Главная задача для нее сейчас – чтобы Лев вернулся живым и здоровым. Хотя бы живым.
Шло время. Она старалась бывать дома как можно меньше и пряталась в своей комнате, как улитка в раковине. Вера с бабушкой не разговаривали с ней вообще, только презрительно фыркали и отшатывались, если приходилось столкнуться в коридоре. Общение с мамой свелось к чисто хозяйственным вопросам. В первые дни бабушка восклицала, что не будет есть то, что приготовлено руками проститутки, но потом как-то это сошло на нет, и Люде вернули обязанности кухарки. Сделавшись шлюхой, она каким-то образом частично осталась домашней девочкой, причем именно в той части, которая касалась домашних обязанностей.
Самое трудное было – пересидеть семейный ужин, незыблемую традицию, когда каждый вечер все собирались в кухне за столом и рассказывали о прожитом дне. Бойкот не освобождал Люду от присутствия на ужине, но теперь ее никто не слушал и ни о чем не спрашивал. По традиции ужин раскладывала на тарелки бабушка, и если всем она подавала с улыбкой, то перед Людой вроде бы ставила тарелку тем же самым жестом, но каким-то волшебным образом становилось ясно, что ей швырнули еду, как приблудной собаке.
Беседа за столом текла, казалось бы, непринужденно, но воздух был до отказа напитан страданием, которое Люда одним своим видом причиняла всем присутствующим.
Однажды ей показалось, что острота момента миновала, конфликт выдохся, она подошла к маме, сказала «давай поговорим!», но услышала только «о чем мне с тобой разговаривать? Хорош он был в постели или нет? И сколько раз ты испытала оргазм?».
Люду будто мокрой тряпкой по лицу ударили, она убежала к себе и больше уж не пыталась ни с кем мириться.
Папа, кажется, был на ее стороне, но никогда бы этого не признал официально, чтобы не огорчать маму. Он молчал, как все остальные, но иногда ласково смотрел на дочь, и ей становилось легче.
Так прошло лето, давшее Люде передышку благодаря родительскому отпуску. Они втроем с бабушкой уехали в Крым, а терпеть ненависть одной Веры оказалось не так уж и сложно.
Да, впрочем, все это было не так страшно по сравнению с тревогой за Льва. Люда даже суеверно думала, что чем хуже ей приходится здесь, дома, тем легче Льву там. Пусть в семье ее ненавидят хоть в десять раз сильнее, лишь бы только он вернулся живым и здоровым. Хотя бы живым.
Она жила от письма до письма, вздрагивая от каждого телефонного звонка. Ведь в трубке мог послышаться любимый голос, но могла оказаться и Варя – с известием… Люда запрещала себе додумывать, с каким именно. В редкие и короткие телефонные разговоры Лев уверял, что жизни его ничего не угрожает, обстановка спокойная, как в любой другой воинской части на территории СССР, но Люда понимала, что это, скорее всего, ложь.
Ожидание казалось вечностью, но вот миновало лето, с дождями и туманами пришел новый учебный год, листва, казалось только вчера проклюнувшаяся из почек, пожелтела и опала, дети в парке плели венки из кленовых листьев и собирали желуди. Время летело.
Лев вернулся в конце октября, похудевший, загорелый, но Люде казалось, что изменился он не только внешне. Что-то появилось в глазах темное, печальное, и это что-то, кажется, не имело к ней отношения. Ее задача была простая – любить, обнимать и не задавать лишних вопросов.
Люда думала, что ему дали отпуск, но оказалось, Лев поступил в какое-то загадочное «распоряжение». Видно, это было не очень хорошо, потому что Лев ходил задумчивый и тихий, и Люда на всякий случай не напоминала, что они собирались подавать заявление в загс.
Они виделись почти каждый день, Лев, как и в прошлый отпуск, встречал ее после работы, они гуляли по темным осенним улицам или шли к нему. Когда Варя пропадала на дежурстве, удавалось побыть вместе, а когда была дома – подолгу пили чай и слушали ее медицинские рассказики, казавшиеся Варе смешными, а Люде – ужасными.
Однажды Лев спросил, почему она не зовет его к себе, знакомиться с родителями, пришлось в общих чертах обрисовать обстановку, опустив часть, касающуюся Люды как падшей женщины.
– Да… – Лев почесал в затылке, – мне это непонятно, но что есть, то есть. Получается, благословения родителей мы не получим?
– Получается так.
– Плохо. Слушай, Люда, тут такое дело… Ты согласилась выйти замуж за генерала, но очень может статься, что тебе придется выходить за не пойми кого.
– То есть не за тебя, что ли? – встрепенулась она.
– За меня, но не за генерала, – терпеливо пояснил он, – у меня по службе появились серьезные проблемы, из-за которых могут уволить или даже разжаловать. Ты как?
– Мне главное, что с тобой, – сказала она.
– Да? Тогда пойдем подадим заявление. Правда, сейчас у меня командировки нет, придется ждать месяц, как обычным людям.
В тот же день они заполнили бумаги в районном загсе, и Люда официально стала невестой. Как было бы здорово, если бы можно было поделиться этой радостью с родными, посмеяться, поплакать, а потом всем вместе планировать свадьбу… Бабушка бы помогала шить платье, папа с мамой составляли список гостей и прикидывали, получится ли всех разместить в квартире или придется снимать зал. Она бы взяла Веру свидетельницей и заставила Льва взять себе неженатого свидетеля, и вообще пригласить побольше свободных друзей, чтобы Вера обязательно нашла свое счастье, потому что есть примета, когда люди знакомятся на чужих свадьбах, то после своей живут потом долго и счастливо.
Теперь всего этого не будет из-за ее глупого и беспечного поведения. Если бы она тогда не забыла сразу извиниться перед бабушкой, если бы сразу спросила у родителей, можно ли идти на свидание со Львом… Они бы спокойно все обсудили, придумали, как обойти скользкий момент, что знакомили его с одной сестрой, а он выбрал другую, и не было бы этого многомесячного изнурительного бойкота. Нет, права была бабушка, когда с детства вдалбливала им с Верой «только не делайте ничего потихоньку!». Все тайное становится явным, азбучная, казалось бы, истина, но как тяжело она доходит! Как хочется в нее не верить, особенно когда точно уверен, что попадет, а ты не сильно-то и считаешь себя виноватым. Или когда собираешься сделать что-то, по твоему мнению, хорошее, но знаешь, что тебе это запретят. Очень трудно тогда удержаться от соблазна все скрыть, и небольшая оплошность, помноженная на грех лжи и подросшая во времени, превращается в настоящее преступление.
Нет, Люда с себя вины не снимала. Больше того, ей показалось бы странным, если бы семья отреагировала на ее выкрутасы как-то иначе. В прошлом веке, в реалиях которого до сих пор живут мама и бабушка, потерявших невинность благородных девиц с позором выгоняли на панель или ссылали в монастырь, а то и убивали, так что она еще легко отделалась. С ней просто не разговаривают.
И все-таки она сделала последнюю попытку примириться. Специально пришла домой пораньше, чтобы не опоздать к семейному ужину, и, когда подали чай, выкрикнула, как утонувший в проруби пытается пробить ледяную кору над головой:
– Хочу сообщить, что у нас со Львом двадцать шестого ноября свадьба!
За столом воцарилось молчание.
– Что ж, поздравляю, – наконец процедила бабушка, – хотя бы прикроешь свой грех.
– Да, не так я хотела выдать замуж свою дочь, – вздохнула мама, – совсем не так.
Вера, оттолкнув тарелку, выскочила из-за стола и убежала в свою комнату, хлопнув дверью так, что хрусталь в буфете зазвенел.
– Надеюсь, ты понимаешь, Людмила, что после того, как ты устроила нам настоящий ад, ни о каком нашем участии в твоей свадьбе и речи быть не может? – Бабушка положила в чай одну ложечку сахара и размешала его нарочито медленно.
– Я просто сообщила, а вы сами решайте.
– Устраивать тебе торжество, после того как ты, гм-гм, уже совершила то, ради чего это торжество устраивается, было бы настоящим лицемерием, профанацией самого обряда. Надеюсь, Людмила, у тебя еще остались какие-то зачатки совести, которые не позволят тебе чувствовать себя уютно в белом платье и фате, одеянии, на которое ты больше не имеешь права.
Бабушка отпила маленький глоточек через презрительно поджатые губы, бог знает, как это у нее вышло.
– Мы просто распишемся, и все.
– А потом? Где вы будете жить? – спросил папа.
Люда пожала плечами:
– Пока у него, а там куда пошлют. Лев сейчас ждет новое назначение.
Папа вдруг улыбнулся:
– А девочка его? Дщерь? Как она отнеслась?
Люда не стала говорить, что все это время «девочка» была единственным близким ей человеком, единственным, кто подбадривал ее и помогал переносить муку ожидания, хотя этот человек сам сходил с ума от тревоги за отца. И человеку этому, кстати, Люда, может быть, не очень даже и нравилась, но Варя приняла отцовский выбор и поддерживала его невесту, как могла.
– Нормально отнеслась. Она уже взрослая, у нее своя жизнь.
– Во всяком случае, Людмила, ты твердо должна дать понять своему избраннику и его отпрыскам, что в нашей семье они нежелательные гости. Я вынуждена согласиться на этот брак, потому что это, увы, единственный способ смыть с тебя позор, но никто не заставит меня принимать в моем доме хама, обесчестившего мою внучку!
Папа кашлянул:
– Простите, Вера Андреевна, но это и мой дом тоже, и Люда мне, как сказал бы Фамусов, «несколько сродни».
– Никто это и не оспаривает, Игорь. Но как старший член этой семьи, я вправе ждать, что к моему мнению прислушаются.
– Безусловно, так, но давайте посмотрим на это с другой стороны. Люда выходит замуж за высокопоставленного военного, и, насколько я успел понять, неплохого человека. Все шероховатые моменты благодаря замужеству сглажены, почему бы нам не порадоваться за дочь и в конце концов не зажить всем в дружбе и согласии?
– Хотя бы потому, что делать из этой свадьбы радостное событие несправедливо по отношению к Верочке, которая блюдет свою девичью честь, а не валяется с кем попало, – отрезала бабушка. – Я воспитала твоих дочерей так, что они понимали, что если ты ложишься в постель до брака, то после этого ты уже не можешь рассчитывать на те привилегии, которых удостаивается порядочная женщина. Людмила сделала свой