедим.
– Да?
Она кивнула.
– Ты точно решила?
Он привлек ее к себе.
– Точно не точно, но сделать надо.
– Тогда пойдем.
Страх был. Не за себя, не за то, что она отдает в его руки свое будущее, а просто обычный женский страх, который заложен самой природой и который необходимо пережить.
Темнота была ее союзницей, оттого, что они почти не видели друг друга, было легче, не так стыдно. Но вскоре все это растаяло, ушло, и наступил момент, когда Люда растворилась в темноте вместе со Львом…
Когда она проснулась, Льва рядом не было. Солнце светило в окно, отражаясь в трюмо маленькими радугами, а из кухни доносился шум воды и звон посуды.
Люда вскочила, поспешно натянула футболку Льва и его старые треники, выданные ей в качестве домашней одежды, и побежала в ванную, чтобы Лев не увидел ее помятого со сна лица.
План был проснуться на заре, быстренько привести себя в порядок и приготовить на завтрак что-нибудь изысканное, чтобы встретить Льва во всеоружии. Черт, она подумать не могла, что так позорно разоспится!
Когда Люда встала под душ, дверь приоткрылась:
– Можно, Людочка? Я не смотрю, не смотрю, – Лев сел на табуретку лицом к двери, – я вот что подумал, давай распишемся?
– В смысле? – она высунула голову из-за занавески.
– Поженимся.
– Но я еще вчера сказала, что согласна…
– Тогда быстро собирайся, и пойдем. У меня командировка на руках, так что нас сразу распишут. Кольца по дороге купим.
Он вышел, а Люда в растерянности вылезла из ванной. Голова немного кружилась от того, как стремительно, вираж за виражом, меняется ее жизнь.
Лев поставил перед ней тарелку с омлетом:
– Кушай, а то мы вчера так и не поели.
Люда машинально нацепила на вилку желтый ноздреватый кусочек.
– Но сегодня суббота, загсы, наверное, не работают, – промямлила она.
Лев фыркнул:
– Вот уж это не проблема! Позвоню куда надо, и заработают.
Она потупилась. Выйти замуж прямо сейчас, украдкой, без благословения родителей? Без торжественной церемонии со всеми родственниками? Папа с мамой, и особенно бабушка, никогда ей не простят этого оскорбления. Но с другой стороны, можно сейчас просто расписаться, то есть отрезать все пути к отступлению, а торжественный прием устроить потом, когда Лев вернется, а родители примут выбор дочери.
– Если солдат хочет жениться, родина не вправе ему в этом отказать, – засмеялся Лев, – так что не волнуйся, сейчас все устроим.
Люда осторожно заглянула ему в глаза:
– Мне бы хотелось, чтобы родители были рядом в такой день.
– Это само собой, Людок, но сейчас важно, чтобы ты официально стала моей женой.
– Почему?
– Потому что в случае чего государство о тебе позаботится.
Люда отодвинула от себя тарелку.
– Если что, пойдешь в военкомат, там тебе все расскажут, – продолжал Лев совершенно спокойно и даже весело, будто посылал ее за хлебом, – я точно не скажу, но денежное пособие неплохое, и пенсию за меня будешь получать, главное, чтоб у тебя штамп в паспорте был.
– А Варя?
– А что Варя? Она уже взрослая, но если поделишься с ней, буду рад.
– Нет, Лев, не пойду я с тобой сегодня в загс, – отрезала Люда.
– Это почему это?
– Потому что. Потому что при прочих равных лучше, когда ты подумаешь, что тебя ждет несчастная соблазненная девушка, к которой ты обязан вернуться, чтобы спасти ее честь, чем что у тебя есть жена, о которой позаботится государство.
Лев расхохотался:
– Что-то в этом, конечно, есть… Ладно. Недальновидно, но ладно.
Люда садилась в самолет с горьким сознанием, что, проводив ее, Лев через полчаса поднимется на военный борт, который унесет его к месту службы. Тревога за любимого не давала ей переживать о том, что произошло ночью, не позволяла осознать, как опрометчиво она сделала важнейший в жизни женщины шаг. Люда твердо знала, что это было правильно, а раз так, то нечего больше об этом думать.
Она надеялась вернуться домой в ледяную, но уже стабильную атмосферу бойкота, однако встретила весьма горячий прием. Ночевка вне дома уже о многом говорит, а по ее взбудораженному виду, наверное, сразу становилось ясно, что с ней произошло.
Мама с бабушкой наперебой на нее кричали, называли проституткой и развратницей. Кажется, нельзя пасть ниже, чем лечь с мужчиной в постель до свадьбы, но Люда нашла лазейку – не просто переспала, а помчалась для этого в другой город по первому свисту, как приблудная собачонка. «Я знала, что этим кончится!» – патетически восклицала мама. «Как мы будем с ней сидеть за одним столом, ведь совершенно не исключено, что она теперь венерическая! – сокрушалась бабушка. – Я уже смирилась с тем, что поведение внучки отвратительно, но не думала, что придется испытывать к ней чисто физическую брезгливость!»
После этих слов Люда достала из кладовки чемодан и стала складывать вещи. Ей было куда пойти, Варя приютила бы ее под сенью Кости Косточкина, а не ужились бы, так всегда можно снять комнату за вдвое меньшую сумму, чем она сейчас отдает родителям.
– Ну и убирайся, дрянь подзаборная! – закричала мама. – Чтобы ноги твоей здесь не было! Иди к своему любовнику!
Люда складывала немногочисленные свои приличные вещички, недоумевая, как ей самой до сих пор не пришло в голову вырваться из этого безумия, но когда она в прихожей стала одеваться, мама вдруг преградила ей путь. Грубо вырвала из рук пальто и швырнула в глубь коридора с криком:
– Никуда ты не уйдешь!
Люда отступила, не зная, что предпринять, а мама тем временем швырнула чемодан вслед за пальто. Чемодан раскрылся, и вещи разлетелись по всему коридору.
– Убирайся в свою комнату, дрянь неблагодарная!
Драться с мамой было, конечно, невозможно, и Люда ушла к себе. Чуть позже вошел папа и, не глядя ей в глаза, сказал, что Люда не имеет права уходить из дома. Мама с бабушкой несколько перегнули, но это только потому, что они беспокоятся за Люду и желают ей добра. Бабушка уже немолодая, у нее больное сердце, у мамы очень хрупкая психика, поэтому, если Люда уйдет, они просто умрут от волнений. Люда и так устроила в семье ад, и будет настоящее дезертирство, если она этот ад покинет. Дочь наделала много глупостей и гнусностей, но если в ней еще сохранилась хоть толика порядочности, то она останется и достойно примет наказание, которое заслужила.
Слова отца показались Люде справедливыми, и она осталась дома. Еще был шанс оправдаться, вымолить прощение за самовольную отлучку и все остальные свои безобразия, поклясться всем святым, что ничего не было, что она до сих пор чиста и невинна, и ей бы поверили, потому что хотели бы поверить. И немножко еще потому, что Люда, конечно, невинной больше не была, но и грязной себя не чувствовала.
Не сразу, но в несколько заходов ее простили бы. Испепелили бы стыдом и виной, но в конце концов позволили возродиться, как фениксу.
И надо было просить и каяться, но Люда не могла через себя переступить. Да, это был спектакль, который необходимо сыграть, чтобы кончился семейный ад. Примирение – благая цель, для ее достижения на многое нужно пойти, но только удерживало смутное понимание, что она предаст Льва, признав, что то, что было между ними, – дурно. Человек, которого предали, суеверно думала Люда, более уязвим для врагов, а этого допускать нельзя.